Однако особых оснований для беспокойства нет. Он ведь знает немножко по-французски, так что его могли включить в смешанное подразделение из испанцев и французов. Мне ничего не надо, вот только здорово было бы, если бы вы прислали шведско-испанский карманный словарик. Привет всем товарищам. Салюд!
С в е н».
Оке перечел еще раз:
«Особых оснований для беспокойства нет».
Но ведь Аксель мог пропасть таким же образом, как немец!
– Никаких вестей – хорошие вести, – заявил Геге. – Если бы Аксель погиб или был взят в плен, мы бы обязательно узнали об этом.
Эдит занялась распределением кварталов. Она писала привычной рукой конторщицы, но мысли ее явно были далеко.
– Сверре тоже помогает в работе Испанского комитета? – спросил Оке.
– Нет, он заболел, – ответила она негромко.
Глаза ее опечалились, и Геге спросил участливо:
– Что-нибудь серьезное?
– Его положили в туберкулезный санаторий. Оба легких поражены. Нелегко жить на одном кофе и булках, как это делал он, когда я познакомилась с ним в клубе.
Оке промолчал. Разве словами поможешь? Он почувствовал облегчение, когда появились остальные товарищи. Помещение наполнилось веселым гулом, у стола Эдит и Геге сразу стало тесно. Профсоюзники, трезвенники, синдикалисты и молодые социал-демократы сгрудились вокруг своих уполномоченных.
Эдит протянула Оке бумажку с адресом и записала номер копилки:
– Квартал большой, работать там трудно, так что тебе нужно бы дать кого-нибудь в помощь.
Оке привык во всех общественных делах быть вместе с Геге, но тому надо было оставаться и направлять запоздавших на наиболее ответственные участки. К столу подошла Ингер. На голове у нее был черный берет, вокруг шеи она повязала тончайший красно-желто-лиловый испанский платок.
– Вдвоем справимся. Я была там во время сбора одежды, – сказала она, улыбнувшись Оке. – Пошли.
Они начали с переулка и разошлись по подъездам. Здесь они были желанными гостями. Часто не нужно было даже говорить, в чем дело, – достаточно протянуть копилку и поблагодарить за опущенные в нее монеты. Зато на главной улице квартала, где поселились жильцы побогаче, Оке предчувствовал осложнения.
Сквозь узкие щели чуть приоткрытых дверей на него смотрели равнодушные или недовольные лица. Так продолжалось, пока он не дошел до одной квартиры, где домработница протянула ему целую крону.
– Подождите, я скажу хозяйке, – предупредила она. Она исчезла в коридоре, и вскоре появилась пожилая дама. Тонкая рука с изящным браслетом держала сложенную бумажку. Проталкивая ее в узкую щель копилки, дама спросила:
– Как вы думаете – они победят?
Оке был поражен тоном вопроса – в нем звучала та же тревога, та же надежда, которую он ощущал сам.
– У меня товарищ на мадридском фронте. Он уверен в этом, – ответил он.
Обходя состоятельную часть квартала, он видел много доказательств того, что не одни лишь рабочие сочувствуют испанской республике. Это было, в основном, заслугой добровольцев. Их самоотверженная борьба требовала и от других, чтобы они определяли свои позиции и действовали в соответствии с этим.
Оке задумался над своим собственным пониманием происходящего – нет ли в нем противоречий?
С тех самых пор, как он понял, что романтическая болтовня школьных учебников о королях-воинах столь же далека от действительности, как Скалистые горы от песчаных дюн, среди которых он играл в индейцев, Оке возненавидел войну. Она представлялась ему как нечто крайне отвратительное. Откуда родилось это представление?
Он вспомнил санитара, рассказывавшего о немецком миноносце «Альбатрос», который выбросился на мель на Готланде после морского боя во время первой мировой войны.
«Палуба была скользкая от крови и ошметков человеческого мяса. Стоит вспомнить об этом, как меня тошнит и сейчас», – говорил тот.
Потом один швед, вернувшийся из Америки, описывал штыковой бой в сыром французском окопе; вспомнился также немец-коробейник, избегавший рассказывать о днях, проведенных во Фландрии. Глаза его ужасали какой-то странной пустотой – они видели жертвы горчичного газа в районе Ипра…
– Как успехи? – окликнула его Ингер.
Она управилась со всеми своими подъездами и ожидала его на углу. Оке рассказал о даме, пожертвовавшей десять крон.
– Так отчего же ты такой мрачный? – спросила она, заразительно смеясь.
У нее был большой рот, полные губы и красивые зубы. Лицо широкое, но черты правильные. Светлая чистая кожа подчеркивала темный цвет волос. Оке легко смущался, когда Ингер шутила с ним. Он считал, что она уж слишком подчеркивает, что он младший из них двоих.
– Ты живешь один? – спросила она вдруг, когда они подошли к Каммакаргатан.
– Да.
– Хозяйка любопытная?
– Не особенно.
– Сегодня вечером я встречаю одного финского товарища. Он пробирается в Испанию, и ему нужно будет найти безопасное место для ночлега.
Кровать возчика стояла еще на своем месте, запасное одеяло у Оке имелось.
– Могу принять его, но только ему придется уйти рано утром, – сказал он.
Разумеется, он обязан помочь человеку, который направляется в республиканскую армию!
Во имя невмешательства Испанию подвергли блокаде, хотя побережье Португалии было открыто для все возрастающего потока немецких и итальянских войск, а также военных материалов в адрес франкистов. Мексиканские суда, идущие в порты республики, перехватывались в Атлантическом океане, а в Средиземном море «неизвестные» подводные лодки топили советские суда, которые везли продовольствие, лекарства и истребители защитникам Мадрида. Весь мир знал, однако, что эти подводные лодки хорошо известны на оккупированных итальянцами Балеарских островах…
XVII
Велосипедное бюро расширялось. Оно переехало в более просторное подвальное помещение, и число велосипедов, висящих на крюках под потолком, и парней, ожидающих на скамейках вдоль стен, увеличилось. Однако главным предметом бесконечных разговоров в ожидалке по-прежнему оставался тотализатор.
– Эх, выиграть бы как следует! – философствовал Ерка, длинный, нескладный парень лет двадцати. Глаза его шныряли, как у сороки, выражая наглость, смешанную с трусостью.
– Лучше бы ты подумал о том, как вовлечь ребят в профсоюз и добиться сносных заработков, – ответил Оке.
Ерка ухмыльнулся.
– Ты, парень, никак рехнулся! Профсоюз! Пустое дело, только зряшная трата денег.
– Ерка прав, – согласился новичок, которого Оке надеялся склонить на свою сторону. – Я сам участвовал в забастовке, когда работал в пекарне. Организовали мы союз, да только он распался, и тех, кто оставил работу, выгнали. Это же не профессия – рассыльный, а так просто, временное занятие в ожидании другой работы. Какая уж тут сплоченность…
– Умей ладить с Оскарссоном, и он устроит тебя в мастерскую, где чинят наши велосипеды.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81
С в е н».
Оке перечел еще раз:
«Особых оснований для беспокойства нет».
Но ведь Аксель мог пропасть таким же образом, как немец!
– Никаких вестей – хорошие вести, – заявил Геге. – Если бы Аксель погиб или был взят в плен, мы бы обязательно узнали об этом.
Эдит занялась распределением кварталов. Она писала привычной рукой конторщицы, но мысли ее явно были далеко.
– Сверре тоже помогает в работе Испанского комитета? – спросил Оке.
– Нет, он заболел, – ответила она негромко.
Глаза ее опечалились, и Геге спросил участливо:
– Что-нибудь серьезное?
– Его положили в туберкулезный санаторий. Оба легких поражены. Нелегко жить на одном кофе и булках, как это делал он, когда я познакомилась с ним в клубе.
Оке промолчал. Разве словами поможешь? Он почувствовал облегчение, когда появились остальные товарищи. Помещение наполнилось веселым гулом, у стола Эдит и Геге сразу стало тесно. Профсоюзники, трезвенники, синдикалисты и молодые социал-демократы сгрудились вокруг своих уполномоченных.
Эдит протянула Оке бумажку с адресом и записала номер копилки:
– Квартал большой, работать там трудно, так что тебе нужно бы дать кого-нибудь в помощь.
Оке привык во всех общественных делах быть вместе с Геге, но тому надо было оставаться и направлять запоздавших на наиболее ответственные участки. К столу подошла Ингер. На голове у нее был черный берет, вокруг шеи она повязала тончайший красно-желто-лиловый испанский платок.
– Вдвоем справимся. Я была там во время сбора одежды, – сказала она, улыбнувшись Оке. – Пошли.
Они начали с переулка и разошлись по подъездам. Здесь они были желанными гостями. Часто не нужно было даже говорить, в чем дело, – достаточно протянуть копилку и поблагодарить за опущенные в нее монеты. Зато на главной улице квартала, где поселились жильцы побогаче, Оке предчувствовал осложнения.
Сквозь узкие щели чуть приоткрытых дверей на него смотрели равнодушные или недовольные лица. Так продолжалось, пока он не дошел до одной квартиры, где домработница протянула ему целую крону.
– Подождите, я скажу хозяйке, – предупредила она. Она исчезла в коридоре, и вскоре появилась пожилая дама. Тонкая рука с изящным браслетом держала сложенную бумажку. Проталкивая ее в узкую щель копилки, дама спросила:
– Как вы думаете – они победят?
Оке был поражен тоном вопроса – в нем звучала та же тревога, та же надежда, которую он ощущал сам.
– У меня товарищ на мадридском фронте. Он уверен в этом, – ответил он.
Обходя состоятельную часть квартала, он видел много доказательств того, что не одни лишь рабочие сочувствуют испанской республике. Это было, в основном, заслугой добровольцев. Их самоотверженная борьба требовала и от других, чтобы они определяли свои позиции и действовали в соответствии с этим.
Оке задумался над своим собственным пониманием происходящего – нет ли в нем противоречий?
С тех самых пор, как он понял, что романтическая болтовня школьных учебников о королях-воинах столь же далека от действительности, как Скалистые горы от песчаных дюн, среди которых он играл в индейцев, Оке возненавидел войну. Она представлялась ему как нечто крайне отвратительное. Откуда родилось это представление?
Он вспомнил санитара, рассказывавшего о немецком миноносце «Альбатрос», который выбросился на мель на Готланде после морского боя во время первой мировой войны.
«Палуба была скользкая от крови и ошметков человеческого мяса. Стоит вспомнить об этом, как меня тошнит и сейчас», – говорил тот.
Потом один швед, вернувшийся из Америки, описывал штыковой бой в сыром французском окопе; вспомнился также немец-коробейник, избегавший рассказывать о днях, проведенных во Фландрии. Глаза его ужасали какой-то странной пустотой – они видели жертвы горчичного газа в районе Ипра…
– Как успехи? – окликнула его Ингер.
Она управилась со всеми своими подъездами и ожидала его на углу. Оке рассказал о даме, пожертвовавшей десять крон.
– Так отчего же ты такой мрачный? – спросила она, заразительно смеясь.
У нее был большой рот, полные губы и красивые зубы. Лицо широкое, но черты правильные. Светлая чистая кожа подчеркивала темный цвет волос. Оке легко смущался, когда Ингер шутила с ним. Он считал, что она уж слишком подчеркивает, что он младший из них двоих.
– Ты живешь один? – спросила она вдруг, когда они подошли к Каммакаргатан.
– Да.
– Хозяйка любопытная?
– Не особенно.
– Сегодня вечером я встречаю одного финского товарища. Он пробирается в Испанию, и ему нужно будет найти безопасное место для ночлега.
Кровать возчика стояла еще на своем месте, запасное одеяло у Оке имелось.
– Могу принять его, но только ему придется уйти рано утром, – сказал он.
Разумеется, он обязан помочь человеку, который направляется в республиканскую армию!
Во имя невмешательства Испанию подвергли блокаде, хотя побережье Португалии было открыто для все возрастающего потока немецких и итальянских войск, а также военных материалов в адрес франкистов. Мексиканские суда, идущие в порты республики, перехватывались в Атлантическом океане, а в Средиземном море «неизвестные» подводные лодки топили советские суда, которые везли продовольствие, лекарства и истребители защитникам Мадрида. Весь мир знал, однако, что эти подводные лодки хорошо известны на оккупированных итальянцами Балеарских островах…
XVII
Велосипедное бюро расширялось. Оно переехало в более просторное подвальное помещение, и число велосипедов, висящих на крюках под потолком, и парней, ожидающих на скамейках вдоль стен, увеличилось. Однако главным предметом бесконечных разговоров в ожидалке по-прежнему оставался тотализатор.
– Эх, выиграть бы как следует! – философствовал Ерка, длинный, нескладный парень лет двадцати. Глаза его шныряли, как у сороки, выражая наглость, смешанную с трусостью.
– Лучше бы ты подумал о том, как вовлечь ребят в профсоюз и добиться сносных заработков, – ответил Оке.
Ерка ухмыльнулся.
– Ты, парень, никак рехнулся! Профсоюз! Пустое дело, только зряшная трата денег.
– Ерка прав, – согласился новичок, которого Оке надеялся склонить на свою сторону. – Я сам участвовал в забастовке, когда работал в пекарне. Организовали мы союз, да только он распался, и тех, кто оставил работу, выгнали. Это же не профессия – рассыльный, а так просто, временное занятие в ожидании другой работы. Какая уж тут сплоченность…
– Умей ладить с Оскарссоном, и он устроит тебя в мастерскую, где чинят наши велосипеды.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81