перерывы на чашечку кофе удлиняются, появляется все больше добровольцев отправиться и купить шоколадки, начинают перемывать кости компаньонам. И в конце концов, когда работу нужно выполнить за две недели (как в нашем случае), телега застревает на середине пути. Мы не могли дождаться, когда же наступит вечер пятницы.
Когда мы, в 4.30, уже болтались без дела, поглядывая на стрелки часов, которые очень медленно ползли, зашла беседа о том, где бы кому хотелось сейчас быть.
– Дома, – немедленно сказали хором по крайней мере трое.
– И чтобы трубка телефона была снята, – продолжила одна дама, – мой ПК выведен из строя, мобильник отключен, дверной молоток украден, портьеры сколоты вместе, а по ящику шел бы фильм с Кэри Грантом. – Последовало одобрительное молчание.
– Я бы хотел быть с Николь Кидман на необитаемом острове в Тихом океане, где закон запрещает женщинам носить одежду, – мечтательно произнес сотрудник мужского пола. – Ведь закон тоже можно обратить себе во благо.
– Замените ее на Кейт Мосс – и я не имею ничего против этого варианта, – подхватил другой. – Мне приятно считать себя патриотом.
– Замените ее на Элисон Хейвуд – и, как мне кажется, все мужчины корпоративного отдела не откажутся от такого варианта, – добавил стажер, изнывавший по блондинке, которая была компаньоном. В Элисон сочетались властный вид и сексапильность, так что перед ней трудно было устоять. Я не сомневался, что истории, которые о ней рассказывали – о том, с кем она переспала, чтобы добраться до вершины, – были вызваны завистью и мужским шовинизмом. Если женщина-компаньон добивалась успеха, подобно Элисон, о ней обязательно рассказывали подобные басни – если только она не выглядела, как чудовище Годзилла.
Итак, разговор сразу же перешел на компаньонов, с которыми хотелось бы переспать.
– С любым, если только это поможет мне стать компаньоном, – сказал младший сотрудник-мужчина, который был младше меня на год. – Даже с Робертом Танки «Гориллой».
Этот Танки, приземистый, с плоским обезьяньим лицом, славился тем, что каждый год устраивал конкурс на самые густые волосы на груди среди своих коллег-мужчин, которые имели несчастье попасть с ним за один стол на Рождественской вечеринке. И те, что сталкивались с ним в туалете, могли подтвердить, что он был счастливым обладателем специальной расчески для волос на груди, чем очень гордился. Опрокинув еще пару стаканов, эта горилла каждое Рождество пыталась сунуть руку дамам в декольте, чтобы проверить, есть ли у них «нагрудные волосы», как он очаровательно это формулировал. Но Танки добывал для фирмы серьезных клиентов, поэтому его выходки терпели.
– Я бы все же подвела черту под Брайаном Хили, – заявила сотрудница вашей фирмы. – Никакое компаньонство не стоит того, чтобы спать с человеком, который без конца сует руки в брюки, чтобы почесать себе задницу.
– А мне бы очень хотелось добраться до Дэвида Барнса, – оживленно заметила другая. – Я просто умираю от желания узнать, на нем парик или нет.
– Но есть же еще Джо Форбс, – сказала Ханна, и дамы дружно закивали.
Я презрительно фыркнул:
– Вы очень поверхностны. Только из-за того, что он красивый, добрый, сильный и к тому же блестящий юрист, вы готовы прыгнуть к нему в постель. Где ваша голова?
– К сожалению, не на его подушке, – усмехнулась Ханна.
Поскольку была пятница и все были свободны, Люси и Эш пошли с нами. По настоянию одного из стажеров мы решили пойти не в «Уголок свидетеля», а в «Мистер Весельчак». Это был новый клуб, и я так заболтался с Ханной, что не поинтересовался, что он предлагает, пока мы не зашли внутрь. Если бы я знал заранее, что это такое, ноги бы моей там не было. В нем ожили в тот вечер все мои кошмары: в этом клубе 1980-е не только не кончились, но им еще и поклонялись, вместо того, чтобы упаковать в коробку и запрятать на чердак памяти.
В целом 1980-е годы мне, довольно обычному тинейджеру, представлялись чем-то вроде опасной зоны: мода тех лет и музыка грозили мне пальцем буквально из-за каждого угла. Вообще-то я могу и поконкретнее. Годы с 1980 по 1986 были еще сносными. Но задним числом можно сказать, что в 1987 году все пошло не так.
В тот год многое полетело вверх тормашками. Во-первых, вновь избрали Мэгги Тэтчер (я не вопил: «Мэгги, Мэгги, Мэгги, прочь, прочь, прочь!», хотя в случае необходимости мог и присоединиться к хору); во-вторых, меня уговорили выставить свою кандидатуру как бы от партии консерваторов на шутейных выборах в школе, поскольку больше никто не хотел, и надо сказать, что такое не забывается.
Мало того, что надо мной смеялись из-за того, что я нацепил синюю розетку. Какой-то молодой идиот, преподававший музыку, в порыве энтузиазма предложил, чтобы каждый «кандидат» исполнил перед «избирателями» предвыборную песню. Кандидату от коммунистов аплодировали стоя, когда он спел «Умри, Мэгги, умри!». Он бисировал до тех пор, пока учитель не пригрозил исключить его из школы. Л меня освистала группа подростков из Челси за то, что я позаимствовал их песню, переиначив текст, и спел следующее:
Я Фортьюн, ребята, и синий – мой цвет.
За нас голосуете – вот мой вам совет.
Вы тори сейчас подмогните слегка –
Ведь Мэгги еще не рехнулась пока.
К счастью, молчаливое большинство респектабельных ребят из среднего класса обеспечило победу кандидату от консерваторов. Остальные кандидаты пытались противостоять нам, создав альянс лейбористов, Социал-демократической партии, коммунистов и зеленых – в общем, полный дурдом.
А потом был крах Лондонской фондовой биржи, из-за которой мои родители несколько дней тусовались в толпе других перепуганных людей с побледневшими от тревоги лицами, а я лишился своих карманных денег. Вообще-то 1987 год был паршивым и для моих предков: со мной, тогда семнадцатилетним, становилось все труднее справиться, к тому же на них еще обрушилась Великая буря, которая вырвала с корнем уродливое дерево в саду у нас перед домом. Это было хорошо, потому что мой папа уже сто лет собирался что-нибудь с ним сделать, да все руки не доходили. К несчастью, это дерево рухнуло на крышу его «остин-аллегро», а это было не так уж хорошо для моего отца: он любил свой автомобиль. «Послушай, как он мурлыкает», – говорил он бывало, когда тот пыхтя двигался вперед – чаще всего в направлении авторемонтной мастерской. Так что я ужасно обрадовался, потому что каждое воскресное утро папа заставлял меня мыть эту машину.
Теперь мне совершенно ясно, что именно в 1987 году мы с Элли начали отдаляться друг от друга. Я тогда помешался на «Полиции Майами», у меня было множество полосатых пиджаков («что мне надеть сегодня вечером – в узкую полоску, широкую полоску или среднюю полоску?»), очки от солнца прямо-таки приросли к моей физиономии, и я приобрел маниакальную привычку закатывать рукава.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102
Когда мы, в 4.30, уже болтались без дела, поглядывая на стрелки часов, которые очень медленно ползли, зашла беседа о том, где бы кому хотелось сейчас быть.
– Дома, – немедленно сказали хором по крайней мере трое.
– И чтобы трубка телефона была снята, – продолжила одна дама, – мой ПК выведен из строя, мобильник отключен, дверной молоток украден, портьеры сколоты вместе, а по ящику шел бы фильм с Кэри Грантом. – Последовало одобрительное молчание.
– Я бы хотел быть с Николь Кидман на необитаемом острове в Тихом океане, где закон запрещает женщинам носить одежду, – мечтательно произнес сотрудник мужского пола. – Ведь закон тоже можно обратить себе во благо.
– Замените ее на Кейт Мосс – и я не имею ничего против этого варианта, – подхватил другой. – Мне приятно считать себя патриотом.
– Замените ее на Элисон Хейвуд – и, как мне кажется, все мужчины корпоративного отдела не откажутся от такого варианта, – добавил стажер, изнывавший по блондинке, которая была компаньоном. В Элисон сочетались властный вид и сексапильность, так что перед ней трудно было устоять. Я не сомневался, что истории, которые о ней рассказывали – о том, с кем она переспала, чтобы добраться до вершины, – были вызваны завистью и мужским шовинизмом. Если женщина-компаньон добивалась успеха, подобно Элисон, о ней обязательно рассказывали подобные басни – если только она не выглядела, как чудовище Годзилла.
Итак, разговор сразу же перешел на компаньонов, с которыми хотелось бы переспать.
– С любым, если только это поможет мне стать компаньоном, – сказал младший сотрудник-мужчина, который был младше меня на год. – Даже с Робертом Танки «Гориллой».
Этот Танки, приземистый, с плоским обезьяньим лицом, славился тем, что каждый год устраивал конкурс на самые густые волосы на груди среди своих коллег-мужчин, которые имели несчастье попасть с ним за один стол на Рождественской вечеринке. И те, что сталкивались с ним в туалете, могли подтвердить, что он был счастливым обладателем специальной расчески для волос на груди, чем очень гордился. Опрокинув еще пару стаканов, эта горилла каждое Рождество пыталась сунуть руку дамам в декольте, чтобы проверить, есть ли у них «нагрудные волосы», как он очаровательно это формулировал. Но Танки добывал для фирмы серьезных клиентов, поэтому его выходки терпели.
– Я бы все же подвела черту под Брайаном Хили, – заявила сотрудница вашей фирмы. – Никакое компаньонство не стоит того, чтобы спать с человеком, который без конца сует руки в брюки, чтобы почесать себе задницу.
– А мне бы очень хотелось добраться до Дэвида Барнса, – оживленно заметила другая. – Я просто умираю от желания узнать, на нем парик или нет.
– Но есть же еще Джо Форбс, – сказала Ханна, и дамы дружно закивали.
Я презрительно фыркнул:
– Вы очень поверхностны. Только из-за того, что он красивый, добрый, сильный и к тому же блестящий юрист, вы готовы прыгнуть к нему в постель. Где ваша голова?
– К сожалению, не на его подушке, – усмехнулась Ханна.
Поскольку была пятница и все были свободны, Люси и Эш пошли с нами. По настоянию одного из стажеров мы решили пойти не в «Уголок свидетеля», а в «Мистер Весельчак». Это был новый клуб, и я так заболтался с Ханной, что не поинтересовался, что он предлагает, пока мы не зашли внутрь. Если бы я знал заранее, что это такое, ноги бы моей там не было. В нем ожили в тот вечер все мои кошмары: в этом клубе 1980-е не только не кончились, но им еще и поклонялись, вместо того, чтобы упаковать в коробку и запрятать на чердак памяти.
В целом 1980-е годы мне, довольно обычному тинейджеру, представлялись чем-то вроде опасной зоны: мода тех лет и музыка грозили мне пальцем буквально из-за каждого угла. Вообще-то я могу и поконкретнее. Годы с 1980 по 1986 были еще сносными. Но задним числом можно сказать, что в 1987 году все пошло не так.
В тот год многое полетело вверх тормашками. Во-первых, вновь избрали Мэгги Тэтчер (я не вопил: «Мэгги, Мэгги, Мэгги, прочь, прочь, прочь!», хотя в случае необходимости мог и присоединиться к хору); во-вторых, меня уговорили выставить свою кандидатуру как бы от партии консерваторов на шутейных выборах в школе, поскольку больше никто не хотел, и надо сказать, что такое не забывается.
Мало того, что надо мной смеялись из-за того, что я нацепил синюю розетку. Какой-то молодой идиот, преподававший музыку, в порыве энтузиазма предложил, чтобы каждый «кандидат» исполнил перед «избирателями» предвыборную песню. Кандидату от коммунистов аплодировали стоя, когда он спел «Умри, Мэгги, умри!». Он бисировал до тех пор, пока учитель не пригрозил исключить его из школы. Л меня освистала группа подростков из Челси за то, что я позаимствовал их песню, переиначив текст, и спел следующее:
Я Фортьюн, ребята, и синий – мой цвет.
За нас голосуете – вот мой вам совет.
Вы тори сейчас подмогните слегка –
Ведь Мэгги еще не рехнулась пока.
К счастью, молчаливое большинство респектабельных ребят из среднего класса обеспечило победу кандидату от консерваторов. Остальные кандидаты пытались противостоять нам, создав альянс лейбористов, Социал-демократической партии, коммунистов и зеленых – в общем, полный дурдом.
А потом был крах Лондонской фондовой биржи, из-за которой мои родители несколько дней тусовались в толпе других перепуганных людей с побледневшими от тревоги лицами, а я лишился своих карманных денег. Вообще-то 1987 год был паршивым и для моих предков: со мной, тогда семнадцатилетним, становилось все труднее справиться, к тому же на них еще обрушилась Великая буря, которая вырвала с корнем уродливое дерево в саду у нас перед домом. Это было хорошо, потому что мой папа уже сто лет собирался что-нибудь с ним сделать, да все руки не доходили. К несчастью, это дерево рухнуло на крышу его «остин-аллегро», а это было не так уж хорошо для моего отца: он любил свой автомобиль. «Послушай, как он мурлыкает», – говорил он бывало, когда тот пыхтя двигался вперед – чаще всего в направлении авторемонтной мастерской. Так что я ужасно обрадовался, потому что каждое воскресное утро папа заставлял меня мыть эту машину.
Теперь мне совершенно ясно, что именно в 1987 году мы с Элли начали отдаляться друг от друга. Я тогда помешался на «Полиции Майами», у меня было множество полосатых пиджаков («что мне надеть сегодня вечером – в узкую полоску, широкую полоску или среднюю полоску?»), очки от солнца прямо-таки приросли к моей физиономии, и я приобрел маниакальную привычку закатывать рукава.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102