Повторенное трижды имеет власть. Но не над Мериамон. Она засмеялась. Кругом грохотало. Никаких слов. Никакого имени. Только ветер, и дождь, и холод, но ей было так тепло, так хорошо, так легко…
– Проклятие, это свыше ее сил!
Слова. Такие громкие, пронизывающе-резкие.
– Началась лихорадка. – Говорит кто-то другой, тише, спокойнее. – Она или умрет, или выкарабкается. Одно из двух. Решать будут боги.
– Боги? – Короткий, горький смешок. – Ты еще веришь в них?
– Я верю, что в мире есть много такого, чего мне не понять.
– Царь верит каждому их слову. Он принесет меня в жертву любому из них, если она умрет.
– Почему? Что ты мог сделать? Ты же страж, а не врач.
– Это я виноват, что она заболела.
Тихий голос зазвенел насмешливо:
– Да, конечно, ты мог бы остановить ее. Или ты приказал бы дождю прекратиться и ветру утихнуть?
– Я мог бы заставить ее поехать в фургоне вместе с персидскими женщинами. Они бы не возражали. Они ее любят.
– Наверное, – сказал другой голос. Женский.
– Наверное, об этом еще стоит подумать, – сказал мужчина. – Их шатры теплее; там все эти ковры, подстилки – и там спокойнее. За ней там будет хороший уход.
– Лучше, чем здесь?
Таис. Это говорит Таис. И Нико, рычит, злой, испуганный.
Ничего удивительного, если он искренне верит, что Александр сурово накажет его за ее болезнь. Он продолжал:
– Она больная слишком серьезно, чтобы я мог за ней ухаживать как надо. Тебе тоже не справиться. И лазаретный фургон не место для больной женщины.
Они помолчали. Затем Таис сказала:
– Я попрошу Барсину.
– Но… – начал Нико. Тишина. Порыв холодного ветра.
– Дождь немного стих. Я могу пойти. Филинна! Пойдем со мной.
Холодный поток прекратился, и Мериамон охватило тепло. Она открыла глаза, с трудом подняв тяжелые веки.
Сумрак. Мигание лампы. Огромная тень двигалась по стене. Это не была ее тень. Ее тень ушла. Ушла…
Нико подхватил и уложил ее. Она сопротивлялась.
– Моя тень! – кричала она ему. – Моя тень! Я не могу…
Он явно ничего не понимал, а она ничего не могла ему втолковать.
Не по-египетски.
Она вспомнила греческие слова, с трудом, запинаясь, произнесла:
– Я не могу найти свою тень.
– Она прямо позади тебя.
Она пыталась вырваться из его рук. Он укачивал ее, как ребенка. Для него она и была не больше ребенка.
– Это не моя тень. Моя тень!
– Она здесь, – сказал он. Он ничего не понимал. – Она здесь. Успокойся, отдохни.
– Это не… – Она замолчала. Он ведь не знает. Мериамон сжала губы и легла, пытаясь отдышаться. В легких ее было мало воздуха.
– Я больна, – сказала она и замолчала. Ей это совсем не нравилось.
– Ты больна. – Нико продолжал удерживать ее. Он ее даже укачивал. Его лицо был совсем не так ласково, как его рука, на сгибе которой она лежала. Он выглядел рассерженным.
– Давно?
Он всмотрелся в нее.
– Ты не бредишь?
– Немного. Скажи мне, давно?
– Со вчерашнего дня.
– Со вчерашнего… – Ее голова склонилась на его грудь. – Два дня. И – две ночи?
– Только одна.
У нее вырвался стон:
– О боги, моя тень!
– Тише, – сказал Нико.
Она молчала. Ее тень ушла. Ей нечего было послать в погоню, потому что в ней ничего не осталось: ни силы, ни власти. Болезнь опустошила ее.
Немного погодя Мериамон вспомнила другое слово:
– Сехмет?
– Она здесь.
Мягкая лапка, острые коготки, вопросительное мурлыканье.
– Сехмет, – сказала Мериамон. Легкая кошка скользнула на колени Нико, где лежала Мериамон. У нее не было сил взять кошку. Сехмет терлась о подбородок Мериамон и мурлыкала.
Нико улыбался, но, заметив взгляд Мериамон, сразу принял свой обычный суровый вид.
– Ты на самом деле пришла в себя.
– Немного. – Мериамон вздохнула, закашлялась. Он напрягся, его рука сжала ее до боли. – Осторожнее, – сказала она.
Нико перестал удерживать ее, но и не уложил, а просто сидел на ее постели. Он выглядел усталым, как будто уже давно недосыпал.
– Мне бы надо взглянуть на твою руку, – сказала она.
– Не надо, – ответил он. – Филиппос смотрел вчера, после того, как ты упала в обморок. Он сказал, что все прекрасно заживает.
– Прекрасно?
Он опять не понял. Она не стала вздыхать, чтобы снова не испугать его. По крайней мере от него исходило тепло. И, насколько она могла чувствовать, боли он не испытывал. Было куда приклонить голову. Если она будет лежать спокойно, он, может быть, уснет.
Она заснула сама, соскользнув в долгую тьму без снов. И проснулась от движения, от шума голосов, кто-то спрашивал и кто-то отвечал.
– Она еще жива?
– Жива.
– Слава богам.
– Конечно, я еще жива! – Мериамон открыла глаза и увидела незнакомые лица. Голоса звучали отдаленно. Она вдыхала ароматы персидских снадобий, смотрела на персидские лица и думала: «Нет. Прочь. Надо идти… прочь…»
Они подхватили ее и заставили выпить густого вина со специями и снотворными и удерживали, пока снадобье не начало действовать. Мериамон еще пыталась бороться, вырываясь из их рук.
– Как она?
Этот голос она узнала бы даже лежа в могиле. Этот голос созвал бы ее души и оживил бы ее.
– Спит, – отвечала какая-то женщина. – Дышит лучше, чем раньше, мне кажется. Нам пришлось ее усыпить. Она пришла в ярость, когда увидела, где находится.
– Разве ее не предупредили? – резко спросил он.
– Александр, – ответила женщина с почти рабской покорностью, – она была так больна, что вряд ли поняла бы.
– Верно, – сказал он, помолчав. Когда заговорил снова, голос его звучал ближе, прямо над ней, а вес, который она чувствовала, была мурлыкающая Сехмет. – Великая Гигейя, она же просто сошла на нет! Чем же ее кормили?
– Чем только удавалось.
– Наверное, это было очень мало, раз она так плоха. Я велю своим поварам приготовить для нее горячий пунш с молоком.
Он прикоснулся к ней. Его рука была горячей, как огонь, даже на ее пылающей коже. Он коснулся ее лба, щеки. Задержался у сердца, на груди, не такой маленькой, как можно было ожидать, глядя на ее птичью хрупкость. Он не отдернул руку.
– И воды, – сказал он. – Самой чистой, какой удастся найти. Я все устрою. Она совсем высохла от жара.
– Мы давали ей, что у нас было, – сказала женщина, – но хорошо, если будет еще. – Она помолчала. – Она дорога тебе.
Он убрал руку с груди Мериамон.
– Да, дорога. Тебя это волнует?
– Нет, – отвечала женщина на безукоризненном греческом, но с оттенком персидской напевности. Барсина. Пришло имя, и вспомнилось ее лицо. – Нет. Ты ценишь в ней не тело.
– А мог бы, – сказал Александр. Легко, словно поддразнивая.
Барсина не ответила.
– Все, что мне нужно, я получаю от тебя.
– Правда?
Мериамон могла бы открыть глаза, но она этого не сделала. То, что она слышала, не предназначалось для чужих ушей.
– Ты придешь ко мне еще?
– Да, – ответил Александр. Легко. Просто. Правдиво.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99