– У тебя такой вид, будто ты обслужила сегодня кучу мужиков.
– Клод! – застонала Элен, словно я ударил дочь. Это разозлило меня еще больше.
– Надеюсь, ты не забыла трусики где-нибудь. Я…
– Клод! Прекрати!
– Трусики? – переспросила Фрэн, чуть ли не в истерике. – Не могу вспомнить. Лучше будет просто проверить.
И с этими словами задрала свою юбчонку.
Мы все знали, что она неуправляема и безумно гордится своими ногами, но на сей раз она перещеголяла самое себя. Мы застыли на месте. Рука Кристофера замерла, не донеся печенье до рта. Мне стало так стыдно, что я не в силах был произнести ни слова. Как бы далеко я ни заходил, похоже, моя дочь всегда опережала меня на шаг и всегда побеждала.
– Есть там что-нибудь? – сказала Фрэн, наклоняясь, чтобы заглянуть себе под юбку, и едва не падая. – Мне не видно!
Ко всеобщему облегчению, девчонка была в трусиках, таких крохотных, что я никогда не забуду. И таких узеньких, что по бокам торчали завитки волос. Мне стало просто нехорошо.
Когда нам показалось, что мы так и будем весь вечер сидеть в молчаливом замешательстве, Росс пришел на выручку, изрекши:
– О тягостная скука бытия!
Я расхохотался, Кристофер наконец откусил печенье. Элен сидела с озабоченным лицом и глядела на дочь. А Фрэн продолжала пошатываться, обмякшая и сконфуженная. Потом повернулась и пошла к себе наверх.
В нашей семье никогда не сомневались, за кем останется победа.
В те времена я в хорошую погоду обычно выходил наружу, чтобы выкурить последнюю сигарету и выпить последний глоток спиртного. Смотрел на машины, проезжавшие по улице, и на темные верхушки деревьев в Гринвичском парке, качающиеся во сне.
Теплые вечера наконец наступили. Когда Росс с Кристофером ушли, я вышел на крыльцо и впервые в этом году уселся на ступеньку. Элен поднялась наверх, видимо чтобы по-матерински приласкать Фрэн. Меня самого она начала серьезно беспокоить. Возможно, тут кроется что-то еще, а не обычный подростковый бунт.
Ночь была поистине фантастической: тихая, с небом в мириадах звезд. Багряная тучка покойно плыла в мою сторону, как старый корабль, который плавал слишком далеко и видел слишком много, но продолжал плыть по инерции.
Минут десять я сидел на крыльце, забыв о Фрэн, забыв на время о письмах Гилберта, счастливый. Наконец я бросил окурок на гравий, взял со ступеньки стакан и вошел в дом. Когда я закрывал дверь, деревья в отдалении зашептались – собрание призраков.
Наверху находились две большие комнаты, обращенные на улицу, одинакового размера и планировки, с одинаковыми эркерами. Левая служила спальней нам с Элен. Поднявшись наверх, я увидел, что из-под двери спальни не пробивается свет, а потому решил зайти на несколько минут в другую комнату – мой кабинет.
Может, точней было бы назвать его не кабинетом, а библиотекой. Вдоль стен – сплошь книги, многие из которых были куплены в магазине Дьюсона еще до того, как я сам стал его хозяином. Была, разумеется, и целая секция букинистических изданий. У эркера стояло большое старинное кресло, и по воскресным дням я часами просиживал в нем с книгой в руках, изредка прерываясь для того, чтобы выкурить сигарету, наслаждаясь видом на парк. Иногда мне казалось, что все эти годы я работал ради того, чтобы иметь вот этот кабинет, который дарит спокойное уединение, где царит дух учености, откуда видны зеленые кроны.
Войдя, я направился в глубь кабинета, где у стены стоял застекленный шкафчик. В нем было собственное освещение, которое я сейчас и включил. Я постоял в тишине, глядя на знакомые вещи: завиток волос, маленькую серебряную коробочку, клочок бумаги – записку с неразборчивыми каракулями, старинную книгу, раскрытую так, чтобы был виден летящий авторский росчерк на форзаце. Затем глянул на портрет над шкафчиком: крупный подбородок гордо поднят, светлые глаза грозно потемнели, кудри в небрежном беспорядке, будто растрепанные ветром.
В этот миг, один на один со знанием о своей находке, я почувствовал, что это, должно быть, судьба. Какая-то связь начала устанавливаться между нами.
Когда я вошел в спальню, Элен уже спала. Свет был погашен, но в щель меж неплотно задернутыми шторами сочилось молчание тех дивных звезд. Спящая жена казалась пятном темноты, смутным и теплым, как ее тело под одеялом.
Я тихо разделся и забрался в постель. Она проснулась и прильнула ко мне. Удовлетворяя ее, я чувствовал знакомую боль. Я ласкал ее из чувства долга и вины. Весь день, как всегда, мои глаза следили за каждым юным девичьим телом. И сейчас, в темноте, я вспомнил, как наклонился в магазине за коробкой и увидел под столом раздвинутые ноги Кэролайн.
Несколько минут спустя, когда судорога исказила мое лицо, а тело выгнулось дугой, Кэролайн встала из-за стола и, глядя мне в глаза, задрала юбчонку, прямо как моя дочь недавно. Это коробка, мистер Вулдридж. А что вот это?
Я содрогнулся в последний раз и перекатился на спину, хватая ртом воздух, как человек, нырнувший в ледяную воду. Элен положила голову мне на плечо.
– М-м-м… чудесно было, Клод.
– Да.
Несколько секунд мы лежали молча. Когда мое дыхание успокоилось, я потонул в тишине черного купола над домом, немыслимых пространствах, реве звезд.
– Клод… знаешь, я очень тревожусь за Фрэн.
– Не будь дурочкой. – Иногда безропотная капитуляция жены перед возрастом и ожирением приводила меня в бешенство. – Это просто издержки роста. Перебесится со временем.
– Надеюсь, ты прав. – Последовала пауза. Я знал, что Элен раздумывает, рискнуть ли задать еще вопрос на ту же тему. Наконец она осторожно спросила: – Все-таки ты не думаешь, что нам стоит помочь ей?
– Элен, я устал. Поговорим об этом утром, ладно?
– Хорошо, дорогой.
Она отвернулась – тихо, стараясь не беспокоить меня, но она была такой крупной, что кровать не могла не закачаться под ее тяжестью. Мне вспомнилось, как мы с Россом, когда Элен не было в кухне, смеялись над ее необъяснимыми страхами. Самой Элен никогда не пришло бы в голову кого-то высмеивать. Для этого в ней было недостаточно злости. Она ни за что не рискнула бы причинить боль другому.
– Элен?
– А-а?
– Я люблю тебя. Я просто хочу, чтобы ты знала, что я тебя люблю, правда, и всегда буду любить. Я никогда никого так не любил.
Тишина.
– Ты веришь мне, да?
– Ну конечно верю, Клод.
Элен поворочалась, устраиваясь поудобней.
Я закрыл глаза, и прошедший день встал передо мной. Фредди, роющийся в урне на залитой весенним солнцем улице. Вернон, вздыхающий вслед мотоциклисту – эдакому богу молнии и урагана. Это напоминает ответ к кроссворду. Всяк из нас – криптограмма. Возможно, сейчас, засидевшись далеко за полночь, он бьется над ней. Всяк – из коробки в книжном магазине, из магазина – коробки с книгами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71
– Клод! – застонала Элен, словно я ударил дочь. Это разозлило меня еще больше.
– Надеюсь, ты не забыла трусики где-нибудь. Я…
– Клод! Прекрати!
– Трусики? – переспросила Фрэн, чуть ли не в истерике. – Не могу вспомнить. Лучше будет просто проверить.
И с этими словами задрала свою юбчонку.
Мы все знали, что она неуправляема и безумно гордится своими ногами, но на сей раз она перещеголяла самое себя. Мы застыли на месте. Рука Кристофера замерла, не донеся печенье до рта. Мне стало так стыдно, что я не в силах был произнести ни слова. Как бы далеко я ни заходил, похоже, моя дочь всегда опережала меня на шаг и всегда побеждала.
– Есть там что-нибудь? – сказала Фрэн, наклоняясь, чтобы заглянуть себе под юбку, и едва не падая. – Мне не видно!
Ко всеобщему облегчению, девчонка была в трусиках, таких крохотных, что я никогда не забуду. И таких узеньких, что по бокам торчали завитки волос. Мне стало просто нехорошо.
Когда нам показалось, что мы так и будем весь вечер сидеть в молчаливом замешательстве, Росс пришел на выручку, изрекши:
– О тягостная скука бытия!
Я расхохотался, Кристофер наконец откусил печенье. Элен сидела с озабоченным лицом и глядела на дочь. А Фрэн продолжала пошатываться, обмякшая и сконфуженная. Потом повернулась и пошла к себе наверх.
В нашей семье никогда не сомневались, за кем останется победа.
В те времена я в хорошую погоду обычно выходил наружу, чтобы выкурить последнюю сигарету и выпить последний глоток спиртного. Смотрел на машины, проезжавшие по улице, и на темные верхушки деревьев в Гринвичском парке, качающиеся во сне.
Теплые вечера наконец наступили. Когда Росс с Кристофером ушли, я вышел на крыльцо и впервые в этом году уселся на ступеньку. Элен поднялась наверх, видимо чтобы по-матерински приласкать Фрэн. Меня самого она начала серьезно беспокоить. Возможно, тут кроется что-то еще, а не обычный подростковый бунт.
Ночь была поистине фантастической: тихая, с небом в мириадах звезд. Багряная тучка покойно плыла в мою сторону, как старый корабль, который плавал слишком далеко и видел слишком много, но продолжал плыть по инерции.
Минут десять я сидел на крыльце, забыв о Фрэн, забыв на время о письмах Гилберта, счастливый. Наконец я бросил окурок на гравий, взял со ступеньки стакан и вошел в дом. Когда я закрывал дверь, деревья в отдалении зашептались – собрание призраков.
Наверху находились две большие комнаты, обращенные на улицу, одинакового размера и планировки, с одинаковыми эркерами. Левая служила спальней нам с Элен. Поднявшись наверх, я увидел, что из-под двери спальни не пробивается свет, а потому решил зайти на несколько минут в другую комнату – мой кабинет.
Может, точней было бы назвать его не кабинетом, а библиотекой. Вдоль стен – сплошь книги, многие из которых были куплены в магазине Дьюсона еще до того, как я сам стал его хозяином. Была, разумеется, и целая секция букинистических изданий. У эркера стояло большое старинное кресло, и по воскресным дням я часами просиживал в нем с книгой в руках, изредка прерываясь для того, чтобы выкурить сигарету, наслаждаясь видом на парк. Иногда мне казалось, что все эти годы я работал ради того, чтобы иметь вот этот кабинет, который дарит спокойное уединение, где царит дух учености, откуда видны зеленые кроны.
Войдя, я направился в глубь кабинета, где у стены стоял застекленный шкафчик. В нем было собственное освещение, которое я сейчас и включил. Я постоял в тишине, глядя на знакомые вещи: завиток волос, маленькую серебряную коробочку, клочок бумаги – записку с неразборчивыми каракулями, старинную книгу, раскрытую так, чтобы был виден летящий авторский росчерк на форзаце. Затем глянул на портрет над шкафчиком: крупный подбородок гордо поднят, светлые глаза грозно потемнели, кудри в небрежном беспорядке, будто растрепанные ветром.
В этот миг, один на один со знанием о своей находке, я почувствовал, что это, должно быть, судьба. Какая-то связь начала устанавливаться между нами.
Когда я вошел в спальню, Элен уже спала. Свет был погашен, но в щель меж неплотно задернутыми шторами сочилось молчание тех дивных звезд. Спящая жена казалась пятном темноты, смутным и теплым, как ее тело под одеялом.
Я тихо разделся и забрался в постель. Она проснулась и прильнула ко мне. Удовлетворяя ее, я чувствовал знакомую боль. Я ласкал ее из чувства долга и вины. Весь день, как всегда, мои глаза следили за каждым юным девичьим телом. И сейчас, в темноте, я вспомнил, как наклонился в магазине за коробкой и увидел под столом раздвинутые ноги Кэролайн.
Несколько минут спустя, когда судорога исказила мое лицо, а тело выгнулось дугой, Кэролайн встала из-за стола и, глядя мне в глаза, задрала юбчонку, прямо как моя дочь недавно. Это коробка, мистер Вулдридж. А что вот это?
Я содрогнулся в последний раз и перекатился на спину, хватая ртом воздух, как человек, нырнувший в ледяную воду. Элен положила голову мне на плечо.
– М-м-м… чудесно было, Клод.
– Да.
Несколько секунд мы лежали молча. Когда мое дыхание успокоилось, я потонул в тишине черного купола над домом, немыслимых пространствах, реве звезд.
– Клод… знаешь, я очень тревожусь за Фрэн.
– Не будь дурочкой. – Иногда безропотная капитуляция жены перед возрастом и ожирением приводила меня в бешенство. – Это просто издержки роста. Перебесится со временем.
– Надеюсь, ты прав. – Последовала пауза. Я знал, что Элен раздумывает, рискнуть ли задать еще вопрос на ту же тему. Наконец она осторожно спросила: – Все-таки ты не думаешь, что нам стоит помочь ей?
– Элен, я устал. Поговорим об этом утром, ладно?
– Хорошо, дорогой.
Она отвернулась – тихо, стараясь не беспокоить меня, но она была такой крупной, что кровать не могла не закачаться под ее тяжестью. Мне вспомнилось, как мы с Россом, когда Элен не было в кухне, смеялись над ее необъяснимыми страхами. Самой Элен никогда не пришло бы в голову кого-то высмеивать. Для этого в ней было недостаточно злости. Она ни за что не рискнула бы причинить боль другому.
– Элен?
– А-а?
– Я люблю тебя. Я просто хочу, чтобы ты знала, что я тебя люблю, правда, и всегда буду любить. Я никогда никого так не любил.
Тишина.
– Ты веришь мне, да?
– Ну конечно верю, Клод.
Элен поворочалась, устраиваясь поудобней.
Я закрыл глаза, и прошедший день встал передо мной. Фредди, роющийся в урне на залитой весенним солнцем улице. Вернон, вздыхающий вслед мотоциклисту – эдакому богу молнии и урагана. Это напоминает ответ к кроссворду. Всяк из нас – криптограмма. Возможно, сейчас, засидевшись далеко за полночь, он бьется над ней. Всяк – из коробки в книжном магазине, из магазина – коробки с книгами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71