Продолжая улыбаться, она села в такси и уехала, но я знаю, из ее памяти никогда не сотрется то последнее видение: седовласый мужчина в белой рубашке, стоящий в окружении экзотических животных на балконе разваливающегося палаццо в южной стране, машущий из своего изгнания. Я останусь с ней навсегда точно так же, как остается со мной последнее видение моего отца: мертвое тело, висящее на поясе его халата, склонив голову к плечу, высунув язык миру. По крайней мере, я оставил Фрэн более красиво, более романтично, даже, пожалуй, стильно.
Конечно, я понял почти сразу, как только она приехала, что это означает конец. Не существовало никакой возможности вернуться в Англию и попытаться все начать сначала. Последняя наша встреча помогла мне наконец понять то, что понял мой отец. Что все это не настоящее. Подлинна одна пустота. Он тоже ушел на Рождество. Я помню мишуру, свисавшую с перил и обвившую его плечи. И вот теперь я решаюсь простить его, потому что наконец полностью его понимаю.
Все это время, имел ли я дело с антиквариатом, старинными книгами или с людьми, я опасался обмана. Сначала я подозревал Вернона, потом Элен, даже детей, но действительного обманщика среди них не замечал, потому что им был я сам. Потребовалось прожить какое-то время в изгнании, чтобы я это понял. Ничто в моей прежней жизни не было настоящим. Я никогда не был ни настоящим отцом, ни настоящим мужем, ни настоящим другом. За всем этим ничего не стояло, не то разве могло бы все рухнуть так быстро? Я заставил себя прикинуться и тем, и другим, и третьим, потому что иначе оставалось лишь признать, что мой отец был прав.
Некоторые из нас имеют человеческий облик, но внутри – пусты. Мы боимся этой пустоты внутри нас и пытаемся походить на других людей. Мы выдумываем себе жизнь. Во всяком случае, я чувствую, что мою душу как-то оживила только любовь к Фрэн, когда она была маленькой. Чарующая чистота ребенка иногда способна очеловечить великана-людоеда, вот почему я всеми силами сопротивлялся ее взрослению. На короткое время она преобразила меня, но теперь она слишком умудренная и искушенная. Взрослая, не способная принести избавление, она вызвала самое худшее из того, что есть во мне от великана-людоеда. Может, ужасней всего, что она способствовала тому, чтобы привнести оттенок порочности в нашу любовь.
Отчаяние – это, должно быть, болезнь крови. Мы передаем ее своим детям по наследству и примером своей жизни. Мой отец передал ее мне. Кристофер, возможно, избежал этой участи, но боюсь, что я передал ее Фрэн. Моя смерть поколеблет ее мир. Как я в ее возрасте, она пустится в бегство, примется придумывать себе карьеру и семейную жизнь. Возможно, как это случилось со мной, сама безысходность заставит ее стать богатой и преуспевающей. Затем, тридцать лет спустя, в одно прекрасное лето все рассыплется на куски в ее руках. К следующему Рождеству она придет к пониманию.
Поразительная вещь – конец. (Музыка – поразительная вещь!) Слова толпятся, рвутся наружу, но я знаю, что сказать больше нечего.
Фрэн улетела вчера. Завтра я отплыву на катере. Сейчас, когда я пишу эти строки, вечер. Паромы приходят и уходят, то же самое будет и завтра, когда некому станет следить за ними с балкона. Даже сейчас один из них отправляется на острова. Я только что слышал голос его ревуна – одинокий, отражающийся от холмов голос. Поворачиваюсь, чтобы взглянуть на судно: громадный белый свадебный торт, украшенный огнями, безупречный образ волшебной притягательности, красоты и покоя. Благодаря нашей прогулке на таком вот пароме пару дней назад я могу представить полное безлюдье, царящее на нем, хотя ночью это наверняка выглядит еще ужасней.
Истекающая кровью птичка на груди у моей жены раскрывает свой клювик и издает звук корабельного ревуна – раскатывающийся эхом пустой звук.
Я буду плыть до тех пор, пока у «Ариэля» не кончится горючее. К тому времени я буду далеко от берега, среди молчания моря. Наконец-то после всех тех лет, когда я пытался быть чем-то, чем не был, мое подлинное существо получит возможность выразить себя. Мой последний поступок будет болезненным, но по крайней мере настоящим. Если мне откажет мужество, достаточно будет лишь представить себе то лицо с выпученными глазами, показывающее распухший язык мне и моей матери и мишуре человеческой жизни. Лицо отца будет стоять передо мной, когда я начну задыхаться и дергаться, – подлинное выражение изгнания.

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71