Никакого спорта ни на обложке, ни в журнале не будет. Вообще. Ясно?
– При всем моем уважении, Глория, – говорит Дэн, разозлившись, – мне кажется, Дмитрий должен быть в курсе этих решений.
– Держись подальше от Дмитрия. – Моя рука соскальзывает с нагревшейся дверной ручки. – Он очень занят.
– Я уверен, у него найдется полчасика, если на кону будущее журнала.
Я выжидаю, пока он закончит, потом жду еще немного, и когда в комнате становится тихо, и даже Рейк с Доном Ричардом перестают дурачится, я подхожу к Дэну на расстояние одного шага и спрашиваю, когда он последний раз проверялся на ВИЧ.
Он смотрит по сторонам. Он смотрит на всех присутствующих и понимает, что все смотрят на него.
– Я не шучу.
Мэдисон нервно хихикает.
– Что еще за фокусы, Глория? – Он смотрит на меня, потом на Мэдисон, на Рейка, на Кэтрин.
– Теперь, когда ты выпуталась… из убийства, что за игры ты затеваешь?
– Для тех, кто не в курсе: Рэнди уходит от нас на неопределенный срок, с завтрашнего дня. – Я бросаю свои бумаги на стол. – Заявления на вакансию можно в письменном виде направлять Брюсу. Следующая неделя будет очень напряженной для тех из вас, кто останется с нами.
– Что ты хочешь сказать – на неопределенный срок? Что ты с ней сделала?
– У нее положительная реакция на ВИЧ, Дэн. Она заболеет СПИДом и умрет. С рыцарством покончено. Пожалуйста, проверься прямо сейчас и перестань трахать всех стажеров подряд, как ты делал до сих пор, а результаты анализов потом передай Брюсу.
Все они, за исключением Дэна, смотрят на меня, Дэн что-то мычит, уставившись на свои руки. Я принимаюсь красить губы, потому что мое лицо становится непроницаемым, когда я крашусь. В конце концов, Рейк начинает говорить. Он хочет знать, когда все это случилось.
– Какая разница? Что было, то было, и теперь нам нужна замена.
– Гм.
– Послушайте. Все, кто имел сексуальный контакт с Рэнди, должны пройти обследование, прежде чем спать с кем-нибудь из журнала. Все, кто имел сексуальный контакт с тем, кто имел сексуальный контакт с ней, должны сделать то же самое. Я не хочу, чтобы журнал развалился из-за того, чем вы занимаетесь в свободное от работы время. – Я отбрасываю назад волосы, закрывающие уши. – Видит бог, вы и так уже натворили дел.
7
Дождь стучит по мостовой, и брызги попадают мне на чулки, пока я вышагиваю перед входом в Музей современного искусства Сан-Франциско. Время 12.45, я жду уже пятнадцать минут.
– Забавно встретиться тут с тобой.
Сперва возникает усмешка, уголки рта, собранные в складки. Потом я вижу всего Перри, закутанного с головы до пят в ярко-желтый макинтош.
– Ты опоздал.
Перри втискивает свое мокрое тело вслед за мной в створку вращающейся двери и бормочет извинения в мое ухо, пока я прокладываю нам путь. Он следует за мной, свой путь он потерял.
– Я думал, что оторвался от них.
– Не будь идиотом. – Из портика я машу агенту ФБР, с которым сталкивалась в свое время на допросах. Перри этого не видит, у него запотели очки.
– Вон там, – говорю я ему.
– Вытрешь? – Перри протягивает мне очки. – Я весь прорезиненный. Он показывает на свой макинтош и пожимает плечами.
Кажется, никто не объяснил Перри, насколько скучный из него получился подозреваемый. Никто не объяснил ему, что подозреваемые не должны носить желтые дождевики – по крайней мере, когда озабочены тем, что их легко опознают и выследят. Правда освобождает.
– Что ты хочешь для начала посмотреть?
– Давай пройдемся по постоянной экспозиции.
Перри покупает билеты. Мы проходим мимо справочной и поднимаемся по главной лестнице. В МСИСФ все каменное, холодное и гладкое, современное, как электрическая кофеварка Круппа. Мои туфли легко скользят по черному мраморному полу. Перри поддерживает меня.
– Это серьезно, так ведь?
– Тебе лучше знать.
– И не имеет значения то, что я невиновен.
– Невиновность – вопрос субъективный. – Я улыбаюсь. – Разве тебе не нравится Роберт Мазеруэлл?
Мы стоим посреди одного из бесчисленных белых залов, загроможденных, как товарные вагоны с окнами в историю искусства. Перри пялится на дубовые полы, потом поднимает глаза на камеру видеонаблюдения, с его дождевика стекают капли воды. На экспонаты он не смотрит и обрывает меня, когда я заговариваю о живописи.
– Это моя жизнь, черт побери, Глория. Это важно.
– Искусство не менее важно.
– Я не мог этого сделать.
– Но ты врач.
Когда мы трахались, я прокусила губу, и он чуть не упал в обморок, увидев сукровицу у меня на губах. А когда я попыталась его поцеловать, у него сразу же пропала эрекция, словно он не мог согласиться с тем, что в человеке течет кровь.
– Подойди ближе. Я хочу тебе кое-что показать.
Я вытаскиваю из уха сережку-гвоздик и прокалываю ею кончик пальца.
– Нет.
Я массирую кисть, чтобы потекла кровь.
Он не смотрит.
Потом бросает взгляд, бледнеет, его кожа становится влажной, он закрывает глаза, он не может этого видеть, отворачивается. Я вытираю палец «клинексом».
– Это неважно. Я невиновен, ты должна мне помочь, этого требует справедливость.
– Справедливость?
Теперь перед нами несколько творений Ротко. Перри говорит – и все, что он говорит, становится известно ФБР, но ему на это наплевать. Ван Гог подбадривал себя воображаемыми галлюциногенными свойствами скипидара, а Ротко умер от передозировки героина. Цвета столь же нелояльные к спектру, бьющие по глазам – они проникают в тело, как валиум, вытесняя настроения экстравагантностью своих линий. Ложь побеждает реальность. Ложь становится реальностью. Я – агностик, но не потому что наука бросила вызов вере в бога, а потому что ложь уничтожила сам смысл его существования.
– Я не импотент, и ты это прекрасно знаешь. И не убийца. Моя жизнь разрушена, Глория. Жена меня бросила. Она верит, что я соответствую психологическому портрету. К тому же ФБР прознало о моем маленьком… бизнесе на стороне. Они считают, что я занимаюсь ввозом риталина, а моя статья была скрытой рекламой.
Я все еще около Ротко, а Перри направился в зал Поллока. Он почти кричит.
– И все говорят, что я – этот гребаный Почтальон-Потрошитель. Меня могут засадить… на всю жизнь. Представляешь, что такое тюрьма для таких, как я. Можешь вообразить?
– Довольно неприятное место, если верить агенту Броди. Нецивилизованное. Конечно, тебе там придется хуже, чем другим.
– Хуже?
– Ни один закоренелый преступник не примет тебя всерьез как убийцу. У них нет причин уважать тебя.
– Так почему же ФБР не оставит меня в покое?
Мы уже дошли до Уорхола – до его электрических стульев.
– Ведь ты же не совсем равнодушная, мы были близки, я должен что-то для тебя значить.
– Не будь таким, на хрен, сентиментальным. Мы перепихнулись, и ты написал статью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54
– При всем моем уважении, Глория, – говорит Дэн, разозлившись, – мне кажется, Дмитрий должен быть в курсе этих решений.
– Держись подальше от Дмитрия. – Моя рука соскальзывает с нагревшейся дверной ручки. – Он очень занят.
– Я уверен, у него найдется полчасика, если на кону будущее журнала.
Я выжидаю, пока он закончит, потом жду еще немного, и когда в комнате становится тихо, и даже Рейк с Доном Ричардом перестают дурачится, я подхожу к Дэну на расстояние одного шага и спрашиваю, когда он последний раз проверялся на ВИЧ.
Он смотрит по сторонам. Он смотрит на всех присутствующих и понимает, что все смотрят на него.
– Я не шучу.
Мэдисон нервно хихикает.
– Что еще за фокусы, Глория? – Он смотрит на меня, потом на Мэдисон, на Рейка, на Кэтрин.
– Теперь, когда ты выпуталась… из убийства, что за игры ты затеваешь?
– Для тех, кто не в курсе: Рэнди уходит от нас на неопределенный срок, с завтрашнего дня. – Я бросаю свои бумаги на стол. – Заявления на вакансию можно в письменном виде направлять Брюсу. Следующая неделя будет очень напряженной для тех из вас, кто останется с нами.
– Что ты хочешь сказать – на неопределенный срок? Что ты с ней сделала?
– У нее положительная реакция на ВИЧ, Дэн. Она заболеет СПИДом и умрет. С рыцарством покончено. Пожалуйста, проверься прямо сейчас и перестань трахать всех стажеров подряд, как ты делал до сих пор, а результаты анализов потом передай Брюсу.
Все они, за исключением Дэна, смотрят на меня, Дэн что-то мычит, уставившись на свои руки. Я принимаюсь красить губы, потому что мое лицо становится непроницаемым, когда я крашусь. В конце концов, Рейк начинает говорить. Он хочет знать, когда все это случилось.
– Какая разница? Что было, то было, и теперь нам нужна замена.
– Гм.
– Послушайте. Все, кто имел сексуальный контакт с Рэнди, должны пройти обследование, прежде чем спать с кем-нибудь из журнала. Все, кто имел сексуальный контакт с тем, кто имел сексуальный контакт с ней, должны сделать то же самое. Я не хочу, чтобы журнал развалился из-за того, чем вы занимаетесь в свободное от работы время. – Я отбрасываю назад волосы, закрывающие уши. – Видит бог, вы и так уже натворили дел.
7
Дождь стучит по мостовой, и брызги попадают мне на чулки, пока я вышагиваю перед входом в Музей современного искусства Сан-Франциско. Время 12.45, я жду уже пятнадцать минут.
– Забавно встретиться тут с тобой.
Сперва возникает усмешка, уголки рта, собранные в складки. Потом я вижу всего Перри, закутанного с головы до пят в ярко-желтый макинтош.
– Ты опоздал.
Перри втискивает свое мокрое тело вслед за мной в створку вращающейся двери и бормочет извинения в мое ухо, пока я прокладываю нам путь. Он следует за мной, свой путь он потерял.
– Я думал, что оторвался от них.
– Не будь идиотом. – Из портика я машу агенту ФБР, с которым сталкивалась в свое время на допросах. Перри этого не видит, у него запотели очки.
– Вон там, – говорю я ему.
– Вытрешь? – Перри протягивает мне очки. – Я весь прорезиненный. Он показывает на свой макинтош и пожимает плечами.
Кажется, никто не объяснил Перри, насколько скучный из него получился подозреваемый. Никто не объяснил ему, что подозреваемые не должны носить желтые дождевики – по крайней мере, когда озабочены тем, что их легко опознают и выследят. Правда освобождает.
– Что ты хочешь для начала посмотреть?
– Давай пройдемся по постоянной экспозиции.
Перри покупает билеты. Мы проходим мимо справочной и поднимаемся по главной лестнице. В МСИСФ все каменное, холодное и гладкое, современное, как электрическая кофеварка Круппа. Мои туфли легко скользят по черному мраморному полу. Перри поддерживает меня.
– Это серьезно, так ведь?
– Тебе лучше знать.
– И не имеет значения то, что я невиновен.
– Невиновность – вопрос субъективный. – Я улыбаюсь. – Разве тебе не нравится Роберт Мазеруэлл?
Мы стоим посреди одного из бесчисленных белых залов, загроможденных, как товарные вагоны с окнами в историю искусства. Перри пялится на дубовые полы, потом поднимает глаза на камеру видеонаблюдения, с его дождевика стекают капли воды. На экспонаты он не смотрит и обрывает меня, когда я заговариваю о живописи.
– Это моя жизнь, черт побери, Глория. Это важно.
– Искусство не менее важно.
– Я не мог этого сделать.
– Но ты врач.
Когда мы трахались, я прокусила губу, и он чуть не упал в обморок, увидев сукровицу у меня на губах. А когда я попыталась его поцеловать, у него сразу же пропала эрекция, словно он не мог согласиться с тем, что в человеке течет кровь.
– Подойди ближе. Я хочу тебе кое-что показать.
Я вытаскиваю из уха сережку-гвоздик и прокалываю ею кончик пальца.
– Нет.
Я массирую кисть, чтобы потекла кровь.
Он не смотрит.
Потом бросает взгляд, бледнеет, его кожа становится влажной, он закрывает глаза, он не может этого видеть, отворачивается. Я вытираю палец «клинексом».
– Это неважно. Я невиновен, ты должна мне помочь, этого требует справедливость.
– Справедливость?
Теперь перед нами несколько творений Ротко. Перри говорит – и все, что он говорит, становится известно ФБР, но ему на это наплевать. Ван Гог подбадривал себя воображаемыми галлюциногенными свойствами скипидара, а Ротко умер от передозировки героина. Цвета столь же нелояльные к спектру, бьющие по глазам – они проникают в тело, как валиум, вытесняя настроения экстравагантностью своих линий. Ложь побеждает реальность. Ложь становится реальностью. Я – агностик, но не потому что наука бросила вызов вере в бога, а потому что ложь уничтожила сам смысл его существования.
– Я не импотент, и ты это прекрасно знаешь. И не убийца. Моя жизнь разрушена, Глория. Жена меня бросила. Она верит, что я соответствую психологическому портрету. К тому же ФБР прознало о моем маленьком… бизнесе на стороне. Они считают, что я занимаюсь ввозом риталина, а моя статья была скрытой рекламой.
Я все еще около Ротко, а Перри направился в зал Поллока. Он почти кричит.
– И все говорят, что я – этот гребаный Почтальон-Потрошитель. Меня могут засадить… на всю жизнь. Представляешь, что такое тюрьма для таких, как я. Можешь вообразить?
– Довольно неприятное место, если верить агенту Броди. Нецивилизованное. Конечно, тебе там придется хуже, чем другим.
– Хуже?
– Ни один закоренелый преступник не примет тебя всерьез как убийцу. У них нет причин уважать тебя.
– Так почему же ФБР не оставит меня в покое?
Мы уже дошли до Уорхола – до его электрических стульев.
– Ведь ты же не совсем равнодушная, мы были близки, я должен что-то для тебя значить.
– Не будь таким, на хрен, сентиментальным. Мы перепихнулись, и ты написал статью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54