– Вам с Жанель нужно помириться, – сказал он. – Это очень просто. Вы подружитесь. Я в этом уверен. Ей уже очень понравилась твоя мать. Попробуй, пожалуйста, а? Я так мало прошу, Анастасия. Очень важно, чтобы вы поладили, с точки зрения бизнеса и… и… и почему в квартире столько дыма? Ты сказала мне, что бросила.
– Который час?
– Три или около того…
Но Анастасия уже выбежала из комнаты, не слыша ответа, – да и противопожарная сигнализация не дала бы ей услышать. Саймон обнаружил ее в кухне. Она открыла духовку, дохнувшую клубами черного дыма, сквозь который не разглядишь вентиль, перекрывающий газ. Саймон вывел ее оттуда – ослепшую, кашляющую. Распахнул двери и окна. Взял ситуацию под контроль. Через пять минут в квартире осталась лишь легкая дымка. Анастасия ждала его приговора в гостиной. Абсолютно беспомощная.
Наконец пришел Саймон. Щипцами он держал обуглившийся ком.
– Это что? – спросил он.
– Я хотела сделать сюрприз, только забыла, когда ты пришел. – Она попыталась улыбнуться. – Ты всегда говоришь, как тебе нравится на званых обедах у Кики.
– Это был обед?
– Я сама приготовила.
– У Кики шеф-повар, профессионал. Ты не умеешь готовить.
– У меня был рецепт, Саймон.
В его библиотеке не было ни одной поваренной книги, и Саймон безошибочно предположил, что рецепты скрывались под той же обложкой, что и наставления по мойке окон. Он забрал у нее книгу.
– Оденься для обеда к восьми, – бросил он в дверях. – Я забронировал столик в «Дурной славе». Будут мои клиенты.
Она пробежала за ним босиком весь холл. Догнала у лифта. Встав на цыпочки, поцеловала на прощание.
IV
Позже на той неделе со мной снова консультировались по поводу «Как пали сильные». Фредди позвонил мне из Нью-Йорка с невероятным вопросом: опубликовал бы я роман Анастасии Лоуренс безо всяких изменений? Я ответил, что я не редактор, и хотел было сказать, что к тому же не видел ничего, кроме начала рукописи, но он перебил меня и повторил вопрос, добавив, что никак иначе юная мисс Лоуренс опубликовать роман не даст.
Разумеется, все писатели сначала надеются поставить такое условие, но в конечном счете им не хватает наглости и убедительности. Я со своим первым романом не был исключением. Будучи уверен в собственной работе меньше, чем в желании ее опубликовать, я согласился с изменениями, от которых содрогаюсь по сей день. Мое эго все воспринимало неверно: не имели значения ни толпы, приходившие на мои чтения, ни пол-ящика газетных вырезок в шкафу – к тому же я потерял от него ключ. Нет, на самом деле важно было – точнее, должно было быть важно, – соответствие каждого предложения моему голосу, истинность каждой фразы. Я от этого отказался. Променял свой голос на шанс быть услышанным. Как и все, кого я читал.
И тут неожиданно является Анастасия Лоуренс, знавшая то, чего никто из нас не знал, или обладавшая тем, чего ни у кого из нас не было, и делает такое, чего никто из нас не смог, – отстаивает роман. Тогда я не был в курсе, что Хемингуэй почти за век до нее поступал со своими книгами так же – требовал от редактора не вмешиваться, – но даже знай я лучше историю литературы, сомневаюсь, что меня меньше впечатлила бы незаурядность ее позиции. Насколько цельно ее повествование – не суть, это казалось вторичным по отношению к бесстрашию, с которым она его преподносила. Мне не требовалось читать всю книгу, чтобы знать, как ответить Фредди, и вряд ли ему требовался мой совет, чтобы понять, как поступить с ее безрассудным требованием.
– Анастасия в этой работе рискнула всем, – сказал я. – Больше ставить нечего. Только осторожность, а ей нет места в мире, который она создала. Вступай в игру, Фредди. У тебя может не оказаться другого шанса.
Слушая себя теперь, я понимаю, как высокопарно звучали эти слова. Но ни я, ни он не знали тогда, что произойдет. Я сказал Фредди, что надо публиковать роман. Фредди опубликовал. Маленькая ставка жизни Анастасии на Саймона обрела национальный масштаб и за считанные дни – немалый интерес за границей.
Дела со свадьбой обстояли совсем иначе. Никто не слушал Стэси, а Саймон обсуждал все только с Жанель. Скатерти. Церемонию. Торт. Можно подумать, Анастасия совершила преступление, спросив будущего мужа, выбрал ли он подходящий бокал для битья.
– Никакого бокала, Анастасия, я тебе же сказал. Это не еврейская свадьба. Ты не еврейка.
– А если я поменяю веру?
– Что? Ты общалась с этими чертовыми хасидами?
– Хасидим.
– Хм?
– Это слово из иврита, – ответила она, помня свои последние тайные исследования, замену часам, посвящаемым прежде чтению. – Значит, множественное число будет «хасидим».
– Иди ты к черту, я знаю правила моей религии, Анастасия.
– Ты их не соблюдаешь.
– Я атеист. Я уже говорил. С какой стати мне зажигать свечи для бога, которого даже не существует? Все равно что оставить дверь нараспашку для Дружелюбного Привидения Каспера.
– В Песах тебе положено оставить дверь нараспашку для пророка Илии.
– На еврейскую Пасху. Не в Песах. Только религиозные фанатики называют этот праздник Песах, будто их мертвый язык заговорит через два тысячелетия прогресса.
– Иврит не мертв, Саймон.
– Прямо вылитая израильтянка.
– Может, нам стоит поехать в Израиль. На медовый месяц.
– Мы едем в Италию. Как планировали и как забронировало для нас турагентство. Увидишь Ватикан.
– Они пустят меня, если я стану еврейкой?
– Ты не можешь стать еврейкой, Анастасия, не можешь.
– Могу совершенно точно.
– Я не хочу жену-еврейку.
– Ты не женишься на мне, если я сменю веру?
– Я не женюсь на фанатичке, какой бы веры она ни была, а сионисты – самые жуткие фанатики.
– Но если бы я сделала это, чтобы стать тебе ближе…
– Тогда лучше стань убежденной атеисткой.
– Я не могу. Это абсолютно ясно.
– Атеизм делает все совершенно ясным. Это в нем лучшее. Он как глоток граппы.
– Я предпочитаю херес.
– Евреи не пьют херес.
– Почему?
– Они вообще не пьют. Им нельзя. Иначе позабудут, что рога надо держать покрытыми.
– Ты антисемит.
– Это вряд ли. Я…
– Атеист. Нельзя быть и тем и другим, Саймон.
– Этнически я еврей.
– И я тоже хочу быть еврейкой. Чтобы быть ближе. Я много читала.
– Ты не понимаешь.
– Не понимаю, что шикса – самая желанная этническая принадлежность для еврея? Что каждый еврейский мальчик хочет постичь тайны приходской школы, а те, кому это не удается в детстве, всю жизнь пытаются наверстать упущенное, отказываясь взрослеть? Что еврейка – проклятие для еврея, потому что его мать-еврейка держала под каблуком еврея-отца, как до нее – его бабка-еврейка? Что, если еврейка – это судьба, я – всего лишь муза? Ты предпочитаешь звать меня Анастасией. К имени даже день ангела прилагается.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86