Лес поднял взгляд, чтобы посмотреть, о какой картине идет речь. Помимо портрета его отца в кабинете висело еще шесть полотен – по три на каждой из двух стен. Третья стена сплошь представляла собой окно, а четвертая, у Леса за спиной, была занята исключительно большим Папашей.
– Думаю, ты прав, – сказал Лес. Это был бело-голубой Пикассо, серия «Авиньонские девушки». – Нравится? – Он с улыбкой повернулся к агенту.
– Потрясающе! – Тот восхищенно покачал головой. – Сказочно! Господи, ведь мог же этот парень когда-то писать!
– Я скажу Келли, что тебе понравилось, – пообещал Лес, корябая что-то у себя в блокноте. – Или, по крайней мере, что ты заметил перемену.
Девушка по имени Келли была его личной ассистенткой; еще ее звали Пятничной Чувихой – если, конечно, можно получать тысячу двести долларов в неделю и по-прежнему таковой считаться. В любом случае в число ее обязанностей входила периодическая перемена обстановки в кабинете, включая ассортимент картин, которые она подбирала из семейной коллекции. Келли считала эту обязанность не столько привилегией, сколько необходимостью, ибо сам Лес Харрисон – страдая от недуга, который любопытным, даже пресловутым образом царил на исполнительном уровне Голливуда, – совершенно не различал цветов. А потому он протоколировал замечания по поводу обстановки в своем кабинете примерно так же, как изучал карточки с оценками, заполняемые после предварительных просмотров фильмов… то есть вполне объективно.
– Послушайте, скажите мне одну вещь, – сказал Лес, переводя взгляд с одного агента на другого. – В прошлый раз, когда вы, ребята, здесь были, вот ты носил темные очки, – он указал на младшего, который теперь был без очков, – а ты, – он указал на старшего, который сидел в очках, – не носил. Верно?
Два агента обменялись взглядами. Старший, покачав головой, негромко свистнул.
– Ну и ну, – выдохнул младший.
– Круто берешь, – заметил его напарник. – Черт, ведь это же… два-три месяца тому назад было.
– А как так вышло? – спросил Лес.
– Что? – Младший агент, похоже, удивился, затем слегка обиделся. – А, это… ну, это даже вроде как глупо. То есть это все старик, – он имел в виду главу их агентства, – он сказал, что мы оба одновременно их носить не должны. Это, мол, плохой имидж. Сказал, мы оба в них как привидения. – Он пожал плечами, смущенно улыбаясь своему напарнику. – Сегодня его очередь.
Лес задумчиво кивнул и пристроил подбородок на ладони. Пока он по очереди рассматривал агентов, молодой неловко заерзал, а тот, что был в темных очках, снял их и принялся полировать стекла галстуком, хихикая и бормоча:
– Черт, Лес, ну у тебя и память, господи Иисусе!
Лес, судя по всему, хорошенько подумал, и это замечание порадовало его в какой-то смутной и отстраненной форме – как будто столь замечательная память могла частично компенсировать его дальтонизм.
Затем Лес откашлялся и начал было что-то говорить, но тут загудел интерком, и он нетерпеливо щелкнул переключателем.
– Да, Келли?
– Эдди Райнбек на втором.
– Келли, у меня встреча.
– Это важно.
– Ч-черт, – выругался Лес, щелчком отключая интерком и беря трубку второго телефона. – Скверные новости, скверные новости. Я нюхом чую. Слушаю, Эдди.
По мере того как Лес внимательно слушал, лицо его все мрачнело.
– Ты как пить дать шутишь, – наконец сказал он, а затем тихо, сквозь сжатые зубы процедил: – Эта тупая… безответственная… развратная… пизденка… хуесоска! – Вздох. – Я просто в это не верю. Ладно, Эдди, погоди минутку.
Лес прикрыл трубку ладонью и посмотрел на агентов.
– Извините, ребята, – сказал он, одной рукой указывая на выход; его холодность претерпела метаморфозу Джекила-Хайда, – это просто катастрофа. Мне придется поговорить с вами позже.
Агенты дружно встали, на их физиономиях расплывались улыбки идеального понимания.
– Нет другого такого бизнеса, как шоу-бизнес, да, Лес? – сострил старший агент, от души ему подмигивая.
– Поговорим с тобой позже, Лес, – сказал молодой.
По-товарищески махнув ему, они вышли за дверь. Лес перестал прикрывать трубку.
– Итак, Эдди, что там за чертовщина стряслась?
Эдди Райнбек был на киностудии ответственным за рекламу. Последние два месяца его внимание почти исключительно занимала Анджела Стерлинг и колосс «Пока она не крикнет», рекламой которого он занимался лично. Эдди сумел устроить то, что обещало стать пиар-ходом наипервейшей важности. Посредством искусного чествования и улещения он убедил сенатора штата и контр-адмирала не просто позволить, но даже настоять, чтобы матросы и офицеры, которым предстояло служить на борту недавно подготовленного к плаванию и укомплектованного личным составом линкора «Калифорния», «избрали» будущую крестную их корабля. Народное голосование должно было определить выбор из следующих кандидатур: (1) Доктор Роза Харкнесс, последняя американская женщина – лауреат Нобелевской премии, (2) Миссис Ханна Боув, «Златозвездная мать года», потерявшая всех троих своих сыновей во Вьетнаме, (3) Сторм Роджерс, миловидная жена губернатора Калифорнии и (4) идеальная Анджела Стерлинг.
Главы киностудии (включая Папашу Харрисона) испытывали опасения в отношении возможного результата. («К чему рисковать – кому это нужно?») Однако Эдди был непоколебим, и Лес дал добро.
– Капелька престижа не может нам повредить, – сказал он. – Получится славная история в «Лайф» с фотографией на обложке.
– Да? – спросил Папаша. – А что, если она проиграет?
– Да брось, Папаша, черт побери, голосование у Эдди в кармане. У него там все схвачено.
Старик вздохнул, покачал головой и негромко присвистнул:
– А что, если Эдди ошибается?
Лес улыбнулся – слабо и понимающе.
– Эдди не ошибается, Папаша. Если его голова на рельсах – никогда.
И все же было определенное напряжение, определенная тревога, пока они ожидали результата – и существенное облегчение, когда стало известно, что Анджела выиграла с солидным отрывом, собрав больше голосов, чем три остальные дамы вместе взятые.
Естественно, это прибавило Эдди веса в глазах Леса. Схожим образом дело обстояло и для Леса в отношении Папаши и его нью-йоркской конторы. Одобрительные похлопывания по спине в изобилии сопровождали ожидание великого дня – который наконец-то наступил, и на большом Пирсе-97 в Сан-Франциско при полных парадных регалиях по стойке «смирно» выстроились шесть тысяч матросов и офицеров, тогда как на самой пристани, рассаженная на празднично задрапированной трибуне, невдалеке от украшенной лентами бутылки шипучки, собралась толпа почетных гостей – включая трех адмиралов, мэра Сан-Франциско, губернатора Калифорнии и командующего ВМФ. Среди них, словно в засаде, размещалась армия репортеров и фотографов, а чуть поодаль стояли три пикапа с телекамерами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69