К тому же было физически невозможно это сделать, между нами существовала связующая нить, нить, не видимая лишь слепцам, не ведающим о нашем чувстве; никто не видит наше чувство, оно существует только между нами, растворенное в белизне наших органов, только для того, чтобы сохранить нас друг для друга в вихре злобного ветра. Быть привязанным к Конраду – неописуемое счастье, душевная наполненность, доброта и любовь, и их достаточно, чтобы предотвратить его исчезновение. А великое счастье идет вплотную с непристойным, мы движемся по зыбкой грани, стирающей улыбку, за исступлением следует отрезвление. Наша любовь – трезвое чувство.
Я никогда не дарил рождественских подарков консьержам, не из жмотства, а чтобы не вызвать у них любовь ко мне. Расположение консьержей – слишком большой риск, слишком большая потеря времени, нужно здороваться и стараться соблюдать правила вежливости. Ничего не даришь на Рождество – и с вынужденными формальностями покончено; согласен, это хамство. При деньгах, а не давал ни сантима. Разумеется, я переживал, но игра стоила свеч. Мои письма пропадали, моя лестничная площадка не входила в профсоюз чистых площадок, но зато мне не нужно было подстраиваться под законы жизни нашего дома. По правде сказать, я не мог даже представить себе, что попрошу их о чем бы то ни было. Внезапно я понял основную идею подарков: это предоплата услуг, которые могут возникнуть в будущем. Я отстал на восемь лет, и поэтому наверняка они придут мне на помощь в восемь раз неохотнее. Мои консьержи априори являли собой супружескую пару, я делал ставку и на мужчину, и на женщину, правда без большой надежды. Странности физического порядка. История с усами вдобавок, но оставим это. Короче, речь шла о двух особях, встречи с которыми я умело избегал, нарочно задерживаясь перед входом в подъезд. Я их совсем не знал. И мне пришлось осознать существование этого затруднения именно в тот момент, когда я должен был расспросить их насчет Мартинеса. Они единственные, кто мог знать о поспешном отъезде моего соседа, они должны были знать, когда и куда он уехал. А вдруг он оставил им письмо для меня, которое они забыли передать? Короче, у меня было к ним много вопросов. У меня хватало ума предположить, что они могут послать меня подальше, то есть обмануть, – в этом и состояла плата за риск, когда не платишь. И тогда мне в голову пришла следующая идея. Я быстро забежал домой и спустился, вооруженный поводом для примирения. Тук-тук. Мне открыла консьержка. Она отпрянула, только глаза в упор смотрели на меня с укоризной. Выразительный взгляд, приглашение к бою из-за отсутствия рождественских подарков. Наверное, ее поразило мое нахальство, а может быть, она испугалась, поскольку мое появление предвещало форсмажорную ситуацию. В этом заключена стигма затворников: когда они являют себя миру, всем чудится форсмажорная ситуация. Я с размаху ринулся в воду:
– Простите меня, я был ужасно занят эти последние восемь лет, не было ни минуты, чтобы выписать вам чек в благодарность за вашу замечательную работу, почту и грязь. Весь я в этом, всегда откладываю неотложное на следующий год. Искренне надеюсь, что вы извините меня за это, вот чек за последние восемь лет, к которым я позволил прибавить еще пять следующих, чтобы покончить с этим. С моей рассеянностью лучше все делать наперед.
Видимо, я поступил сверхнахально, поскольку ей потребовалось несколько минут, чтобы отреагировать. Она взяла чек, а ее муж, вероятно услышав волшебное слово, возник за ее спиной. Он выхватил этот предмет наслаждений с быстротой, присущей лишь тем, кто стремится обратить чек в наличные в ту самую секунду, когда он попадает им в руки. Потому что деньги должны всегда находиться в обороте. До этого в мое поле зрения попадала только его рука, но, когда я услышал глухой вздох, предо мной предстал весь консьерж, поскольку он грузно упал на лестничную площадку. Есть ситуации, когда сомнения излишни. Он был мертвехонек.
Неприятные последствия этой истории состояли в том, что я опять стал предметом обсуждений. Я не мог и шагу ступить, чтобы не попасть в газеты. Разумеется, мое имя названо не было, но я достаточно знаю журналистов: они могут сделать это в любую минуту. Пока только появился репортаж в рубрике «Происшествия»:
«Консьерж убит чеком».
Честно сказать, больше всего я боялся Победителя. Если он узнает о моей роли в этой истории, прощай все надежды! Я уже слышал, как он произносит свою роковую речь в защиту Терезы на суде: убийце консьержа нельзя доверить опеку над ребенком, это противоречит здравому смыслу! Я был напуган до посинения (а синева шла от гематом на теле). Невозможно потерять любовь всей своей жизни из-за необналиченного чека. Нет, в голову приходило единственное решение – нужно замять дело. А чтобы замять дело, я должен был помешать консьержке назвать мое имя. Тут не понадобится просчитывать тридцать шесть тысяч вариантов решения. Я спустился к ней как раз перед полуночью. Не успел я поскрестись в дверь, как она открыла; нужно заметить, что бедной женщине было не до сна. Казалось, ее шокировало, что у меня хватило наглости заявиться к ней после того, что произошло. Я сказал ей буквально следующее:
– Я чувствую себя в какой-то мере ответственным… я обдумал случившееся, я не знаю, как вам помочь, но главное, чтобы вы постарались забыть кое-какие детали этой истории… Надеюсь, что эти деньги пригодятся вам в эту тяжелую минуту…
Она поймала чек на лету. Видимо, я поступил сверхнахально, поскольку ей потребовалось несколько минут, чтобы отреагировать. Вообще-то «отреагировать» – не самое удачное слово, она попыталась сделать какой-то слабый жест. Но деньги обратили ее в изваяние. Я начал беспокоиться, как любой нормальный человек, который беспокоится, когда есть повод для беспокойства. Я положил руку ей на плечо, чтобы по-дружески встряхнуть. Чтобы вывести ее из оцепенения. Я читал истории о людях, которые спят стоя, жуткие истории, но тем не менее так оно и было, я видел это собственными глазами, мне оставалось лишь поверить тем, кто рассказывает, что можно спать стоя. И все же это впечатляло – консьержка в виде сталагмита. Я не слишком жаловал консьержей, а тут еще одна из них дрыхнет прямо перед носом. Я мог даже потыкать ее пальцем. А затем, поскольку поневоле в безмолвии и бездействии узы крепчают, я испытал своего рода вспышку симпатии к этой окаменевшей женщине, к женщине, которую я постыдно игнорировал. Я снова встряхнул ее, никакого эффекта. Оцепенела. Деньги обратили ее в изваяние. Повторяю, деньги обратили ее в изваяние. Я потряс ее, на этот раз посильнее, и консьержка, продолжая сжимать в руках мои деньги, рухнула на пол. Есть ситуации, когда сомнения излишни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49
Я никогда не дарил рождественских подарков консьержам, не из жмотства, а чтобы не вызвать у них любовь ко мне. Расположение консьержей – слишком большой риск, слишком большая потеря времени, нужно здороваться и стараться соблюдать правила вежливости. Ничего не даришь на Рождество – и с вынужденными формальностями покончено; согласен, это хамство. При деньгах, а не давал ни сантима. Разумеется, я переживал, но игра стоила свеч. Мои письма пропадали, моя лестничная площадка не входила в профсоюз чистых площадок, но зато мне не нужно было подстраиваться под законы жизни нашего дома. По правде сказать, я не мог даже представить себе, что попрошу их о чем бы то ни было. Внезапно я понял основную идею подарков: это предоплата услуг, которые могут возникнуть в будущем. Я отстал на восемь лет, и поэтому наверняка они придут мне на помощь в восемь раз неохотнее. Мои консьержи априори являли собой супружескую пару, я делал ставку и на мужчину, и на женщину, правда без большой надежды. Странности физического порядка. История с усами вдобавок, но оставим это. Короче, речь шла о двух особях, встречи с которыми я умело избегал, нарочно задерживаясь перед входом в подъезд. Я их совсем не знал. И мне пришлось осознать существование этого затруднения именно в тот момент, когда я должен был расспросить их насчет Мартинеса. Они единственные, кто мог знать о поспешном отъезде моего соседа, они должны были знать, когда и куда он уехал. А вдруг он оставил им письмо для меня, которое они забыли передать? Короче, у меня было к ним много вопросов. У меня хватало ума предположить, что они могут послать меня подальше, то есть обмануть, – в этом и состояла плата за риск, когда не платишь. И тогда мне в голову пришла следующая идея. Я быстро забежал домой и спустился, вооруженный поводом для примирения. Тук-тук. Мне открыла консьержка. Она отпрянула, только глаза в упор смотрели на меня с укоризной. Выразительный взгляд, приглашение к бою из-за отсутствия рождественских подарков. Наверное, ее поразило мое нахальство, а может быть, она испугалась, поскольку мое появление предвещало форсмажорную ситуацию. В этом заключена стигма затворников: когда они являют себя миру, всем чудится форсмажорная ситуация. Я с размаху ринулся в воду:
– Простите меня, я был ужасно занят эти последние восемь лет, не было ни минуты, чтобы выписать вам чек в благодарность за вашу замечательную работу, почту и грязь. Весь я в этом, всегда откладываю неотложное на следующий год. Искренне надеюсь, что вы извините меня за это, вот чек за последние восемь лет, к которым я позволил прибавить еще пять следующих, чтобы покончить с этим. С моей рассеянностью лучше все делать наперед.
Видимо, я поступил сверхнахально, поскольку ей потребовалось несколько минут, чтобы отреагировать. Она взяла чек, а ее муж, вероятно услышав волшебное слово, возник за ее спиной. Он выхватил этот предмет наслаждений с быстротой, присущей лишь тем, кто стремится обратить чек в наличные в ту самую секунду, когда он попадает им в руки. Потому что деньги должны всегда находиться в обороте. До этого в мое поле зрения попадала только его рука, но, когда я услышал глухой вздох, предо мной предстал весь консьерж, поскольку он грузно упал на лестничную площадку. Есть ситуации, когда сомнения излишни. Он был мертвехонек.
Неприятные последствия этой истории состояли в том, что я опять стал предметом обсуждений. Я не мог и шагу ступить, чтобы не попасть в газеты. Разумеется, мое имя названо не было, но я достаточно знаю журналистов: они могут сделать это в любую минуту. Пока только появился репортаж в рубрике «Происшествия»:
«Консьерж убит чеком».
Честно сказать, больше всего я боялся Победителя. Если он узнает о моей роли в этой истории, прощай все надежды! Я уже слышал, как он произносит свою роковую речь в защиту Терезы на суде: убийце консьержа нельзя доверить опеку над ребенком, это противоречит здравому смыслу! Я был напуган до посинения (а синева шла от гематом на теле). Невозможно потерять любовь всей своей жизни из-за необналиченного чека. Нет, в голову приходило единственное решение – нужно замять дело. А чтобы замять дело, я должен был помешать консьержке назвать мое имя. Тут не понадобится просчитывать тридцать шесть тысяч вариантов решения. Я спустился к ней как раз перед полуночью. Не успел я поскрестись в дверь, как она открыла; нужно заметить, что бедной женщине было не до сна. Казалось, ее шокировало, что у меня хватило наглости заявиться к ней после того, что произошло. Я сказал ей буквально следующее:
– Я чувствую себя в какой-то мере ответственным… я обдумал случившееся, я не знаю, как вам помочь, но главное, чтобы вы постарались забыть кое-какие детали этой истории… Надеюсь, что эти деньги пригодятся вам в эту тяжелую минуту…
Она поймала чек на лету. Видимо, я поступил сверхнахально, поскольку ей потребовалось несколько минут, чтобы отреагировать. Вообще-то «отреагировать» – не самое удачное слово, она попыталась сделать какой-то слабый жест. Но деньги обратили ее в изваяние. Я начал беспокоиться, как любой нормальный человек, который беспокоится, когда есть повод для беспокойства. Я положил руку ей на плечо, чтобы по-дружески встряхнуть. Чтобы вывести ее из оцепенения. Я читал истории о людях, которые спят стоя, жуткие истории, но тем не менее так оно и было, я видел это собственными глазами, мне оставалось лишь поверить тем, кто рассказывает, что можно спать стоя. И все же это впечатляло – консьержка в виде сталагмита. Я не слишком жаловал консьержей, а тут еще одна из них дрыхнет прямо перед носом. Я мог даже потыкать ее пальцем. А затем, поскольку поневоле в безмолвии и бездействии узы крепчают, я испытал своего рода вспышку симпатии к этой окаменевшей женщине, к женщине, которую я постыдно игнорировал. Я снова встряхнул ее, никакого эффекта. Оцепенела. Деньги обратили ее в изваяние. Повторяю, деньги обратили ее в изваяние. Я потряс ее, на этот раз посильнее, и консьержка, продолжая сжимать в руках мои деньги, рухнула на пол. Есть ситуации, когда сомнения излишни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49