Это было бы забавно… Жить и странствовать под личиной великого завоевателя – после всех этих лет, проведенных на севере, в мрачном замке…
Эта идея все больше занимала Его и, стараясь не обращать внимания на призывы стигийца, молившего о помощи, Он погрузился в раздумья.
* * *
Откинув голову, полузакрыв глаза, простирая руки к темному беззвездному небу, маг вызывал ветер. Губы его шевелились – то медленно, то в стремительном лихорадочном темпе, торопя и подгоняя слова, что складывались в невнятный речитатив. Иногда он чертил пальцем тайные знаки, спирали и цепочки символов, горевшие в морозном воздухе миг-другой и распадавшиеся с сухим треском. Слова собирали тучи, подгоняли ветры; жестами и телодвижениями он указывал дорогу, по которой полагалось направиться его облачным войскам. Все заклинания, отточенные долгой практикой, он помнил наизусть и произносил без запинки, как всегда уверенно и твердо. Он делал все, как обычно…
Но ветры и тучи не повиновались ему.
Впрочем, ветер он в конце концов сотворил: легкое дуновение, пролетевшее над стенами замка и смахнувшее с них снег. Затем белая снежная пыль унеслась в ночную тьму, но было ясно, что эта жалкая поземка не доберется даже до киммерийских гор, а увянет где-то по дороге, напутав разве что мышь или сирюнча, грызуна с полярных равнин.
Нет, он добивался совсем не этого! Ему нужна была буря – такая же, как месяц назад; сокрушительный шторм, который он мог бы обрушить на Остров Снов! И обрушивать снова и снова, пока зеленоглазая ведьма не поймет бесплодности сопротивления…
Но ветры и тучи не слышали его.
Не слышали и вчера, и позавчера, не желали подчиняться его заклинаниям, проверенным за долгие годы, оставались глухи к словам, и к жестам, и к чарам. Впрочем, стигиец был слишком опытен, чтобы полагаться на все эти внешние, поверхностные атрибуты своего магического ремесла; он знал, что главное – это Сила. Да, Сила, глубинная мощь, скрытая внутри его естества, Сила, которой покорялись воды и ветры, огонь и камень, звери и люди. Неужели она покинула его?
Маг гневно потряс кулаками, отступившись от распахнутого окна. Кубический черный алтарь, его око, бдящее над миром, был по-прежнему послушен, как и другие волшебные талисманы; его знания, его мастерство оставались при нем, и он мог еще сотворить многое. Ушла лишь часть Силы – та, что позволяла повелевать стихиями.
Надолго ли? На месяцы, на годы? Или навсегда?
Раздраженно скривив губы, стигиец повернулся к каменному столу и вновь начал шептать заклинания. Вскоре черную поверхность затянуло туманной дымкой, постепенно редевшей, словно маг спускался к земле, пронизывая слои туч; под ними засинело море, а в нем возник остров – прекрасная цветная переливчатая жемчужина, нежившаяся на сапфировом покрывале океана. Несколько мгновений стигиец мрачно разглядывал ее, потом сделал повелительный жест, и остров исчез, сменившись вначале обширным гротом, освещенным сиянием луны, а затем – полутемной опочивальней.
Теперь перед ним был красиво убранный чертог, освещенный неяркими огнями, весь в лиловых и голубых коврах, с просторным ложем посередине. На ложе что-то двигалось в слитном и нерушимом ритме; струились пряди рыжих и черных волос, розовый мрамор рук скользил по могучим гранитным мышцам, губы тянулись к губам, щека прижималась к щеке. Иногда стигиец мог разглядеть дразнящую округлость колена, грудь с напряженным соском или сильную широкую ладонь, спускавшуюся по чарующему изгибу женской спины; временами он различал отблески света на влажной, покрытой испариной коже, сверкание глаз, мерцающий пламень драгоценных камней на серебряном изголовье.
Стиснув кулаки, маг всматривался в сумрак покоя, возникшего в черном алтаре. Он глядел долго, и дыхание его все убыстрялось и убыстрялось, пока не стало таким глубоким, будто он, он сам, простирался сейчас на ложе любви в той комнате, трепетал от страсти, лаская женщину, вдыхал аромат ее кожи, гладил шелковистые рыжие локоны, засматривался в изумрудные глаза. Закусив тонкие губы, он смотрел и смотрел, пока на висках не начали набухать жилки; тогда стигиец пробормотал проклятье, взмахнул рукой над столом, и картина исчезла.
Несколько мгновений он стоял, ощущая свое унижение и позор. Она издевалась над ним! Дразнила его! Не потрудилась даже сотворить заклятья, оберегающие от чужого взгляда… Хотела, чтоб он все видел! Рыжая потаскуха, змея, развратная гиена! Предпочла ему – ему! – безродного бродягу, головореза, провонявшего потом и мочой! Разбойника-киммерийца, тупоголового смрадного недоумка! Северную крысу, чей век недолог, а мозги находятся в брюхе!
Потаскуха! Дочь осла и свиньи! Зеленоглазая ведьма!
И все-таки он чувствовал, что жаждет обладать ею. Жаждет как никогда! Еще сильней, чем прежде!
Маг снова простер руки над алтарем. Теперь в его блестящей поверхности отразились морские льды, высокий скалистый берег, заметенный снегом, подтаявшие сугробы у бревенчатых стен, грубые строения в периметре высокого частокола, дым, валивший из труб, три большие ладьи с драконьими носами, заботливо упрятанные под навес, ворота, у которых несла охрану кучка рыжих воинов в мехах и бронзовых шлемах. Городище Эйрима, вождя западных ванов… Если не всех, кто обитает на западе, так по крайней мере половины… Ваниры, племя драчливое и злое, не любили подчиняться, и потому народ их не признавал единой власти, но делился на множество разбойных дружин, промышлявших на юге и востоке. Те, кто обитали у моря, ходили за добычей на кораблях, и Эйрим был одним из самых храбрых и удачливых вождей.
Стигиец оглядел его корабли, воинов с большими секирами и покрытое льдом море, недовольно нахмурил кустистые брови и взмахом руки стер видение. Затем он принялся кружить по огромному мрачному залу, о чем-то сосредоточенно размышляя; он то шагал от стола к распахнутому окну, то беспокойно метался вдоль холодных стен, иногда касаясь рукой осклизлого, покрытого инеем камня. Наконец он решительно направился к дверям, открыл их и громким голосом велел явиться старшинам своей стражи. Их было трое, и каждый начальствовал над полусотней воинов.
Старшины не задержались; чувствовали, что господин гневен, и не хотели раздражать его еще более. Все трое были ванирами-изгоями – как и прочие охранники, наказанные своими кланами за преступления и особую жестокость. Торкол, самый молодой, с длинными висячими усами, убил отца и двух старших братьев, желая овладеть наследством – дряхлым кораблем и усадьбой с не менее дряхлыми строениями. Фингаст и Сигворд были постарше: первый из них резал и жег соседей, пока те кучей не навалились на него, заставив убраться из восточных лесов Ванахейма на побережье;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84
Эта идея все больше занимала Его и, стараясь не обращать внимания на призывы стигийца, молившего о помощи, Он погрузился в раздумья.
* * *
Откинув голову, полузакрыв глаза, простирая руки к темному беззвездному небу, маг вызывал ветер. Губы его шевелились – то медленно, то в стремительном лихорадочном темпе, торопя и подгоняя слова, что складывались в невнятный речитатив. Иногда он чертил пальцем тайные знаки, спирали и цепочки символов, горевшие в морозном воздухе миг-другой и распадавшиеся с сухим треском. Слова собирали тучи, подгоняли ветры; жестами и телодвижениями он указывал дорогу, по которой полагалось направиться его облачным войскам. Все заклинания, отточенные долгой практикой, он помнил наизусть и произносил без запинки, как всегда уверенно и твердо. Он делал все, как обычно…
Но ветры и тучи не повиновались ему.
Впрочем, ветер он в конце концов сотворил: легкое дуновение, пролетевшее над стенами замка и смахнувшее с них снег. Затем белая снежная пыль унеслась в ночную тьму, но было ясно, что эта жалкая поземка не доберется даже до киммерийских гор, а увянет где-то по дороге, напутав разве что мышь или сирюнча, грызуна с полярных равнин.
Нет, он добивался совсем не этого! Ему нужна была буря – такая же, как месяц назад; сокрушительный шторм, который он мог бы обрушить на Остров Снов! И обрушивать снова и снова, пока зеленоглазая ведьма не поймет бесплодности сопротивления…
Но ветры и тучи не слышали его.
Не слышали и вчера, и позавчера, не желали подчиняться его заклинаниям, проверенным за долгие годы, оставались глухи к словам, и к жестам, и к чарам. Впрочем, стигиец был слишком опытен, чтобы полагаться на все эти внешние, поверхностные атрибуты своего магического ремесла; он знал, что главное – это Сила. Да, Сила, глубинная мощь, скрытая внутри его естества, Сила, которой покорялись воды и ветры, огонь и камень, звери и люди. Неужели она покинула его?
Маг гневно потряс кулаками, отступившись от распахнутого окна. Кубический черный алтарь, его око, бдящее над миром, был по-прежнему послушен, как и другие волшебные талисманы; его знания, его мастерство оставались при нем, и он мог еще сотворить многое. Ушла лишь часть Силы – та, что позволяла повелевать стихиями.
Надолго ли? На месяцы, на годы? Или навсегда?
Раздраженно скривив губы, стигиец повернулся к каменному столу и вновь начал шептать заклинания. Вскоре черную поверхность затянуло туманной дымкой, постепенно редевшей, словно маг спускался к земле, пронизывая слои туч; под ними засинело море, а в нем возник остров – прекрасная цветная переливчатая жемчужина, нежившаяся на сапфировом покрывале океана. Несколько мгновений стигиец мрачно разглядывал ее, потом сделал повелительный жест, и остров исчез, сменившись вначале обширным гротом, освещенным сиянием луны, а затем – полутемной опочивальней.
Теперь перед ним был красиво убранный чертог, освещенный неяркими огнями, весь в лиловых и голубых коврах, с просторным ложем посередине. На ложе что-то двигалось в слитном и нерушимом ритме; струились пряди рыжих и черных волос, розовый мрамор рук скользил по могучим гранитным мышцам, губы тянулись к губам, щека прижималась к щеке. Иногда стигиец мог разглядеть дразнящую округлость колена, грудь с напряженным соском или сильную широкую ладонь, спускавшуюся по чарующему изгибу женской спины; временами он различал отблески света на влажной, покрытой испариной коже, сверкание глаз, мерцающий пламень драгоценных камней на серебряном изголовье.
Стиснув кулаки, маг всматривался в сумрак покоя, возникшего в черном алтаре. Он глядел долго, и дыхание его все убыстрялось и убыстрялось, пока не стало таким глубоким, будто он, он сам, простирался сейчас на ложе любви в той комнате, трепетал от страсти, лаская женщину, вдыхал аромат ее кожи, гладил шелковистые рыжие локоны, засматривался в изумрудные глаза. Закусив тонкие губы, он смотрел и смотрел, пока на висках не начали набухать жилки; тогда стигиец пробормотал проклятье, взмахнул рукой над столом, и картина исчезла.
Несколько мгновений он стоял, ощущая свое унижение и позор. Она издевалась над ним! Дразнила его! Не потрудилась даже сотворить заклятья, оберегающие от чужого взгляда… Хотела, чтоб он все видел! Рыжая потаскуха, змея, развратная гиена! Предпочла ему – ему! – безродного бродягу, головореза, провонявшего потом и мочой! Разбойника-киммерийца, тупоголового смрадного недоумка! Северную крысу, чей век недолог, а мозги находятся в брюхе!
Потаскуха! Дочь осла и свиньи! Зеленоглазая ведьма!
И все-таки он чувствовал, что жаждет обладать ею. Жаждет как никогда! Еще сильней, чем прежде!
Маг снова простер руки над алтарем. Теперь в его блестящей поверхности отразились морские льды, высокий скалистый берег, заметенный снегом, подтаявшие сугробы у бревенчатых стен, грубые строения в периметре высокого частокола, дым, валивший из труб, три большие ладьи с драконьими носами, заботливо упрятанные под навес, ворота, у которых несла охрану кучка рыжих воинов в мехах и бронзовых шлемах. Городище Эйрима, вождя западных ванов… Если не всех, кто обитает на западе, так по крайней мере половины… Ваниры, племя драчливое и злое, не любили подчиняться, и потому народ их не признавал единой власти, но делился на множество разбойных дружин, промышлявших на юге и востоке. Те, кто обитали у моря, ходили за добычей на кораблях, и Эйрим был одним из самых храбрых и удачливых вождей.
Стигиец оглядел его корабли, воинов с большими секирами и покрытое льдом море, недовольно нахмурил кустистые брови и взмахом руки стер видение. Затем он принялся кружить по огромному мрачному залу, о чем-то сосредоточенно размышляя; он то шагал от стола к распахнутому окну, то беспокойно метался вдоль холодных стен, иногда касаясь рукой осклизлого, покрытого инеем камня. Наконец он решительно направился к дверям, открыл их и громким голосом велел явиться старшинам своей стражи. Их было трое, и каждый начальствовал над полусотней воинов.
Старшины не задержались; чувствовали, что господин гневен, и не хотели раздражать его еще более. Все трое были ванирами-изгоями – как и прочие охранники, наказанные своими кланами за преступления и особую жестокость. Торкол, самый молодой, с длинными висячими усами, убил отца и двух старших братьев, желая овладеть наследством – дряхлым кораблем и усадьбой с не менее дряхлыми строениями. Фингаст и Сигворд были постарше: первый из них резал и жег соседей, пока те кучей не навалились на него, заставив убраться из восточных лесов Ванахейма на побережье;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84