Разве не к нашим дням обращены слова заключительного аккорда гоголевской поэмы: «Русь, куда ж несешься ты? Дай ответ. Нет ответа»? Найдется ли сегодня хоть один человек, кто бы вразумительно ответил на вопрос классика? Нет такого! И никогда не будет!
И бессмертные типажи, созданные Гоголем, — куда как актуальны. Начиная с искателя мертвых душ — Чичикова, чья главная отличительная черта — приобретательство. Человек-приобретатель — разве не наш он современник? Не знамение теперешней России? Сколько новоявленных Чичиковых — прирожденных приобретателей — рыщут нынче по миру в поисках своих «мертвых душ». Купить, продать, обмануть, нажиться всеми правдами и неправдами, а там — хоть трава не расти. Какой народ? Какая страна? После нас — хоть потоп. Все остальное — точь-в-точь по Гоголю. Вот он — современный герой-приобретатель:
Кто же он? Стало быть, подлец? Почему ж подлец, зачем же быть строгу к другим? Теперь у нас подлецов не бывает, есть люди благонамеренные, приятные, а таких, которые бы на всеобщий позор выставили свою физиогномию на публичную оплеуху, отыщется разве каких-нибудь два, три человека, да и те уже говорят о добродетели. Справедливее всего назвать его: хозяин, приобретатель. Приобретение — вина всего; из-за него произвелись дела, которым свет дает название не очень чистых. «…» Бесчисленны, как морские пески, человеческие страсти, и все не похожи одна на другую, и все они, низкие и прекрасные, вначале покорны человеку и потом уже становятся страшными властелинами его.
Последняя фраза достойна уст великого философа. Впрочем, Гоголь и был философ. Ибо, как хорошо известно, русская философия долгое время творилась главным образом через русскую литературу — поэзию, прозу, публицистику, критику и эпистолярный жанр. «Мертвые души» — одна из самых философских книг. И одновременно — одна из самых поэтических. Она так и поименована автором — поэма. Поэма о России! О ее народе! О его героях! Чичиковы, маниловы, коробочки, собакевичи, ноздревы, Плюшкины — все они плоть от плоти нашего народа. Значит, такие мы и есть. «Неча на зеркало пенять…» — как заметил тот же Гоголь в другом месте.
Кстати, те, кого обычно относят к категории «народ», развенчаны писателем с той же откровенной беспощадностью, что и представители так называемого «высшего общества». И не только слуга Петрушка, кучер Селифан да два мужика, философствующие в самом начале романа о колесе брички: доедет оно до Москвы али до Казани. Но и сама соль народа, его краса и слава — кузнецы, непререкаемые герои песен и сказок — представлены Гоголем без всяких прикрас и преувеличений, а такими, какими они были и остаются на самом деле:
… Кузнецы, как водится, были отъявленные подлецы и, смекнув, что работа нужна к спеху, заломили ровно вшестеро. Как он [Чичиков] ни горячился, называл их мошенниками, разбойниками, грабителями проезжающих, намекнул даже на страшный суд, но кузнецов ни чем не пронял: они совершенно выдержали характер — не только не отступились от цены, но даже провозились за работой вместо двух часов целых пять с половиною.
Вот тебе и «куем мы счастия ключи»! Кстати, о счастье. Если взглянуть на героев Гоголя с этой стороны (с точки зрения классической концепции эвдемонизма, то есть учения о счастье — см.: эссе о Фейербахе), то все они — во многом — воплощение уже достигнутого счастья. Разве не счастлив Чичиков, приобретая очередную порцию мертвых душ? Или Собакевич, сбагрив негодный «товар»? А счастливец Манилов? дебошир Ноздрев? скопидомка Коробочка? сверхскопидом Плюшкин? Их представления о достигнутом счастье вполне соответствуют учению эвдемонистов о стремлении человека к счастью как главной движущей силе всякого социального развития. Но такое ли счастье нужно людям? Этот немой вопрос как раз и задает Гоголь вместе со своими бессмертными типажами.
Гоголь создал грустную поэму, потому что грустна сама жизнь. «Боже, как грустна наша Россия!» — произнес Пушкин, прочитав рукописные наброски к «Мертвым душам». Грустная книга о грустной России. Но Россия невозможна без святой веры в ее величие и бессмертие, в ее неисчерпаемую таинственность и сказочное сияние. И потому всего этого не может не быть в поэме Гоголя. И там все, конечно, это есть. И вся она — гимн России, торжествнный и величавый:
Русь! Русь! вижу тебя, из чудного, прекрасного далека тебя вижу; бедно, разбросанно и неприютно в тебе; не развеселят, не испугают взоров дерзкие дива природы, венчанные дерзкими дивами искусства. «…» Открыто-пустынно и ровно все в тебе; как точки, как значки, неприметно торчат среди равнин невысокие твои города; ничто не обольстит и не очарует взора. Но какая же непостижимая, тайная сила влечет к тебе? Почему слышится и раздается немолчно в ушах твоя тоскливая, несущаяся по всей длине и ширине твоей, от моря до моря, песня? Что в ней, в этой песне? Что зовет, и рыдает, и хватает за сердце? Какие звуки болезненно лобзают и стремятся в душу и вьются около моего сердца? Русь! чего же ты хочешь от меня? Какая непостижимая связь таится между нами? Что глядишь ты так, и зачем все, что ни есть в тебе, обратило на меня полные ожидания очи? И еще, полный недоумения, неподвижно стою я, а уже главу осенило грозное облако, тяжелое грядущими дождями, и онемела мысль пред твоим пространством. Что пророчит сей необъятный простор? Здесь ли, в тебе ли не родиться беспредельной мысли, когда ты сама без конца? Здесь ли не быть богатырю, когда есть место, где развернуться и пройтись ему? И грозно объемлет меня могучее пространство, страшною силою отразись во глубине моей; неестественной властью осветились мои очи: какая сверкающая, чудная, незнакомая земле даль! Русь!
Но вот что еще поразительно: гоголевское «прекрасное далеко» — не только солнечная Италия, откуда он обращался к соотечественникам. Сегодня — это уже временная категория, и великий русский писатель обращается из своего далекого времени к нашему настоящему и не нашему будущему, к той России, в которую он всегда беззаветно верил и в которую верит и учит всех нас!
85. ТЮТЧЕВ
ЛИРИКА
В 1836 году, незадолго до смерти, Пушкин опубликовал в 3-м томе своего журнала «Современник» шестнадцать «Стихотворений, присланных из Германии» — так была озаглавлена первая публикация никому еще не известного поэта, скрытая за инициалами Ф. Т. По существу, Пушкин передавал эстафету достойному представителю следующего поколения подвижников и радетелей русской культуры, с именем которого связано превращение философской лирики в мощную струю отечественной поэзии.
Шестнадцать жемчужин, отобранных Пушкиным, до сих пор сияют в ожерелье русской поэтической классики. Здесь и хрестоматийные «Вешние воды», и афористичные строки «Счастлив, кто посетил свой мир в его минуты роковые», и любимое стихотворение Льва Толстого «Silentium» («Молчание»):
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108
И бессмертные типажи, созданные Гоголем, — куда как актуальны. Начиная с искателя мертвых душ — Чичикова, чья главная отличительная черта — приобретательство. Человек-приобретатель — разве не наш он современник? Не знамение теперешней России? Сколько новоявленных Чичиковых — прирожденных приобретателей — рыщут нынче по миру в поисках своих «мертвых душ». Купить, продать, обмануть, нажиться всеми правдами и неправдами, а там — хоть трава не расти. Какой народ? Какая страна? После нас — хоть потоп. Все остальное — точь-в-точь по Гоголю. Вот он — современный герой-приобретатель:
Кто же он? Стало быть, подлец? Почему ж подлец, зачем же быть строгу к другим? Теперь у нас подлецов не бывает, есть люди благонамеренные, приятные, а таких, которые бы на всеобщий позор выставили свою физиогномию на публичную оплеуху, отыщется разве каких-нибудь два, три человека, да и те уже говорят о добродетели. Справедливее всего назвать его: хозяин, приобретатель. Приобретение — вина всего; из-за него произвелись дела, которым свет дает название не очень чистых. «…» Бесчисленны, как морские пески, человеческие страсти, и все не похожи одна на другую, и все они, низкие и прекрасные, вначале покорны человеку и потом уже становятся страшными властелинами его.
Последняя фраза достойна уст великого философа. Впрочем, Гоголь и был философ. Ибо, как хорошо известно, русская философия долгое время творилась главным образом через русскую литературу — поэзию, прозу, публицистику, критику и эпистолярный жанр. «Мертвые души» — одна из самых философских книг. И одновременно — одна из самых поэтических. Она так и поименована автором — поэма. Поэма о России! О ее народе! О его героях! Чичиковы, маниловы, коробочки, собакевичи, ноздревы, Плюшкины — все они плоть от плоти нашего народа. Значит, такие мы и есть. «Неча на зеркало пенять…» — как заметил тот же Гоголь в другом месте.
Кстати, те, кого обычно относят к категории «народ», развенчаны писателем с той же откровенной беспощадностью, что и представители так называемого «высшего общества». И не только слуга Петрушка, кучер Селифан да два мужика, философствующие в самом начале романа о колесе брички: доедет оно до Москвы али до Казани. Но и сама соль народа, его краса и слава — кузнецы, непререкаемые герои песен и сказок — представлены Гоголем без всяких прикрас и преувеличений, а такими, какими они были и остаются на самом деле:
… Кузнецы, как водится, были отъявленные подлецы и, смекнув, что работа нужна к спеху, заломили ровно вшестеро. Как он [Чичиков] ни горячился, называл их мошенниками, разбойниками, грабителями проезжающих, намекнул даже на страшный суд, но кузнецов ни чем не пронял: они совершенно выдержали характер — не только не отступились от цены, но даже провозились за работой вместо двух часов целых пять с половиною.
Вот тебе и «куем мы счастия ключи»! Кстати, о счастье. Если взглянуть на героев Гоголя с этой стороны (с точки зрения классической концепции эвдемонизма, то есть учения о счастье — см.: эссе о Фейербахе), то все они — во многом — воплощение уже достигнутого счастья. Разве не счастлив Чичиков, приобретая очередную порцию мертвых душ? Или Собакевич, сбагрив негодный «товар»? А счастливец Манилов? дебошир Ноздрев? скопидомка Коробочка? сверхскопидом Плюшкин? Их представления о достигнутом счастье вполне соответствуют учению эвдемонистов о стремлении человека к счастью как главной движущей силе всякого социального развития. Но такое ли счастье нужно людям? Этот немой вопрос как раз и задает Гоголь вместе со своими бессмертными типажами.
Гоголь создал грустную поэму, потому что грустна сама жизнь. «Боже, как грустна наша Россия!» — произнес Пушкин, прочитав рукописные наброски к «Мертвым душам». Грустная книга о грустной России. Но Россия невозможна без святой веры в ее величие и бессмертие, в ее неисчерпаемую таинственность и сказочное сияние. И потому всего этого не может не быть в поэме Гоголя. И там все, конечно, это есть. И вся она — гимн России, торжествнный и величавый:
Русь! Русь! вижу тебя, из чудного, прекрасного далека тебя вижу; бедно, разбросанно и неприютно в тебе; не развеселят, не испугают взоров дерзкие дива природы, венчанные дерзкими дивами искусства. «…» Открыто-пустынно и ровно все в тебе; как точки, как значки, неприметно торчат среди равнин невысокие твои города; ничто не обольстит и не очарует взора. Но какая же непостижимая, тайная сила влечет к тебе? Почему слышится и раздается немолчно в ушах твоя тоскливая, несущаяся по всей длине и ширине твоей, от моря до моря, песня? Что в ней, в этой песне? Что зовет, и рыдает, и хватает за сердце? Какие звуки болезненно лобзают и стремятся в душу и вьются около моего сердца? Русь! чего же ты хочешь от меня? Какая непостижимая связь таится между нами? Что глядишь ты так, и зачем все, что ни есть в тебе, обратило на меня полные ожидания очи? И еще, полный недоумения, неподвижно стою я, а уже главу осенило грозное облако, тяжелое грядущими дождями, и онемела мысль пред твоим пространством. Что пророчит сей необъятный простор? Здесь ли, в тебе ли не родиться беспредельной мысли, когда ты сама без конца? Здесь ли не быть богатырю, когда есть место, где развернуться и пройтись ему? И грозно объемлет меня могучее пространство, страшною силою отразись во глубине моей; неестественной властью осветились мои очи: какая сверкающая, чудная, незнакомая земле даль! Русь!
Но вот что еще поразительно: гоголевское «прекрасное далеко» — не только солнечная Италия, откуда он обращался к соотечественникам. Сегодня — это уже временная категория, и великий русский писатель обращается из своего далекого времени к нашему настоящему и не нашему будущему, к той России, в которую он всегда беззаветно верил и в которую верит и учит всех нас!
85. ТЮТЧЕВ
ЛИРИКА
В 1836 году, незадолго до смерти, Пушкин опубликовал в 3-м томе своего журнала «Современник» шестнадцать «Стихотворений, присланных из Германии» — так была озаглавлена первая публикация никому еще не известного поэта, скрытая за инициалами Ф. Т. По существу, Пушкин передавал эстафету достойному представителю следующего поколения подвижников и радетелей русской культуры, с именем которого связано превращение философской лирики в мощную струю отечественной поэзии.
Шестнадцать жемчужин, отобранных Пушкиным, до сих пор сияют в ожерелье русской поэтической классики. Здесь и хрестоматийные «Вешние воды», и афористичные строки «Счастлив, кто посетил свой мир в его минуты роковые», и любимое стихотворение Льва Толстого «Silentium» («Молчание»):
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108