– Люди уже в горах, нужно только, чтобы они узнали, что ты вернулся. В настоящий момент у меня в лесах…»
Размеры названных цифр показались мне подозрительными, но я знал, что Никола вообще склонен преувеличивать. Столько-то тысяч из Милановаца, еще больше из Валеваца и Чачака. Упомянул он и Пожегу, и Неготин, и Соко-Баню, и Крагуевац, и Крушевац… половина Сербии, по его словам, ушла в леса. А я весь раскис от радости, вот, думаю, хорошо, даже если на деле это всего лишь одна десятая часть. Майор Василиевич, чувствую, весь напрягся, темнота скрывает его лицо, но видно, что Калабича он буквально пронзает взглядами, полными ненависти.
«Никола, рассказы твои хороши, да только что-то не верится, – сказал наконец Василиевич. – Как же это мы-то не знаем ничего о том, что вся Сербия в лесах и под ружьем?»
«Оставь, дай Дядьке Пере сегодня нас порадовать, – сказал я. – Как приятно его слушать. Он знает гораздо больше, чем мы. Мы с тобой, майор, далеко от людей, да еще и под землей, а Дядька Пера в самой Сербии, в центре событий».
Вот, за эти слова я и расплатился сейчас головой. А все мое легковерие! Меня не отрезвили даже следующие слова Василиевича: «Делай как знаешь, но по-моему, добром это не кончится».
После этого мы говорили еще часа два. Калабич даже показал набросок плана командной базы на Повлене и сказал, что выступить нам следует как можно скорее, лучше всего сразу после полуночи. И тогда, по-прежнему видя перед собой мрачное лицо майора Василиевича, я решил проверить еще раз. Отозвал Калабича в соседнее помещение, чтобы поговорить с глазу на глаз.
«Никола, скажи, дорога действительно совершенно безопасна? – спросил я его. – И действительно ли подготовлена командная база на Повлене?»
«На тысячу процентов, Батька!»
«А ты не преувеличиваешь?»
«Ты сам это вскоре увидишь. Твой Дядька Пера бьет без промаха».
«Ну, хорошо, хорошо», – постыдился я своих подозрений.
«А парни, говоришь, надежные?»
«Во всей Сербии лучших не найдешь. Любой готов за тебя в огонь и в воду».
Так мы разговаривали минут десять. Я намеренно вел разговор шепотом, чтобы дать ему возможность шепнуть мне что-нибудь секретное, если такое есть… А что мне еще оставалось? Как я мог ему не поверить? Ведь даже когда мы вышли из моего укрытия, он шел рядом со мной, а Василиевич за нами…
«Засада!» Что было сначала – выстрелы или этот крик: «Засада!» Не знаю, потому что в тот же момент кто-то прыгнул на меня и я оказался на земле. Сначала я подумал, что это Василиевич сбил меня с ног, чтобы прикрыть своим телом. Но тут же я увидел его в двух шагах от себя. Что-то скомандовал ему… но было поздно, его скосила очередь из автомата, а в это время чьи-то сильные руки уже завязывали мне глаза и одевали наручники.
Да, да. Жизнь – это азартная игра, а в такие игры я всегда проигрывал. Эта чертова ночь была для меня последней возможностью отыграться. Калабич настаивал на том, чтобы выйти сразу после полуночи, а Василиевич предлагал дождаться рассвета. Он предлагал подумать и никуда не двигаться, пока не установим связь с нашими базами и связными в Шумадии. Я выбрал ошибочное решение… ничего глупее и хуже выбрать было нельзя… Негодяй! Если бы только он… ОЗН! Только одно это слово, если бы он только это мне шепнул, пока мы были одни. Почему он этого не сделал? Может быть, ему было стыдно, что его сломали в тюрьме. Но я бы это понял, я бы ему все простил… Боже мой, я готов голову дать на отсечение, что он погиб! Я прекрасно видел, как он падает, как судорожным движением прижимает руки к груди! А сейчас этот болван рассказывает, что все это было разыграно и что Никола жив…»
* * *
– Первые дозы будут довольно большими, – появление врачихи со шприцем в руке прервало воспоминания, ожившие картины последней ночи свободы, исполненные отчаяния, ведь раз уж все случилось так, как случилось, то лучше бы эта последняя ночь свободы стала и последней ночью его жизни. В голове стремительно проносилось множество мелких деталей: гармошка, смех, быстрые сборы в дорогу, здравицы, даже то, что Янко, его денщик, просил его надеть носки потолще и предлагал шерстяные. Все это буквально за одно мгновение пронеслось перед мысленным взором Дражи, и все это было недоступно пониманию Крцуна, прокурора, судьи, врачихи и гвардейца Войкана.
– Что за бациллу вы нашли у меня? – спросил он врачиху, содрогаясь от подозрения, что и медицина служит какому-то подлому плану.
– Мы изолировали бактерию tericilus bovitis, – без промедления ответила она.
– Вы можете сказать что-нибудь более определенное, так, чтобы было понятно непрофессионалу?
– Эта бактерия поражает центральную нервную систему, а в сочетании с недавно перенесенным вами тифом она может вызвать тяжелые нарушения жизненно важных функций головного мозга и привести к утрате рассудка! И разумеется, вскоре после этого к смерти.
– Это заболевание заразно или же…
– Не бойся, выживешь, – вмешался Крцун. – Это тебе, мать твою, не семинар по медицине. Танюша, ты свободна. А ты, Войкан, завтра утром первым делом к парикмахеру, бриться. Твоя служба у четников закончена, – шутливо дернул его за бороду. – Нет больше четников, и больше никогда не будет! – повернулся он к Драже.
– Я недавно говорил вам, что с нас хватит и войн, и расколов, – сказал главный судья. – Единство – вот что нам важнее всего. Во времена антинародного Королевства у нас было много политических партий, и именно поэтому было много жуликов и кровопийц, в то время как широкие народные массы бедствовали. Такого мы теперь не допустим. Никаких партий, никаких фракций, никакого возврата к старому. Почему вы выступаете против прогрессивного развития всего нашего народа?
– Я мог бы вам ответить подробно и рассказать, что я был критически настроен, причем не скрывал своей резкой позиции по отношению к многому из того, что было в нашем довоенном обществе. Но в такой обстановке я этого делать не буду. Именно забота о благе народа заставила меня встать на мой путь, и я об этом нисколько не жалею.
– Насколько мне известно, в свое время вы были сторонником Советского Союза. Кто и когда завербовал вас для враждебной и антинародной деятельности?
– Вы, господин судья, становитесь на позицию прокурора, а прокурор, видимо, будет у вас судьей. Ну да ладно, – он кивнул головой. – Когда-то я действительно верил в то, что в России родилось что-то новое, великое, хорошее, так же, как это было во время Французской революции. Но, узнав горькую и страшную истину об этой великой стране, я перестал верить в нее. Поэтому я не хотел коммунизма для Югославии, а мой народ хотел его еще меньше.
– Ошибаетесь, наш народ выступает именно за коммунизм, и как раз в этом и состоит ваша измена интересам народа!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53
Размеры названных цифр показались мне подозрительными, но я знал, что Никола вообще склонен преувеличивать. Столько-то тысяч из Милановаца, еще больше из Валеваца и Чачака. Упомянул он и Пожегу, и Неготин, и Соко-Баню, и Крагуевац, и Крушевац… половина Сербии, по его словам, ушла в леса. А я весь раскис от радости, вот, думаю, хорошо, даже если на деле это всего лишь одна десятая часть. Майор Василиевич, чувствую, весь напрягся, темнота скрывает его лицо, но видно, что Калабича он буквально пронзает взглядами, полными ненависти.
«Никола, рассказы твои хороши, да только что-то не верится, – сказал наконец Василиевич. – Как же это мы-то не знаем ничего о том, что вся Сербия в лесах и под ружьем?»
«Оставь, дай Дядьке Пере сегодня нас порадовать, – сказал я. – Как приятно его слушать. Он знает гораздо больше, чем мы. Мы с тобой, майор, далеко от людей, да еще и под землей, а Дядька Пера в самой Сербии, в центре событий».
Вот, за эти слова я и расплатился сейчас головой. А все мое легковерие! Меня не отрезвили даже следующие слова Василиевича: «Делай как знаешь, но по-моему, добром это не кончится».
После этого мы говорили еще часа два. Калабич даже показал набросок плана командной базы на Повлене и сказал, что выступить нам следует как можно скорее, лучше всего сразу после полуночи. И тогда, по-прежнему видя перед собой мрачное лицо майора Василиевича, я решил проверить еще раз. Отозвал Калабича в соседнее помещение, чтобы поговорить с глазу на глаз.
«Никола, скажи, дорога действительно совершенно безопасна? – спросил я его. – И действительно ли подготовлена командная база на Повлене?»
«На тысячу процентов, Батька!»
«А ты не преувеличиваешь?»
«Ты сам это вскоре увидишь. Твой Дядька Пера бьет без промаха».
«Ну, хорошо, хорошо», – постыдился я своих подозрений.
«А парни, говоришь, надежные?»
«Во всей Сербии лучших не найдешь. Любой готов за тебя в огонь и в воду».
Так мы разговаривали минут десять. Я намеренно вел разговор шепотом, чтобы дать ему возможность шепнуть мне что-нибудь секретное, если такое есть… А что мне еще оставалось? Как я мог ему не поверить? Ведь даже когда мы вышли из моего укрытия, он шел рядом со мной, а Василиевич за нами…
«Засада!» Что было сначала – выстрелы или этот крик: «Засада!» Не знаю, потому что в тот же момент кто-то прыгнул на меня и я оказался на земле. Сначала я подумал, что это Василиевич сбил меня с ног, чтобы прикрыть своим телом. Но тут же я увидел его в двух шагах от себя. Что-то скомандовал ему… но было поздно, его скосила очередь из автомата, а в это время чьи-то сильные руки уже завязывали мне глаза и одевали наручники.
Да, да. Жизнь – это азартная игра, а в такие игры я всегда проигрывал. Эта чертова ночь была для меня последней возможностью отыграться. Калабич настаивал на том, чтобы выйти сразу после полуночи, а Василиевич предлагал дождаться рассвета. Он предлагал подумать и никуда не двигаться, пока не установим связь с нашими базами и связными в Шумадии. Я выбрал ошибочное решение… ничего глупее и хуже выбрать было нельзя… Негодяй! Если бы только он… ОЗН! Только одно это слово, если бы он только это мне шепнул, пока мы были одни. Почему он этого не сделал? Может быть, ему было стыдно, что его сломали в тюрьме. Но я бы это понял, я бы ему все простил… Боже мой, я готов голову дать на отсечение, что он погиб! Я прекрасно видел, как он падает, как судорожным движением прижимает руки к груди! А сейчас этот болван рассказывает, что все это было разыграно и что Никола жив…»
* * *
– Первые дозы будут довольно большими, – появление врачихи со шприцем в руке прервало воспоминания, ожившие картины последней ночи свободы, исполненные отчаяния, ведь раз уж все случилось так, как случилось, то лучше бы эта последняя ночь свободы стала и последней ночью его жизни. В голове стремительно проносилось множество мелких деталей: гармошка, смех, быстрые сборы в дорогу, здравицы, даже то, что Янко, его денщик, просил его надеть носки потолще и предлагал шерстяные. Все это буквально за одно мгновение пронеслось перед мысленным взором Дражи, и все это было недоступно пониманию Крцуна, прокурора, судьи, врачихи и гвардейца Войкана.
– Что за бациллу вы нашли у меня? – спросил он врачиху, содрогаясь от подозрения, что и медицина служит какому-то подлому плану.
– Мы изолировали бактерию tericilus bovitis, – без промедления ответила она.
– Вы можете сказать что-нибудь более определенное, так, чтобы было понятно непрофессионалу?
– Эта бактерия поражает центральную нервную систему, а в сочетании с недавно перенесенным вами тифом она может вызвать тяжелые нарушения жизненно важных функций головного мозга и привести к утрате рассудка! И разумеется, вскоре после этого к смерти.
– Это заболевание заразно или же…
– Не бойся, выживешь, – вмешался Крцун. – Это тебе, мать твою, не семинар по медицине. Танюша, ты свободна. А ты, Войкан, завтра утром первым делом к парикмахеру, бриться. Твоя служба у четников закончена, – шутливо дернул его за бороду. – Нет больше четников, и больше никогда не будет! – повернулся он к Драже.
– Я недавно говорил вам, что с нас хватит и войн, и расколов, – сказал главный судья. – Единство – вот что нам важнее всего. Во времена антинародного Королевства у нас было много политических партий, и именно поэтому было много жуликов и кровопийц, в то время как широкие народные массы бедствовали. Такого мы теперь не допустим. Никаких партий, никаких фракций, никакого возврата к старому. Почему вы выступаете против прогрессивного развития всего нашего народа?
– Я мог бы вам ответить подробно и рассказать, что я был критически настроен, причем не скрывал своей резкой позиции по отношению к многому из того, что было в нашем довоенном обществе. Но в такой обстановке я этого делать не буду. Именно забота о благе народа заставила меня встать на мой путь, и я об этом нисколько не жалею.
– Насколько мне известно, в свое время вы были сторонником Советского Союза. Кто и когда завербовал вас для враждебной и антинародной деятельности?
– Вы, господин судья, становитесь на позицию прокурора, а прокурор, видимо, будет у вас судьей. Ну да ладно, – он кивнул головой. – Когда-то я действительно верил в то, что в России родилось что-то новое, великое, хорошее, так же, как это было во время Французской революции. Но, узнав горькую и страшную истину об этой великой стране, я перестал верить в нее. Поэтому я не хотел коммунизма для Югославии, а мой народ хотел его еще меньше.
– Ошибаетесь, наш народ выступает именно за коммунизм, и как раз в этом и состоит ваша измена интересам народа!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53