В его глазах появился блеск, они буквально горели.
– Есть еще одна, последняя вещь, которую вы должны знать, Джулия. Когда почти тридцать лет назад умер отец, его поверенный сообщил мне, что в его сейфе хранятся некоторые бумаги конфиденциального характера.
– Вы читали их? – спросила я, и сердце у меня замерло.
Он опустил глаза.
– Я только мельком просмотрел их после смерти отца.
– И? – затаив дыхание, поинтересовалась я.
– Это всего лишь бумаги на антикварный магазин, документы на картины, мебель, столовое серебро.
– И это все?
Разочарование, написанное у меня на лице, вызвало у него улыбку.
– По-видимому, да.
– Что вы имеете в виду? – окончательно сбитая с толку, я все-таки продолжала расспрашивать.
– Я больше не прикасался к ним. Я очень быстро просмотрел их. Помнится, я был в ярости оттого, что там даже не упоминалось имени Сары. И недовольство отцом только усилилось.
Я прикусила нижнюю губу.
– То есть вы хотите сказать, что не уверены в том, что в этих бумагах нет ничего интересного для нас.
– Да. Я ведь так и не собрался изучить их повнимательнее.
– Почему?
Он плотно стиснул губы.
– Потому что я не хотел быть твердо уверенным в том, что в них ничего нет.
– Чтобы еще сильнее не обидеться на отца?
– Да, – признал он.
– Итак, вам в точности не известно, что в них содержится. И эта неизвестность тянется уже тридцать лет.
– Вы правы, – сказал он.
Наши взгляды встретились. Пусть даже только на пару секунд.
Эдуард завел мотор. А потом он как сумасшедший гнал к тому месту, где, по моим предположениям, находился его банк. Я еще никогда не видела, чтобы Эдуард ездил так быстро. Водители яростно грозили нам кулаками. Пешеходы с криками рассыпались в разные стороны. За все время этой дикой гонки мы не обменялись и словом, но наше молчание было теплым и дружеским. Мы предвкушали то, что нам предстоит. Впервые за многие годы у нас появилось нечто общее. Мы обменивались взглядами и улыбались.
К тому моменту, когда мы нашли место для парковки на авеню Боскет и подбежали к банку, он закрылся на обед. Еще один типично французский обычай из тех, которые действовали мне на нервы, особенно сегодня. Я так расстроилась, что готова была заплакать.
Эдуард расцеловал меня в обе щеки, а потом осторожно отстранил от себя.
– Поезжайте, Джулия. Я вернусь сюда в два часа, когда закончится перерыв. Если будет что-нибудь интересное, я позвоню.
Я прошлась по авеню до остановки автобуса 92 маршрута, который должен был довезти меня до офиса на том берегу Сены.
Когда автобус отъезжал, я обернулась и увидела Эдуарда, стоящего перед входом в банк. Он показался мне таким одиноким и напряженным.
Я задумалась о том, что он почувствует, если в документах не найдется ни малейшего упоминания о Саре, а лишь о картинах старых мастеров и фарфоре.
И мне стало его по-настоящему жаль.
* * *
– Вы твердо уверены в том, что действительно этого хотите, мисс Джермонд? – обратилась ко мне доктор. Она взглянула на меня поверх очков для чтения.
– Нет, – честно ответила я. – Но в данный момент мне просто необходимо принять кое-какие меры.
Она пробежала глазами мою медицинскую карточку.
– Я с радостью помогу вам в этом, но не уверена в том, что внутренне вы согласны со своим решением.
Мыслями я вернулась ко вчерашнему вечеру. Бертран вел себя исключительно нежно, мягко и внимательно. Весь вечер он держал меня в объятиях, снова и снова повторял, что любит меня, что я нужна ему, но при этом он не может согласиться на перспективу обзавестись еще одним ребенком в таком почтенном возрасте. Он считал, что с годами мы станем еще ближе друг к другу, что сможем чаще отправляться в путешествия по мере того, как Зоя будет постепенно становиться все более независимой. То время, когда нам обоим перевалит за пятьдесят, он представлял себе как наш второй медовый месяц.
Я слушала его, и по лицу моему текли невидимые в темноте слезы. Какая дьявольская ирония! Он говорил буквально те самые слова, которые я всегда мечтала услышать от него. Мои мечты сбылись, здесь было все – и нежность, и привязанность, и любовь, и щедрость. Но главное заключалось в том, что я носила под сердцем его ребенка, которого он не хотел. Это был мой последний шанс стать матерью. Я все время думала о том, что сказала мне Чарла: «Это и твой ребенок тоже».
Долгие годы я страстно мечтала о том, чтобы подарить Бертрану еще одного ребенка. Реализовать себя. Стать той превосходной, примерной и безупречной супругой, которой могли бы гордиться Тезаки. Но теперь я поняла, что этот ребенок нужен мне самой. Это мой ребенок. Мой последний ребенок. Я умирала от желания ощутить вес его тельца у себя на руках. Мне хотелось почувствовать молочный, сладкий запах его кожи. Мой ребенок. Да, Бертран был его отцом, но это мой ребенок. Моя плоть. Моя кровь. Я хотела ощутить начало родов, почувствовать, как головка ребенка выходит из меня, испытать это болезненно-сладостное наслаждение – дать жизнь новому человечку, пусть даже через боль и слезы. Мне нужны были эти слезы, мне нужна была эта боль. Я страшилась боли пустоты, слез опустевшего, бесплодного лона.
Покинув кабинет врача, я направилась в Сен-Жермен, где должна была встретиться в кафе «Флора» с Эрве и Кристофом за чашечкой кофе. Я не собиралась ничего им рассказывать, но им хватило одного взгляда на мое лицо, чтобы почувствовать, что со мной что-то происходит. Ну и так получилось, что я не могла более сдерживаться. Как обычно, они придерживались противоположных мнений. Эрве считал, что я должна сделать аборт, потому что, дескать, замужество для меня превыше всего. Кристоф же настаивал на том, что жизнь ребенка должна представлять для меня наивысшую ценность. Ни в коем случае я не должна была обрекать этого ребенка на смерть. Я буду жалеть об этом до конца дней своих.
Мальчики так разошлись, что даже забыли о моем присутствии и начали ссориться. Я не могла этого вынести. Пришлось вмешаться. Я начала стучать по столу кулаком, отчего наши бокалы, сталкиваясь, зазвенели. Оба с удивлением уставились на меня. Подобное поведение было совсем не в моем духе. Я извинилась, сказав, что слишком устала для того, чтобы продолжать обсуждение этого вопроса, и ушла. Они вытаращили на меня глаза, раздосадованные и смущенные одновременно. Ничего страшного, помиримся в следующий раз, решила я. В конце концов, они оставались моими старыми друзьями. Они поймут.
Домой я направилась через Люксембургский сад. Со вчерашнего дня я не получала никаких известий от Эдуарда. Означало ли это, что он вновь просмотрел все бумаги в сейфе своего отца, но не нашел ничего, имеющего отношение к Саре? Я могла легко представить себе, как его снова охватывает обида, горечь и негодование.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82
– Есть еще одна, последняя вещь, которую вы должны знать, Джулия. Когда почти тридцать лет назад умер отец, его поверенный сообщил мне, что в его сейфе хранятся некоторые бумаги конфиденциального характера.
– Вы читали их? – спросила я, и сердце у меня замерло.
Он опустил глаза.
– Я только мельком просмотрел их после смерти отца.
– И? – затаив дыхание, поинтересовалась я.
– Это всего лишь бумаги на антикварный магазин, документы на картины, мебель, столовое серебро.
– И это все?
Разочарование, написанное у меня на лице, вызвало у него улыбку.
– По-видимому, да.
– Что вы имеете в виду? – окончательно сбитая с толку, я все-таки продолжала расспрашивать.
– Я больше не прикасался к ним. Я очень быстро просмотрел их. Помнится, я был в ярости оттого, что там даже не упоминалось имени Сары. И недовольство отцом только усилилось.
Я прикусила нижнюю губу.
– То есть вы хотите сказать, что не уверены в том, что в этих бумагах нет ничего интересного для нас.
– Да. Я ведь так и не собрался изучить их повнимательнее.
– Почему?
Он плотно стиснул губы.
– Потому что я не хотел быть твердо уверенным в том, что в них ничего нет.
– Чтобы еще сильнее не обидеться на отца?
– Да, – признал он.
– Итак, вам в точности не известно, что в них содержится. И эта неизвестность тянется уже тридцать лет.
– Вы правы, – сказал он.
Наши взгляды встретились. Пусть даже только на пару секунд.
Эдуард завел мотор. А потом он как сумасшедший гнал к тому месту, где, по моим предположениям, находился его банк. Я еще никогда не видела, чтобы Эдуард ездил так быстро. Водители яростно грозили нам кулаками. Пешеходы с криками рассыпались в разные стороны. За все время этой дикой гонки мы не обменялись и словом, но наше молчание было теплым и дружеским. Мы предвкушали то, что нам предстоит. Впервые за многие годы у нас появилось нечто общее. Мы обменивались взглядами и улыбались.
К тому моменту, когда мы нашли место для парковки на авеню Боскет и подбежали к банку, он закрылся на обед. Еще один типично французский обычай из тех, которые действовали мне на нервы, особенно сегодня. Я так расстроилась, что готова была заплакать.
Эдуард расцеловал меня в обе щеки, а потом осторожно отстранил от себя.
– Поезжайте, Джулия. Я вернусь сюда в два часа, когда закончится перерыв. Если будет что-нибудь интересное, я позвоню.
Я прошлась по авеню до остановки автобуса 92 маршрута, который должен был довезти меня до офиса на том берегу Сены.
Когда автобус отъезжал, я обернулась и увидела Эдуарда, стоящего перед входом в банк. Он показался мне таким одиноким и напряженным.
Я задумалась о том, что он почувствует, если в документах не найдется ни малейшего упоминания о Саре, а лишь о картинах старых мастеров и фарфоре.
И мне стало его по-настоящему жаль.
* * *
– Вы твердо уверены в том, что действительно этого хотите, мисс Джермонд? – обратилась ко мне доктор. Она взглянула на меня поверх очков для чтения.
– Нет, – честно ответила я. – Но в данный момент мне просто необходимо принять кое-какие меры.
Она пробежала глазами мою медицинскую карточку.
– Я с радостью помогу вам в этом, но не уверена в том, что внутренне вы согласны со своим решением.
Мыслями я вернулась ко вчерашнему вечеру. Бертран вел себя исключительно нежно, мягко и внимательно. Весь вечер он держал меня в объятиях, снова и снова повторял, что любит меня, что я нужна ему, но при этом он не может согласиться на перспективу обзавестись еще одним ребенком в таком почтенном возрасте. Он считал, что с годами мы станем еще ближе друг к другу, что сможем чаще отправляться в путешествия по мере того, как Зоя будет постепенно становиться все более независимой. То время, когда нам обоим перевалит за пятьдесят, он представлял себе как наш второй медовый месяц.
Я слушала его, и по лицу моему текли невидимые в темноте слезы. Какая дьявольская ирония! Он говорил буквально те самые слова, которые я всегда мечтала услышать от него. Мои мечты сбылись, здесь было все – и нежность, и привязанность, и любовь, и щедрость. Но главное заключалось в том, что я носила под сердцем его ребенка, которого он не хотел. Это был мой последний шанс стать матерью. Я все время думала о том, что сказала мне Чарла: «Это и твой ребенок тоже».
Долгие годы я страстно мечтала о том, чтобы подарить Бертрану еще одного ребенка. Реализовать себя. Стать той превосходной, примерной и безупречной супругой, которой могли бы гордиться Тезаки. Но теперь я поняла, что этот ребенок нужен мне самой. Это мой ребенок. Мой последний ребенок. Я умирала от желания ощутить вес его тельца у себя на руках. Мне хотелось почувствовать молочный, сладкий запах его кожи. Мой ребенок. Да, Бертран был его отцом, но это мой ребенок. Моя плоть. Моя кровь. Я хотела ощутить начало родов, почувствовать, как головка ребенка выходит из меня, испытать это болезненно-сладостное наслаждение – дать жизнь новому человечку, пусть даже через боль и слезы. Мне нужны были эти слезы, мне нужна была эта боль. Я страшилась боли пустоты, слез опустевшего, бесплодного лона.
Покинув кабинет врача, я направилась в Сен-Жермен, где должна была встретиться в кафе «Флора» с Эрве и Кристофом за чашечкой кофе. Я не собиралась ничего им рассказывать, но им хватило одного взгляда на мое лицо, чтобы почувствовать, что со мной что-то происходит. Ну и так получилось, что я не могла более сдерживаться. Как обычно, они придерживались противоположных мнений. Эрве считал, что я должна сделать аборт, потому что, дескать, замужество для меня превыше всего. Кристоф же настаивал на том, что жизнь ребенка должна представлять для меня наивысшую ценность. Ни в коем случае я не должна была обрекать этого ребенка на смерть. Я буду жалеть об этом до конца дней своих.
Мальчики так разошлись, что даже забыли о моем присутствии и начали ссориться. Я не могла этого вынести. Пришлось вмешаться. Я начала стучать по столу кулаком, отчего наши бокалы, сталкиваясь, зазвенели. Оба с удивлением уставились на меня. Подобное поведение было совсем не в моем духе. Я извинилась, сказав, что слишком устала для того, чтобы продолжать обсуждение этого вопроса, и ушла. Они вытаращили на меня глаза, раздосадованные и смущенные одновременно. Ничего страшного, помиримся в следующий раз, решила я. В конце концов, они оставались моими старыми друзьями. Они поймут.
Домой я направилась через Люксембургский сад. Со вчерашнего дня я не получала никаких известий от Эдуарда. Означало ли это, что он вновь просмотрел все бумаги в сейфе своего отца, но не нашел ничего, имеющего отношение к Саре? Я могла легко представить себе, как его снова охватывает обида, горечь и негодование.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82