Это ключ от шкафа, в котором умер ее бедный маленький братик. Когда она возвращается домой, на лице у нее холодное и замкнутое выражение. Ей трудно разговаривать со мной, тяжело находить точки соприкосновения. Я стараюсь отдать ей всю свою любовь, ведь я люблю ее всем сердцем, люблю как дочь, которой у меня никогда не было.
Сара никогда не вспоминает о Бюн-ла-Роланде. Стоит нам случайно оказаться неподалеку от этой деревушки, лицо ее покрывается смертельной бледностью. Она отворачивается и закрывает глаза. Я иногда думаю о том, узнает ли когда-нибудь мир о том, что здесь творилось. Выплывет ли когда-нибудь наружу вся правда о тех событиях? Или навсегда останется тайной, похороненной в темном, кровавом прошлом?
Сразу после окончания войны Жюль часто ездил в Лютецию, иногда вместе с Сарой, чтобы повидаться с людьми, которые возвращались домой из лагерей. Мы не переставали надеяться, надеялись всей душой. Но теперь мы знаем. Ее родители уже никогда не вернутся домой. Они погибли в Аушвице тем страшным летом сорок второго года.
Иногда я думаю о детях, которым, как и Саре, пришлось пережить ад и которые теперь должны продолжать жить дальше, потеряв родных и близких. На их долю выпало столько страдания, столько боли. Саре пришлось пожертвовать всем, что у нее было: семьей, именем, религией. Мы никогда не говорили об этом, но я-то знаю, какая пустота образовалась у нее в душе и какой жестокой была ее потеря. Сара говорит о том, что хочет уехать из страны, начать все сначала, где-нибудь далеко отсюда, как можно дальше от всего, что было когда-то ей близко и дорого, и от всего того, через что ей пришлось пройти. Пока она еще слишком мала и слишком слаба, чтобы оставить ферму, но такой день непременно настанет. И мы с Жюлем должны будем отпустить ее.
Да, война закончилась наконец, но для твоего отца и для меня ничего уже не будет так, как прежде. Все изменилось, и это навсегда. Долгожданный мир имеет горький привкус. И меня одолевают дурные предчувствия относительно нашего будущего. Произошедшие события изменили лицо мира. И Франции. Наша страна так и не пришла в себя после страшных событий своей истории. Иногда я сомневаюсь в том, что она сумеет вообще когда-либо оправиться от них. Это больше не та Франция, которую я знала, когда была маленькой. Теперь я превратилась в старуху и знаю, что дни мои сочтены. Но Сара, Гаспар и Николя… они по-прежнему молоды. Им придется жить в этой новой Франции. Я боюсь за них, и мне становится страшно, когда я думаю о том, что ждет их впереди.
Мой дорогой мальчик, я вовсе не собиралась писать тебе такое грустное письмо, но, увы, оно получилось именно таким, и я прошу у тебя прощения. У меня много работы в саду, надо покормить цыплят, так что заканчиваю. Позволь мне еще раз поблагодарить тебя за все, что ты сделал для Сары. Да благословит Господь вас обоих за вашу доброту, щедрость, за вашу верность, и смилостивится Господь над твоими мальчиками.
Твоя любящая мать
Женевьева.
* * *
Еще один звонок. На этот раз голос подал мой сотовый. Наверное, следовало бы выключить его. Это оказался Джошуа, чем очень меня удивил. Обычно в столь поздний час он никогда не звонил.
– Только что видел тебя в выпуске новостей, сладкая моя, – нараспев произнес он. – Ты выглядела так аппетитно, что мне захотелось тебя съесть. Немного бледна, но в целом ты произвела прекрасное впечатление.
– В новостях? – непонимающе спросила я. – В каких новостях?
– Я включил телевизор в восемь вечера, чтобы посмотреть вечерний выпуск новостей… И что я вижу? Свою очаровательную Джулию рядом с премьер-министром.
– А-а, – наконец поняла я, – церемония памяти жертв «Вель д'Ив».
– Хорошая речь, тебе не кажется?
– Да, очень хорошая.
Пауза. Я слышала, как щелкает его зажигалка, когда он прикуривал очередную сигарету, свою любимую «Мальборо», в серебристой пачке, из тех, что продаются только в Штатах. Мне не нравилось происходящее. Обычно он прямолинеен. Временами даже слишком.
– В чем дело на этот раз, Джошуа? – устало спросила я.
– Ни в чем, собственно. Я просто позвонил, чтобы сказать, что ты сделала великолепную работу. Сейчас все только и говорят, что о твоей статье, посвященной событиям на «Вель д'Ив». Так что я просто хотел сказать тебе об этом. И фотографии у Бамбера получились отличные. Словом, вы, ребята, прекрасно потрудились.
– Ага, – пробормотала я. – Спасибо.
Но я знала его достаточно хорошо, чтобы удовлетвориться столь простым объяснением.
– Что-нибудь еще? – осторожно поинтересовалась я.
– Меня беспокоит одна вещь.
– Выкладывай, – сказала я.
– Знаешь, мне показалось, что в статье кое-чего все-таки не хватает. Ты упомянула всех – тех, кто выжил, тех, кто видел происходящее своими глазами, упомянула даже того старика в Бюне. Все это замечательно, никто не спорит. Но ты упустила кое-что. Полицейских. Французских полицейских.
– Ну и… – сказала я, чувствуя, как меня охватывает отчаяние. – При чем тут французские полицейские?
– Было бы очень неплохо, если бы ты сумела заставить разговориться парней, которые участвовали в облаве. Может быть, ты найдешь парочку полицейских, чтобы выслушать историю в их изложении? Пусть даже они сейчас совсем уже старики. Интересно, что эти парни рассказывали своим детям? И вообще, знают ли их семьи о том, что случилось?
Конечно, он был прав. А мне это даже и в голову не пришло. Раздражение куда-то исчезло. Я молчала, раздавленная и уничтоженная.
– Эй, Джулия, не расстраивайся, – донесся до меня смешок Джошуа. – Ты блестяще справилась с задачей. Кто знает, может, эти полицейские вообще не пожелали бы с тобой разговаривать. Держу пари, во время своих изысканий ты встретила совсем немного упоминаний о них, верно?
– Верно, – ответила я. – Если подумать, я вообще не встретила о них ни слова. О том, что они при этом чувствовали. Выходит, они просто делали свою работу, и все.
– Ну да, свою обычную работу, – подхватил Джошуа. – Но мне, например, очень хотелось бы знать, как они потом жили с этим. И, если уж на то пошло, как поживают те ребята, которые вели поезда из Дранси в Аушвиц? Они-то знали, что за груз перевозят? Или на самом деле были уверены, что это скот? Догадывались ли о том, куда везут этих людей и что с ними будет после? А водители автобусов? Они знали о чем-нибудь?
Разумеется, он был прав во всем, как ни крути. Я хранила молчание. Хороший журналист непременно взялся бы раскапывать эту историю, невзирая на все запреты. Французская полиция, французские железные дороги, французский общественный транспорт, автобусы.
Но я сосредоточилась только на детях «Вель д'Ив». Это превратилось для меня в своего рода навязчивую идею. Особенно один, вполне конкретный ребенок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82
Сара никогда не вспоминает о Бюн-ла-Роланде. Стоит нам случайно оказаться неподалеку от этой деревушки, лицо ее покрывается смертельной бледностью. Она отворачивается и закрывает глаза. Я иногда думаю о том, узнает ли когда-нибудь мир о том, что здесь творилось. Выплывет ли когда-нибудь наружу вся правда о тех событиях? Или навсегда останется тайной, похороненной в темном, кровавом прошлом?
Сразу после окончания войны Жюль часто ездил в Лютецию, иногда вместе с Сарой, чтобы повидаться с людьми, которые возвращались домой из лагерей. Мы не переставали надеяться, надеялись всей душой. Но теперь мы знаем. Ее родители уже никогда не вернутся домой. Они погибли в Аушвице тем страшным летом сорок второго года.
Иногда я думаю о детях, которым, как и Саре, пришлось пережить ад и которые теперь должны продолжать жить дальше, потеряв родных и близких. На их долю выпало столько страдания, столько боли. Саре пришлось пожертвовать всем, что у нее было: семьей, именем, религией. Мы никогда не говорили об этом, но я-то знаю, какая пустота образовалась у нее в душе и какой жестокой была ее потеря. Сара говорит о том, что хочет уехать из страны, начать все сначала, где-нибудь далеко отсюда, как можно дальше от всего, что было когда-то ей близко и дорого, и от всего того, через что ей пришлось пройти. Пока она еще слишком мала и слишком слаба, чтобы оставить ферму, но такой день непременно настанет. И мы с Жюлем должны будем отпустить ее.
Да, война закончилась наконец, но для твоего отца и для меня ничего уже не будет так, как прежде. Все изменилось, и это навсегда. Долгожданный мир имеет горький привкус. И меня одолевают дурные предчувствия относительно нашего будущего. Произошедшие события изменили лицо мира. И Франции. Наша страна так и не пришла в себя после страшных событий своей истории. Иногда я сомневаюсь в том, что она сумеет вообще когда-либо оправиться от них. Это больше не та Франция, которую я знала, когда была маленькой. Теперь я превратилась в старуху и знаю, что дни мои сочтены. Но Сара, Гаспар и Николя… они по-прежнему молоды. Им придется жить в этой новой Франции. Я боюсь за них, и мне становится страшно, когда я думаю о том, что ждет их впереди.
Мой дорогой мальчик, я вовсе не собиралась писать тебе такое грустное письмо, но, увы, оно получилось именно таким, и я прошу у тебя прощения. У меня много работы в саду, надо покормить цыплят, так что заканчиваю. Позволь мне еще раз поблагодарить тебя за все, что ты сделал для Сары. Да благословит Господь вас обоих за вашу доброту, щедрость, за вашу верность, и смилостивится Господь над твоими мальчиками.
Твоя любящая мать
Женевьева.
* * *
Еще один звонок. На этот раз голос подал мой сотовый. Наверное, следовало бы выключить его. Это оказался Джошуа, чем очень меня удивил. Обычно в столь поздний час он никогда не звонил.
– Только что видел тебя в выпуске новостей, сладкая моя, – нараспев произнес он. – Ты выглядела так аппетитно, что мне захотелось тебя съесть. Немного бледна, но в целом ты произвела прекрасное впечатление.
– В новостях? – непонимающе спросила я. – В каких новостях?
– Я включил телевизор в восемь вечера, чтобы посмотреть вечерний выпуск новостей… И что я вижу? Свою очаровательную Джулию рядом с премьер-министром.
– А-а, – наконец поняла я, – церемония памяти жертв «Вель д'Ив».
– Хорошая речь, тебе не кажется?
– Да, очень хорошая.
Пауза. Я слышала, как щелкает его зажигалка, когда он прикуривал очередную сигарету, свою любимую «Мальборо», в серебристой пачке, из тех, что продаются только в Штатах. Мне не нравилось происходящее. Обычно он прямолинеен. Временами даже слишком.
– В чем дело на этот раз, Джошуа? – устало спросила я.
– Ни в чем, собственно. Я просто позвонил, чтобы сказать, что ты сделала великолепную работу. Сейчас все только и говорят, что о твоей статье, посвященной событиям на «Вель д'Ив». Так что я просто хотел сказать тебе об этом. И фотографии у Бамбера получились отличные. Словом, вы, ребята, прекрасно потрудились.
– Ага, – пробормотала я. – Спасибо.
Но я знала его достаточно хорошо, чтобы удовлетвориться столь простым объяснением.
– Что-нибудь еще? – осторожно поинтересовалась я.
– Меня беспокоит одна вещь.
– Выкладывай, – сказала я.
– Знаешь, мне показалось, что в статье кое-чего все-таки не хватает. Ты упомянула всех – тех, кто выжил, тех, кто видел происходящее своими глазами, упомянула даже того старика в Бюне. Все это замечательно, никто не спорит. Но ты упустила кое-что. Полицейских. Французских полицейских.
– Ну и… – сказала я, чувствуя, как меня охватывает отчаяние. – При чем тут французские полицейские?
– Было бы очень неплохо, если бы ты сумела заставить разговориться парней, которые участвовали в облаве. Может быть, ты найдешь парочку полицейских, чтобы выслушать историю в их изложении? Пусть даже они сейчас совсем уже старики. Интересно, что эти парни рассказывали своим детям? И вообще, знают ли их семьи о том, что случилось?
Конечно, он был прав. А мне это даже и в голову не пришло. Раздражение куда-то исчезло. Я молчала, раздавленная и уничтоженная.
– Эй, Джулия, не расстраивайся, – донесся до меня смешок Джошуа. – Ты блестяще справилась с задачей. Кто знает, может, эти полицейские вообще не пожелали бы с тобой разговаривать. Держу пари, во время своих изысканий ты встретила совсем немного упоминаний о них, верно?
– Верно, – ответила я. – Если подумать, я вообще не встретила о них ни слова. О том, что они при этом чувствовали. Выходит, они просто делали свою работу, и все.
– Ну да, свою обычную работу, – подхватил Джошуа. – Но мне, например, очень хотелось бы знать, как они потом жили с этим. И, если уж на то пошло, как поживают те ребята, которые вели поезда из Дранси в Аушвиц? Они-то знали, что за груз перевозят? Или на самом деле были уверены, что это скот? Догадывались ли о том, куда везут этих людей и что с ними будет после? А водители автобусов? Они знали о чем-нибудь?
Разумеется, он был прав во всем, как ни крути. Я хранила молчание. Хороший журналист непременно взялся бы раскапывать эту историю, невзирая на все запреты. Французская полиция, французские железные дороги, французский общественный транспорт, автобусы.
Но я сосредоточилась только на детях «Вель д'Ив». Это превратилось для меня в своего рода навязчивую идею. Особенно один, вполне конкретный ребенок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82