— Простор, свежесть, еле заметный ветерок, иногда ощущение далекого моря,— лапидарно пояснял маг-волшебник из СУ.
Моя жена дернула меня за руку. Я обернулся: в ее глазах стояли слезы.
— Пошли отсюда,— горестно сказала она.
— Тебе здесь не нравится? — изумился я.
— Нет,— она покачала головой.
— Почему?
— Не знаю… И вообще… Одеться бы…
Я увлек ее за собой в дальний угол зимнего сада, разобрался с системой прозрачности и освещения, устроил полумрак и принялся целовать мою грустную жену, стараясь успокоить ее. Внезапно свет снова вспыхнул в полную силу, и почтительный голос произнес:
— Пожалуйте на второй этаж.
Чертыхнувшись, я повел жену к мраморной лестнице, устланной ковром из шкур американского гризли.
…Странно устроен человек: если перед ним лестница, ему обязательно надо вскарабкаться на самый верх. На самом верху холодно, дуют очень вредные для здоровья сквозняки, падать оттуда смертельно, ступеньки скользкие, опасные, и ты отлично знаешь это, и все равно лезешь, карабкаешься — язык на плечо. Вопреки обстоятельствам — лезешь, вопреки любым советам — лезешь, вопреки сопротивлению врагов — лезешь, вопреки собственным инстинктам, здравому смыслу, предчувствиям — лезешь, лезешь, лезешь… Тот, кто не лезет вверх, тот падает вниз, это верно. Но и тот, кто лезет вверх, тоже падает вниз…
А. и Б. Стругацкие. «Обитаемый остров»
6. Темный такой угол попался. Очень уж темный был этот угол. Не то чтобы черный или мрачный. Нет, просто темный, но все же немного жутковатый. И вообще сора много на полу, запросто можно ногу сломать. А щели такие, что недолго и шею свернуть. Не то таракан выскочит, подомнет, заразой обдаст, усами засечет, члениками затопчет, хитином своим заскрежещет. Съест ведь, противный…
Вот и крадемся мы с благоверной, за обгорелыми спичками прячемся, в руке у меня — заточенный конский волосок: не дай Бог муха сверху брякнется, своими нечистыми лапами защупает да свору бактерий напустит: ужо промаху не дам, в самое брюхо ей воткну волосок,— подохни, погань!
В тот самый темный угол крадемся — любопытство одолевает. В середине-то пыльно, пусто — ничего интересного. И свет какой-то плоский, ровный, бледненький, хоть линуй его в клетку и играй в крестики-нолики. А угол-то, однако,— темный! Что там такое, интересно? Может, нечисть потаенная — тогда дёру! А может, кто какую Штуковину обронил, железяку какую-нибудь полезную или палочку обструганную,— тогда пометим чем-нибудь: мол, наша, придет время — используем. Это когда большие вырастем. И лучик света туда хитро падает, в этот темный угол. Хилый такой лучик, еле заметный. А вдруг он нашу Штуковину освещает? Тогда передвинем его, а то и вовсе уберем: перережем пополам, сложим аккуратненько — ив карман. Во-первых, вещь нужная — белье повесить или там щели законопатить, чтоб не дуло, во-вторых, Штуковину нашу никто не заметит.
Прислушиваемся: нет ли тараканьего топота? Вроде тихо. Вдруг передо мной канат какой-то, прямо из пола растет, под малым углом вверх уходит. И перед благоверной тоже канат. И справа их штук десять можно насчитать, слева столько же. Все вверх и вдаль тянутся, как растяжки, наподобие цирковых. Я подозвал благоверную: что за ерунда? Не знаю, говорит, впервые такое вижу, может, полезем, говорит, по ним, разузнаем, что такое, а то попремся под ними, а сверху на голову что-нибудь эдакое — у-у-ух! — поминай как звали. А не сверзимся мы оттуда сами? — отвечаю ей,— у-у-ух! — на нашу Штуковину, не поломаем ее и кости в придачу? Уж постараемся не сверзиться, говорит, от нас ведь зависит, заодно сверху Штуковину получше разглядим.
И пошли мы с благоверной по канату. А он ничего — толстый, упругий такой, слегка раскачивается, но держит великолепно. Он почему-то клейкий оказался: не то что упасть — ногу отодрать тяжкая работа. Десять шагов сделали — свету невзвидели: не поворотиться ли? Обернулись — батюшки! — внизу уже таракан бегает, зубы скалит, клыками клацает, свирепый такой, а ростом что твой упитанный кабан. Усами нас пытается достать, аж повизгивает от злобы. Теперь — только вперед. Сделали еще по шагу, и тут: ж-ж-ж-ж… Новая напасть: комар объявился. Долго в этих краях кровососов не было, заждались совсем, чтоб они пропали, малярия их задави! А этот хобот свой выставил, нацелился — и пикирует на мою благоверную, воет при этом для устрашения. Благоверная — «ах! мне дурно!» — в обморок брякнулась. Я, однако, не растерялся, подпрыгнул ближе, изловчился — выпад! туше! вероника! еще выпад! — есть! В самый нервный узел угодил своим конским волоском. Комар словно окаменел, даже матернуться не успел — хлопнулся вниз на пол: крылья обломаны, хобот погнулся,— словом, неважное зрелище. Я обернулся — Господи! где же благоверная? Нагнулся — елки зеленые, вот же она висит: ноги-то приклеены, а обморок натуральный был. Висит она вниз головой, юбка к голове откинулась,— я ржу, как лошадь, она меня ругает на чем свет стоит, багровая — вылитая свекла. Впрочем, это не от ругани, а от ее положения она свекольной стала. Но умудряется орать: такой-сякой, я погибаю, он гогочет, идиот, тупица, дубина…
В общем, поднял я ее, одернул юбку, отряхнул, успокоил — мы дальше двинулись.
Путь вверх и путь вниз — один и тот же путь.
Гераклит
Все. Точка. Фант повернулся к Иоланте и понял, что она давно не спит — наблюдает за ним.
— Ну, ты узнал что-нибудь? — говорит Иоланта.— Я тут вздремнула чуток.
— Пошли в Обсерваторию,— скромно предлагает Фант, выключая компьютер.— Здесь недалеко.
— Слава Богу, хоть Обсерватория на месте,— томно говорит Иоланта.— Я уж думала, ты как всегда все перепутал.
кукиш с маслом и ядом
Путь в Обсерваторию был недолог, но тягуч. Идти пришлось по длиннющему коридору, самодвижущаяся дорожка бездействовала, светосвод почему-то жарил в полную силу, словно бы и не компьютер управлял терморегуляцией, а какой-нибудь запойный истопник.
Вдобавок, редкие фонтанчики с питьевой водой, как на грех, не работали, и вообще казалось непонятным, что могло с ними приключиться, разве что работники водопровода все разом снялись с места и двинулись в гости к дядюшке того самого Хасана из газетного киоска, чтобы принять участие в торжестве астрономического значения.
Но вот наконец лифты, быстрый подъем, двери раздвинулись, и глазам наших героев открылся большой зал с фонтаном посредине. От фонтана начинались два пандуса, которые широкими дугами вели к противоположной стене — выпуклой, с неуловимыми переходами одного объема в другой,— словно стену эту не просто построили, а долго формовали, нудно перебирая одно за другим уравнения высшей топологии. Эти выступающие формы сильно напоминали часть инопланетного летательного аппарата, который замер на покрытии яруса, чтобы через секунду свободно воспарить в небеса… то бишь, проломить светосвод.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42