— ноги отпустило. Мы присели на кочку передохнуть. Неудержимо тянуло в сторону от тропы, и так еле ощутимой в этой грязи. В том направлении наблюдался даже некоторый ток болотной влаги.
— Не смей! — вскрикнул я, заметив порыв моей спутницы.— Там зыбучее сусло, я знаю!
И точно: неподалеку, под тонким покровом серых кочек, вся опутанная зеленой тиной, плавала во взвешенном состоянии новенькая «Тойота».
Уже давно мир охвачен опасной жаждой обогащения.
В. Катаев. «Кубик»
11. Второй этаж оказался поделенным на две неравные части: меньшая из зал представляла собой столовую, большая — гостиную. Столовая называлась «Голубое палаццо» и была выдержана в духе одного из Людовиков какого именно, я толком не разобрал. В центре ее стоял неохватный, просто-таки космических размеров белый полированный стол на гнутых ножках. За такой стол можно было усадить человек сто. Интереса ради мы подсчитали стулья. Их оказалось всего-навсего шестьдесят (20+10+20+10).
Вдоль стен располагались глубокие диваны белого дерева, обитые голубым шелком с тиснеными лилиями. Простенки между диванами были заняты изящными нишами, откуда струился матовый блеск старинного немецкого фарфора и не менее старинного японского фаянса. Хрусталь был вполне современный. Присмотревшись, мы поняли, что наполовину это был вовсе не хрусталь, а обыкновенное богемское стекло.
Выше диванов и ниш, на одной из сиренево-голубых стен, висели средневековые доспехи, древнее оружие, чучела птиц и головы зубробизона, леопарда и единорога. На противоположной стене, более эффектной в смысле дневного и искусственного освещения, несколько асимметрично висели два небольших полотна Рубенса. Неподдельные натюрморты гениального жизнелюбца вызывали столь же неподдельный аппетит.
Мы перешли в гостиную. Здесь царил полумрак, поскольку свечей еще не зажигали. Стены покрыты панелями из мореного дуба, низко над головой — искусно закопченные балки перекрытий. Кое-где с потолка свисают шедевры Колдера. На полу — внавал — тигровые и гепардовые шкуры. Настоящий камин, не газовый, не электрический, а дровяной, с безупречной вытяжкой. Окон нет совсем. Стеллажи с любопытными коллекциями: курительных трубок, современного боевого оружия (включая новинку — дамский лазерный пистолет), метательных ножей, африканской росписи по ткани «пото-пото», бумерангов и, конечно же, конечно же, конечно же, золотых сигарных гильотинок.
На стенах — несколько Кандинских, два Пикассо, один маленький Модильяни, штуки три Бюффе и большой холст Дали. Все, естественно, с автографами. Поодаль сверкает никелированным холодильником и хромированными шейкерами скромный бар-лифт: с помощью простого нажатия кнопки его можно отправить на любой этаж.
Моя жена устало присела на шкуры и с мольбой в голосе выдавила:
— Ну пошли же отсюда!
— Милая моя! — воскликнул я.— Чем же ты так недовольна?
— Я очень устала,— ответила она.
Я присел рядом с ней и провел рукой по ее волосам…
— Подъем! — бодро прокричал представитель СУ, проходя мимо.— У нас еще три этажа впереди, а мне скоро обедать.
Мы прошли в бар, и представитель нажал кнопку с цифрой «3».
Только одну признает большинство людей добродетель —
Быть богатым. В другом смысла не видят они.
Феогнид
12. Шлепаем мы помаленечку по канату — и все диву даемся: странный он очень. Откуда взялся, почему прочный такой, зачем липучкой обмазан — все неясно. Идти трудно, но если осторожно и с умом — можно. Иногда канат с другими перекрещивается: небольшое утолщение — ив две стороны такие же канаты отходят. Вдали еще много канатов, и все они пересекаются. В общем, на сетку очень похоже.
А темный угол прямо под нами почти, но Штуковины еще не видно. И тут меня осенило, током ударило, в дрожь бросило, лихорадкой ошпарило. «Благоверная,— шепчу я в ужасе,— все понятно: там, внизу, зверюга страхолюдная обитает, пострашней тараканов и мух, небось какой-нибудь там спиногрыз кровожаждущий, на него сеть-то…»
— А-а-а-а! — я живо представил себе спиногрыза во всех красках, выдрал ноги из липучки и понесся по горизонтальному канату не разбирая дороги. Едва не свалился. Остановился, дух перевел, опомнился. Вздрогнул слегка, обернулся, вижу: стоит благоверная далеко-далеко, на том самом месте, где я ее оставил, и, по всей видимости, в мою сторону смотрит. Очень мне неловко стало. Нет, не от малодушия своего — какое уж тут малодушие, когда внизу, возможно, спиногрыз мечется, жало свое обтачивает в жестокосердии, выхода не имеющем! Нет, неловко мне стало от того, что я благоверной ничего не сказал. По чести, надо было крикнуть: «Беги!» — а потом уж самому драпать…
Доплелся я до благоверной, а вид у нее растерянный такой: то ли кричать на меня собралась, то ли обидеться решила и ни слова не сказать,— но в глазах уже жалость слезами навернулась, и тут же — презрение, и тут же — оскорбленная гордость…
— Эта…— говорю, как ни в чем не бывало,— я за волоском бегал, давно его присмотрел, все же оружие как-никак.
— И где же волосок? — спокойно так спрашивает благоверная.
— Да к канату прилип — никак не отодрать. Уж я тянул-тянул, тянул-тянул — ничего не получается…
Не знаю, поверила мне благоверная или нет, только мы дальше тронулись.
У человеческого воображения плохо со счетом. Собственно, оно считает только до одного. То есть до себя самого.
Э. М. Ремарк. «Тени в раю»
Смешно сказать, но у Фанта на этот текст ушло ровно тридцать семь минут.
Флуктуации магнитного поля стихли, корабль еле заметно оторвался от металлопластового пола и поплыл дальше.
Жизнь вокруг не взывала к любованию. Пассажиры дремали или бесцельно слонялись по палубе, кстати, весьма замусоренной, что ничуть не волновало членов экипажа. Эти пламенные транспортники отчаянно флиртовали с группой девушек, судя по облику, из Продовольственного Сектора. Одна из них поникла над поручнем и в беседу не включалась: смятенно переживала магнитную болезнь. Транспортные «волки» из участия ее не трогали, но душевная полнота мешала им оставаться бесстрастными до конца. Они постоянно подмигивали друг другу, малоприличными жестами предсказывая, какая участь ждет бедную девушку, если стойкость организма окажется бессильной перед напряженностью магнитного поля. Капитан магнитохода уже в третий раз громогласно вызывал по радио какого-то Спартака. Напоследок он предрек непослушному Спартаку списание с корабля во время ближайшей остановки. Один из парней неохотно оторвался от лирического ухаживания за продовольственницами и направился к рубке.
— Суровый у вас мастер,— сказал ему Фант.
— Рыло,— спокойно ответствовал Спартак, проходя мимо. И не очень понятно было, к кому относилось это слово:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42
— Не смей! — вскрикнул я, заметив порыв моей спутницы.— Там зыбучее сусло, я знаю!
И точно: неподалеку, под тонким покровом серых кочек, вся опутанная зеленой тиной, плавала во взвешенном состоянии новенькая «Тойота».
Уже давно мир охвачен опасной жаждой обогащения.
В. Катаев. «Кубик»
11. Второй этаж оказался поделенным на две неравные части: меньшая из зал представляла собой столовую, большая — гостиную. Столовая называлась «Голубое палаццо» и была выдержана в духе одного из Людовиков какого именно, я толком не разобрал. В центре ее стоял неохватный, просто-таки космических размеров белый полированный стол на гнутых ножках. За такой стол можно было усадить человек сто. Интереса ради мы подсчитали стулья. Их оказалось всего-навсего шестьдесят (20+10+20+10).
Вдоль стен располагались глубокие диваны белого дерева, обитые голубым шелком с тиснеными лилиями. Простенки между диванами были заняты изящными нишами, откуда струился матовый блеск старинного немецкого фарфора и не менее старинного японского фаянса. Хрусталь был вполне современный. Присмотревшись, мы поняли, что наполовину это был вовсе не хрусталь, а обыкновенное богемское стекло.
Выше диванов и ниш, на одной из сиренево-голубых стен, висели средневековые доспехи, древнее оружие, чучела птиц и головы зубробизона, леопарда и единорога. На противоположной стене, более эффектной в смысле дневного и искусственного освещения, несколько асимметрично висели два небольших полотна Рубенса. Неподдельные натюрморты гениального жизнелюбца вызывали столь же неподдельный аппетит.
Мы перешли в гостиную. Здесь царил полумрак, поскольку свечей еще не зажигали. Стены покрыты панелями из мореного дуба, низко над головой — искусно закопченные балки перекрытий. Кое-где с потолка свисают шедевры Колдера. На полу — внавал — тигровые и гепардовые шкуры. Настоящий камин, не газовый, не электрический, а дровяной, с безупречной вытяжкой. Окон нет совсем. Стеллажи с любопытными коллекциями: курительных трубок, современного боевого оружия (включая новинку — дамский лазерный пистолет), метательных ножей, африканской росписи по ткани «пото-пото», бумерангов и, конечно же, конечно же, конечно же, золотых сигарных гильотинок.
На стенах — несколько Кандинских, два Пикассо, один маленький Модильяни, штуки три Бюффе и большой холст Дали. Все, естественно, с автографами. Поодаль сверкает никелированным холодильником и хромированными шейкерами скромный бар-лифт: с помощью простого нажатия кнопки его можно отправить на любой этаж.
Моя жена устало присела на шкуры и с мольбой в голосе выдавила:
— Ну пошли же отсюда!
— Милая моя! — воскликнул я.— Чем же ты так недовольна?
— Я очень устала,— ответила она.
Я присел рядом с ней и провел рукой по ее волосам…
— Подъем! — бодро прокричал представитель СУ, проходя мимо.— У нас еще три этажа впереди, а мне скоро обедать.
Мы прошли в бар, и представитель нажал кнопку с цифрой «3».
Только одну признает большинство людей добродетель —
Быть богатым. В другом смысла не видят они.
Феогнид
12. Шлепаем мы помаленечку по канату — и все диву даемся: странный он очень. Откуда взялся, почему прочный такой, зачем липучкой обмазан — все неясно. Идти трудно, но если осторожно и с умом — можно. Иногда канат с другими перекрещивается: небольшое утолщение — ив две стороны такие же канаты отходят. Вдали еще много канатов, и все они пересекаются. В общем, на сетку очень похоже.
А темный угол прямо под нами почти, но Штуковины еще не видно. И тут меня осенило, током ударило, в дрожь бросило, лихорадкой ошпарило. «Благоверная,— шепчу я в ужасе,— все понятно: там, внизу, зверюга страхолюдная обитает, пострашней тараканов и мух, небось какой-нибудь там спиногрыз кровожаждущий, на него сеть-то…»
— А-а-а-а! — я живо представил себе спиногрыза во всех красках, выдрал ноги из липучки и понесся по горизонтальному канату не разбирая дороги. Едва не свалился. Остановился, дух перевел, опомнился. Вздрогнул слегка, обернулся, вижу: стоит благоверная далеко-далеко, на том самом месте, где я ее оставил, и, по всей видимости, в мою сторону смотрит. Очень мне неловко стало. Нет, не от малодушия своего — какое уж тут малодушие, когда внизу, возможно, спиногрыз мечется, жало свое обтачивает в жестокосердии, выхода не имеющем! Нет, неловко мне стало от того, что я благоверной ничего не сказал. По чести, надо было крикнуть: «Беги!» — а потом уж самому драпать…
Доплелся я до благоверной, а вид у нее растерянный такой: то ли кричать на меня собралась, то ли обидеться решила и ни слова не сказать,— но в глазах уже жалость слезами навернулась, и тут же — презрение, и тут же — оскорбленная гордость…
— Эта…— говорю, как ни в чем не бывало,— я за волоском бегал, давно его присмотрел, все же оружие как-никак.
— И где же волосок? — спокойно так спрашивает благоверная.
— Да к канату прилип — никак не отодрать. Уж я тянул-тянул, тянул-тянул — ничего не получается…
Не знаю, поверила мне благоверная или нет, только мы дальше тронулись.
У человеческого воображения плохо со счетом. Собственно, оно считает только до одного. То есть до себя самого.
Э. М. Ремарк. «Тени в раю»
Смешно сказать, но у Фанта на этот текст ушло ровно тридцать семь минут.
Флуктуации магнитного поля стихли, корабль еле заметно оторвался от металлопластового пола и поплыл дальше.
Жизнь вокруг не взывала к любованию. Пассажиры дремали или бесцельно слонялись по палубе, кстати, весьма замусоренной, что ничуть не волновало членов экипажа. Эти пламенные транспортники отчаянно флиртовали с группой девушек, судя по облику, из Продовольственного Сектора. Одна из них поникла над поручнем и в беседу не включалась: смятенно переживала магнитную болезнь. Транспортные «волки» из участия ее не трогали, но душевная полнота мешала им оставаться бесстрастными до конца. Они постоянно подмигивали друг другу, малоприличными жестами предсказывая, какая участь ждет бедную девушку, если стойкость организма окажется бессильной перед напряженностью магнитного поля. Капитан магнитохода уже в третий раз громогласно вызывал по радио какого-то Спартака. Напоследок он предрек непослушному Спартаку списание с корабля во время ближайшей остановки. Один из парней неохотно оторвался от лирического ухаживания за продовольственницами и направился к рубке.
— Суровый у вас мастер,— сказал ему Фант.
— Рыло,— спокойно ответствовал Спартак, проходя мимо. И не очень понятно было, к кому относилось это слово:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42