Пятый и последний этаж включал кухню и детскую. Что это была за кухня! И что это была за детская!
В кухне — чуде техники — все было до предела автоматизировано. Электроплита и электромойка. Электросушка и электростирка. Духовой шкаф был оборудован ВЧ-установкой для моментального приготовления пищи. Здесь же был несерийный повар-робот с программным управлением. Его память вмещала более тысячи рецептов. Сырые продукты и полуфабрикаты загружались в приемный бункер и без постороннего вмешательства проходили все стадии кулинарного процесса, вплоть до сервировки блюд. Конечно, можно было готовить и вручную, однако чисто для развлечения.
В маленькой комнатке по соседству находился автомат-парикмахер. Я сел в кресло, надел на голову никелированный колпак, подвешенный на гибком кронштейне к серому ящику с мигающими лампочками, и за чтением утренних газет не заметил, как оказался подстриженным по последней моде.
За стенкой что-то щелкало и еле слышно гудело. Я вызвал по селектору представителя СУ (он что-то проверял в детской) и спросил его о причине звуков.
— Может, какая-нибудь неисправность? — осведомился я.
— Не волнуйтесь,— заверил меня представитель.— Это работает электронный мозг. Он ведает всеми автоматизированными процессами в доме. Конечно, мозг работает совершенно беззвучно: там просто нечему шуметь, сплошные микросхемы и биокристаллы, щелчки и гудение — это специально, для уюта. Впрочем, если вы желаете, звуковое сопровождение можно убрать.
— Да уж, пожалуйста,— распорядился я, успокоился и направился в детскую.
Здесь я поразился отсутствию всякой меблировки. Только ниш было много. Открыв одну из них, я наткнулся на полный набор экипировки и игрушечного оружия для игры в индейцев. В углу, около какого-то механизма, возился представитель СУ.
— Это голографический прибор,— объяснил он, не дожидаясь моих вопросов,— для стереоскопического воспроизведения обстановки любой из детских книг. Сейчас я устраняю маленькую неисправность: почему-то не включаются «Копи царя Соломона» и «Винни Пух».
— Совсем как у Брэдбери! — ахнул я.
— Не совсем,— поправил меня представитель СУ.— Мы предусмотрели особый блок-фильтр для устранения картин жестокости и насилия, сексуальных сцен и эпизодов, не рассчитанных на детское восприятие.
Он перебросил какой-то рычажок, и вокруг меня вспыхнуло абсолютно реальное изображение игрушечного леса и игрушечного домика с надписью «Посторонним в.». Я даже захлопал в ладоши от восторга.
В этот момент в детскую стремительно вошла моя жена. Не обращая внимания на Пятачка, возникшего в воздухе рядом со мной, она зашептала мне на ухо:
— Пошли со мной. Я тебе кое-что покажу.
— Куда? — изумился я.
— Не спрашивай! Сам все увидишь…
Я извинился перед представителем и последовал за женой. Мы вышли в коридор. В дальнем конце его, к тому же плохо освещенном, виднелась маленькая лесенка, ведущая к люку в потолке. Жена подошла к ней и деловито полезла вверх.
— Куда же ты? — вскричал я.
— Тссс! — Она приложила палец к губам.— Лезь за мной! Ругаясь про себя последними словами и проклиная женскую натуру, я полез за женой.
Мы взобрались в какое-то огромное, мрачное, холодное и страшно неуютное помещение. Вверху виднелись стропила, на полу был набросан строительный мусор, шевелились обрывки пожелтевших газет. Валялся чей-то старый раскрытый и совершенно пустой чемодан, лежал поношенный и разорванный башмак. В ржавом ведре развелась сырость, откуда-то пронизывающе дуло. Огрызки яблок, окурки сигарет и оборванная новенькая телефонная трубка довершали картину.
— Что это? — удивленно спросил я.
— Чердак,— почему-то шепотом сказала жена.
— Ну и что?
— А вот что: если уж нам подарили этот чудо-дом, давай жить здесь.— Она умоляюще смотрела на меня. В ее облике было что-то жалкое, как у побитой собаки.
— Как ты сказала? — не верил я своим ушам.
— Я здесь все приберу, щели проконопатим,— затараторила она,— здесь поставим наш диван, там — книжные полки, вот тут — обеденный стол и сервант. Возле этих балок — твой письменный стол, возле тех – кроватку для маленького…— Она продолжала по-собачьи смотреть на меня.
— Ты думаешь, что ты говоришь?! — не сдержался я и принялся орать. Я кричал, что внизу столько удобств и самоновейшей техники, что мы и мечтать не могли обо всем этом, что нам — единственным из всех живущих людей — так повезло, что мне надо много работать, а ей — воспитывать будущего ребенка, что она не понимает всех преимуществ истинного комфорта, что у нас много друзей и нам теперь есть где их принимать, что мы теперь полностью — «понимаешь, глупая, полностью!!!» — свободны и что все это даром, даром, ДАРОМ!!!..
Она смотрела на меня теперь с каким-то новым видом, будто только что впервые увидела меня и почему-то жалела.
Она смотрела на меня с состраданием, а сама к чему-то прислушивалась.
— Перестань на минутку,— попросила она меня вежливо.— У меня уже уши болят… Ты слышишь?
— Что? — спросил я.
— Какие-то звуки…
Я вслушался: на самом деле, на чердаке мы были не одни. Мы прошли вперед на цыпочках, и за толстым кирпичным пилоном, поддерживающим крышу, посреди этого гигантского замусоренного чердака…
Вернемся в День Чудес.
Все уже было позади. И японская зажигалка, и ресторанный попутчик, и злющая продавчиха. Расплылись в памяти синяя скумбрия и неприятно-непонятный матрос Спартак. Потускнели и стали зыбкими воспоминание об Обсерватории с ее двусмысленным Директором, о старушке в монорельсе, о недоступном рае Живописного Уголка, о быстроходном дископлане с барменом-полиглотом. Все проходит… Сгинул куда-то даже пышноусый контролер, которому Фант, потеряв на минуту самообладание, вручил с чего-то вдруг пять рублей, целое состояние, хотя тот вовсе не исчислил вслух желаемой суммы, только хитро улыбался в усы, а взяв эти сумасшедшие деньги, рассыпался в восторженных благодарностях. Словом, с глаз долой — из сердца вон!
Шли по вечернему Курортному Сектору Фант с Иолантой, не шли — брели измученно, но все же нарадоваться не могли, потому как поняли наконец, что такое счастье. Нравился им этот Сектор теперь — до дрожи в коленях. И коридоры-то чистые, словно по случаю приезда делегации с Земли. И фонарики-то ласковые да яркие, словно на День Защиты Мира. И воздух какой-то живительный, будто некие клапаны Орпосовского особого запаса отворили и всем разрешили невозбранно озоном пользоваться. И народ какой-то беззаботный, гуляющий, приветливый, словно вечные отпуска установили и на работу возвращаться никому не надобно. Короче благодать…
И вот Фант с Иолантой свернули в коридор, ведущий к их родной рекбазе «Козерог», спустились по ступенькам на свой подуровень и замерли, как оледеневшие.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42
В кухне — чуде техники — все было до предела автоматизировано. Электроплита и электромойка. Электросушка и электростирка. Духовой шкаф был оборудован ВЧ-установкой для моментального приготовления пищи. Здесь же был несерийный повар-робот с программным управлением. Его память вмещала более тысячи рецептов. Сырые продукты и полуфабрикаты загружались в приемный бункер и без постороннего вмешательства проходили все стадии кулинарного процесса, вплоть до сервировки блюд. Конечно, можно было готовить и вручную, однако чисто для развлечения.
В маленькой комнатке по соседству находился автомат-парикмахер. Я сел в кресло, надел на голову никелированный колпак, подвешенный на гибком кронштейне к серому ящику с мигающими лампочками, и за чтением утренних газет не заметил, как оказался подстриженным по последней моде.
За стенкой что-то щелкало и еле слышно гудело. Я вызвал по селектору представителя СУ (он что-то проверял в детской) и спросил его о причине звуков.
— Может, какая-нибудь неисправность? — осведомился я.
— Не волнуйтесь,— заверил меня представитель.— Это работает электронный мозг. Он ведает всеми автоматизированными процессами в доме. Конечно, мозг работает совершенно беззвучно: там просто нечему шуметь, сплошные микросхемы и биокристаллы, щелчки и гудение — это специально, для уюта. Впрочем, если вы желаете, звуковое сопровождение можно убрать.
— Да уж, пожалуйста,— распорядился я, успокоился и направился в детскую.
Здесь я поразился отсутствию всякой меблировки. Только ниш было много. Открыв одну из них, я наткнулся на полный набор экипировки и игрушечного оружия для игры в индейцев. В углу, около какого-то механизма, возился представитель СУ.
— Это голографический прибор,— объяснил он, не дожидаясь моих вопросов,— для стереоскопического воспроизведения обстановки любой из детских книг. Сейчас я устраняю маленькую неисправность: почему-то не включаются «Копи царя Соломона» и «Винни Пух».
— Совсем как у Брэдбери! — ахнул я.
— Не совсем,— поправил меня представитель СУ.— Мы предусмотрели особый блок-фильтр для устранения картин жестокости и насилия, сексуальных сцен и эпизодов, не рассчитанных на детское восприятие.
Он перебросил какой-то рычажок, и вокруг меня вспыхнуло абсолютно реальное изображение игрушечного леса и игрушечного домика с надписью «Посторонним в.». Я даже захлопал в ладоши от восторга.
В этот момент в детскую стремительно вошла моя жена. Не обращая внимания на Пятачка, возникшего в воздухе рядом со мной, она зашептала мне на ухо:
— Пошли со мной. Я тебе кое-что покажу.
— Куда? — изумился я.
— Не спрашивай! Сам все увидишь…
Я извинился перед представителем и последовал за женой. Мы вышли в коридор. В дальнем конце его, к тому же плохо освещенном, виднелась маленькая лесенка, ведущая к люку в потолке. Жена подошла к ней и деловито полезла вверх.
— Куда же ты? — вскричал я.
— Тссс! — Она приложила палец к губам.— Лезь за мной! Ругаясь про себя последними словами и проклиная женскую натуру, я полез за женой.
Мы взобрались в какое-то огромное, мрачное, холодное и страшно неуютное помещение. Вверху виднелись стропила, на полу был набросан строительный мусор, шевелились обрывки пожелтевших газет. Валялся чей-то старый раскрытый и совершенно пустой чемодан, лежал поношенный и разорванный башмак. В ржавом ведре развелась сырость, откуда-то пронизывающе дуло. Огрызки яблок, окурки сигарет и оборванная новенькая телефонная трубка довершали картину.
— Что это? — удивленно спросил я.
— Чердак,— почему-то шепотом сказала жена.
— Ну и что?
— А вот что: если уж нам подарили этот чудо-дом, давай жить здесь.— Она умоляюще смотрела на меня. В ее облике было что-то жалкое, как у побитой собаки.
— Как ты сказала? — не верил я своим ушам.
— Я здесь все приберу, щели проконопатим,— затараторила она,— здесь поставим наш диван, там — книжные полки, вот тут — обеденный стол и сервант. Возле этих балок — твой письменный стол, возле тех – кроватку для маленького…— Она продолжала по-собачьи смотреть на меня.
— Ты думаешь, что ты говоришь?! — не сдержался я и принялся орать. Я кричал, что внизу столько удобств и самоновейшей техники, что мы и мечтать не могли обо всем этом, что нам — единственным из всех живущих людей — так повезло, что мне надо много работать, а ей — воспитывать будущего ребенка, что она не понимает всех преимуществ истинного комфорта, что у нас много друзей и нам теперь есть где их принимать, что мы теперь полностью — «понимаешь, глупая, полностью!!!» — свободны и что все это даром, даром, ДАРОМ!!!..
Она смотрела на меня теперь с каким-то новым видом, будто только что впервые увидела меня и почему-то жалела.
Она смотрела на меня с состраданием, а сама к чему-то прислушивалась.
— Перестань на минутку,— попросила она меня вежливо.— У меня уже уши болят… Ты слышишь?
— Что? — спросил я.
— Какие-то звуки…
Я вслушался: на самом деле, на чердаке мы были не одни. Мы прошли вперед на цыпочках, и за толстым кирпичным пилоном, поддерживающим крышу, посреди этого гигантского замусоренного чердака…
Вернемся в День Чудес.
Все уже было позади. И японская зажигалка, и ресторанный попутчик, и злющая продавчиха. Расплылись в памяти синяя скумбрия и неприятно-непонятный матрос Спартак. Потускнели и стали зыбкими воспоминание об Обсерватории с ее двусмысленным Директором, о старушке в монорельсе, о недоступном рае Живописного Уголка, о быстроходном дископлане с барменом-полиглотом. Все проходит… Сгинул куда-то даже пышноусый контролер, которому Фант, потеряв на минуту самообладание, вручил с чего-то вдруг пять рублей, целое состояние, хотя тот вовсе не исчислил вслух желаемой суммы, только хитро улыбался в усы, а взяв эти сумасшедшие деньги, рассыпался в восторженных благодарностях. Словом, с глаз долой — из сердца вон!
Шли по вечернему Курортному Сектору Фант с Иолантой, не шли — брели измученно, но все же нарадоваться не могли, потому как поняли наконец, что такое счастье. Нравился им этот Сектор теперь — до дрожи в коленях. И коридоры-то чистые, словно по случаю приезда делегации с Земли. И фонарики-то ласковые да яркие, словно на День Защиты Мира. И воздух какой-то живительный, будто некие клапаны Орпосовского особого запаса отворили и всем разрешили невозбранно озоном пользоваться. И народ какой-то беззаботный, гуляющий, приветливый, словно вечные отпуска установили и на работу возвращаться никому не надобно. Короче благодать…
И вот Фант с Иолантой свернули в коридор, ведущий к их родной рекбазе «Козерог», спустились по ступенькам на свой подуровень и замерли, как оледеневшие.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42