Я поразился. Нет, не так — я пришел в неистовство. Кто? Почему? Как? Отчего не знаю? Когда? Где? Впрочем, у меня хватило благоразумия не будить Анфису.
Как бы плохо мне ни было ночью, утром и в последующие дни стало еще хуже. Я не мог спросить прямо, потому что боялся оскорбить подозрением, но и не мог вести себя по-прежнему: ведь теперь мне открылась, хотя и не полностью, какая-то нечестная тайна. В душе завелся червячок, потом он вырос в червя, затем стал змеем и, наконец, превратился уже не знаю во что: в нечто неподобающее, похожее на крокодила и ихтиозавра одновременно. Этот ихтиодил только и делал, что грыз меня изнутри.
Я стал грубить, холодно обращаться с Анфисой, изводить ее намеками и полувопросами, перестал рассказывать ей о своих делах, поступках и намерениях. Я доводил ее до слез. Она жалобно спрашивала, что со мной случилось, а я не мог ответить, потому что равно боялся как ужасающего открытия, так и какой-нибудь мелочи, которая могла крыться за всем этим и лишить опоры все мои страхи. Словом, вел себя так, как больные, преисполненные мнительности, ведут себя по отношению к болезни, избегая узнать диагноз, а народы — по отношению к собственной Истории. Я бесился все больше и все больше досаждал Анфисе.
Прошел месяц или около того. Я мучился уже меньше, опасения постепенно проходили, ихтиодил снова стал червячком, но вот от червячка я избавиться не мог. И прошло еще немало времени, прежде чем мне открылась простая и выдающая меня с головой истина: то имя было не чем иным, как именем, которое Анфиса хотела дать будущему сыну. Когда я понял это, мне стало очень стыдно. Стыд усиливался и потому, что я не мог, страшился, избегал дать название своим поступкам. В конце концов угрызения совести лишили меня самообладания настолько, что я не нашел ничего лучшего, как снова отправиться в путешествие по Истории.
Гляжу на свои
Грязью испачканные руки…
Как будто я вдруг увидел,
Что сталось
С сердцем моим!
Исикава Такубоку
8. Я оттолкнулся от остроконечного блока, на котором стоял, и прыгнул вперед. То же сделала и моя верная подруга. Мы не ушиблись, но упали на мягкую поверхность, влажную, как все вокруг, и теплую. Она была покрыта небольшими бугорками и слегка шевелилась.
В это время за нашими спинами совершилось быстрое неслышное движение, и мы оказались в полнейшей темноте. Пришлось зажечь карманные фонарики. Мы огляделись. Нас окружали своды большой красной пещеры. Чуть впереди откуда-то сверху свисало некое образование, похожее на гигантскую ярко-розовую каплю. Образование подрагивало.
Наступило временное затишье, однако впереди чувствовался вертикальный ток воздуха. Движение его было возвратно-поступательным: приток свежего воздуха сверху сменялся накатами удушливых паров снизу. Мы взялись за руки, прошли несколько вперед и задрали головы, стараясь разглядеть, что же там наверху. При выключенных фонариках можно было рассмотреть лишь неясные блики солнечных лучей, проникавших через два поросших волосами канала. Моя верная подруга подпрыгнула, чтобы коснуться рукой ярко-розовой капли, но не достала, неудачно приземлилась, поскользнулась и… покатилась вниз. Я страшно перепугался, завопил нечто невразумительное, плюхнулся на пятую точку и поехал вслед за ней.
Скольжение наше вмиг превратилось из крутого спуска в отвесное падение, и я уже приготовился вспоминать самые яркие картины и образы из прошлой жизни, как внезапно стенки канала, по которому мы стремительно неслись, сдвинулись и подхватили сначала мою верную подругу, а затем и меня. Тотчас же они принялись волнообразно извиваться и сокращаться. Нас понесло вниз примерно со скоростью эскалатора метро.
— Вот здорово! — заорала моя верная подруга.— Интересно, это и есть та самая перистальтика?
— Лучше береги силы,— пропыхтел я ей,— чем задавать дурацкие вопросы. Я бы на твоем месте спросил: мы как — сами задохнемся или эти проклятые стены нас удавят?
Бесплодна и горька наука дальних странствий.
Сегодня, как вчера, до гробовой доски —
Все наше же лицо встречает нас в пространстве:
Оазис ужаса в песчаности тоски.
Ш. Бодлер. «Плаванье»
9. Чтобы не сбиться со счета и не причинить науке непоправимого вреда, мы решили останавливаться возле каждой планеты и налаживать контакт с братьями по разуму.
Одно из первых открытий, сделанных нами, фиксировало имманентную связь между внешним видом планеты и, так сказать, ее внутренним содержанием.
Другими словами, диалектика и здесь оказалась на высоте.
Жители одного из миров занимались единственно тем, что бесперебойно наводили повсюду глянец. Они лакировали действительность, полировали ногти, доводили любую плоскость до зеркального блеска, а все прочее никелировали, чтобы глазам было больно смотреть.
Эта планета очень глянцево сияла на небосводе.
На другой планете разумные существа дошли только-только до уровня денежного обращения. В ходу были исключительно сребреники. На них покупали и за них продавали. Устойчивость финансовой системы гарантировалась системой воспитания.
Эта планета очень здорово мерцала на небосводе серебряным блеском.
Еще на одной планете жители неистово матерились. Их лексикон был чрезвычайно ограничен, так что для нас не составило труда овладеть новым языком и изъясняться на нем, пожалуй, даже лучше аборигенов.
Эта планета отливала матовым сиянием.
На четвертой планете обитатели отчаянно хвастали, будто у них все лучше, чем у других: и природа лучше, и города лучше, и товары лучше, и книги и телепередачи лучше, и молодежь лучше, и даже загрязнение окружающей среды лучше. А кал — тем более.
Эта планета так и лучилась, так и лучилась.
Ибо существует лишь одна мудрость, и она имеет определенные границы, но глупостей существуют тысячи, и все они беспредельны.
Г. Гейне. «Идеи. Книга Ле Гран»
10. Но мы все же продвигались вперед. Мало-помалу, а горизонт к нам, однако, приближался. По крайней мере он сужался, это было видно на глаз.
Не то чтобы мы только и делали, что стремились к нему, ведь целью нашего путешествия мы не интересовались, но любопытно же иметь горизонт прямо перед глазами: вот он, можно пощупать, пнуть ногой, нацарапать какое-либо слово или просто поспать в его тени — тем более что никому это еще не удавалось…
И мы рвались к этому горизонту, выдирали ноги из всякого твида, велюра, каракуля и норковых шкурок.
Я рванул ногу, выпрастывая ее из горлышка коньячной бутылки, а вторую немедленно утянул чуть ли не к центру земли тяжкий балласт в фирменной упаковке с надписью «Туборг».
Моя спутница не переносила пива и выручила меня. Она бросилась ничком, я подмял ее под себя, навалился всем туловищем — уффф!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42