— А, нет! Там передо мною бог был, и я понимала, что мне нечего и думать достигнуть до него, нечего и оскорбляться, что я не могу быть такой же безупречной и безгрешной. Тут не то, тут человек, такой же, как я, с ошибками, с недостатками, с внутренней борьбой... Вот почему меня поразило сравнение себя с ним.....
Она задумалась.
— И знаете ли что: мне много приходилось видеть людей, и большинство теперь не знает, что делать. Кто и делает что-нибудь, то в нем нет твердой веры в пользу своего дела. Мюнцер беззаветно верил в свое дело, и потому он мог быть таким, каким он был. О, что бы можно дать за такую веру! Полжизни... нет, из тридцати лет жизни можно бы отдать двадцать девять за год такой веры, такой деятельности на каком бы то ни было поприще..,
Павлик замахал руками.
— Бог знает, чего вы хотите! Какой веры? Во что?, В бога верите? Ну, и довольно! А то вера в какое-то дело. Нашли о чем сокрушаться! Оттого вы и шершавые такие.
— Как шершавые? Что ты выдумал? — крикнула Марья Николаевна.
— Да так: то у вас все идет гладко-гладко, а то и начнутся эти охи да ахи! Вон я живу, пью, ем, подлостей никаких не сделаю; ну, и будет моя жизнь ров-
на и спокойна. А ваша шершавая вся будет:то напустите на себя бесшабашность, то в уныние ударитесь... одним словом: шершавые!
Марья Николаевна махнула рукой.
— Теленок, ничего он не понимает! Мы расхохотались.
Павлик загорячился.
— Теленок! теленок! Нет, когда дошло до дела, так я от других не отстал. Недаром из гимназии выключили. Директор говорит: «Выдайте зачинщиков». «Нет, говорю, господин директор, у нас в семье, у Му-хортовых в семье, доносчиков не было».
И тотчас же, сменяя гордый тон на свой обычный беспечный тон, он прибавил:
— Впрочем, это мне наплевать! Я здесь хозяйничать буду и по земству пойду. Надоели и без того эта латынь и греческая грамматика. Все равно, я не кончил бы...
Мы его не слушали.
Речь у нас опять зашла о Мюнцере, о Карлштад-те, о Лютере.
- Это самая ненавистная для меня личность,— сказала Марья Николаевна про Лютера.— Он сам посеял семена и сам же хотел истребить жатву.
— По-моему, это трагическая личность,— заметил я.— Он напоминает чародея, который вызвал демонов и потом позабыл слова заклинания, когда было нужно, чтобы они исчезли.
— Ну, да и было от чего прийти в ужас, когда появились такие башибузуки, как Карлштадт,— сказал Павлик.
— Тогда, Павлик, и все были башибузуки,— заметил я,— но еще вопрос, кто был больше башибузуком: князья ли, утопавшие в распутстве и роскоши, грабя народ, или Карлштадт, в порыве фанатизма восставший против позора этого распутства и этой роскоши. Я, по крайней мере, вполне понимаю в этом случае фанатизм подобных людей, как Савонарола или Карлштадт. Есть обстоятельства, есть эпохи, когда страстные люди могут прийти к сознанию, что все наше беспутное мотовство, безумная роскошь, беспечальное житье являются не чем иным, как следствием грабежа ближних.
— Ну, уж тоже и жить аскетом—покорно благодарю! — воскликнул он.
— А жить грабителем лучше? — спросил я. Павлик загорячился и почти начал кричать;
— Что ты мне страшные-то слова говоришь: грабители! грабители! Просто люди, которые хотят жить. Ну, а что пользы-то в том, если вот ты во всем себе отказывать будешь? Нищету, что ли, один истребишь? Так она была и будет!
— Я вовсе этого и не думаю. Я лично желал бы довести свой образ жизни до последней степени простоты, чтобы избавиться от внутреннего разлада, от упреков совести,, чтобы сознавать, что я ем свой заработанный хлеб, а не чужой. Вот все, чего я хочу достигнуть, стремясь упростить свою жизнь. Но если бы к этому стремился не я один, а большинство...
Павлик не дал мне кончить и закричал:
— Повеситься бы тогда надо было от скуки!
— А ты думаешь, веселье в том, чтобы тратить как можно больше денег? — спросил я, смеясь.
— Ах, что вы с ним говорите! — воскликнула Марья Николаевна.—Он думает, что актеры лучше играют для бельэтажа, чем для райка.
—- И самая интересная книга непременно та, у которой дорогой переплет,— добавил я.
На бедного Павлика посыпался град шуток. Он защищался не на живот, а на смерть, то со смехом, то с полудетским задором...
Совершенно незаметно, сидя в беседке над обрывом, мы проболтали до часу ночи, горячась, крича и вскакивая с мест. Вечер был превосходный, и нам не хотелось расходиться. Наконец, Павлик напомнил Марье Николаевне, что ей пора ехать, что ее кучер, вероятно, думает, что барышня пропала. Экипаж ее остался у дома дяди Алексея Ивановича, и потому до него нужно было пройти пешком. Я вызвался идти с Павликом и Марьей Николаевной. Проходя в свой дом за фуражкой, я заметил, что в окне Поли, где не было света, быстро опустилась при моем приближении занавеска. Впрочем, может быть, это мне только показалось...»
- «13 августа. Утром, когда я вышел пить чай, Поля заметила мне:
— Уморили вас вчера гости! До часу сидели, да еще провожать потащили!
— Я сам предложил проводить их: вечер был чудесный! — ответил я.
— И уж любит же поговорить эта Марья Николаевна,— заметила Поля.— И о чем она только находит говорить...
— Вот погоди, Поля, будешь учиться, будет и у тебя о чем говорить. Ты и не знаешь, моя милая, как работает ум, когда, много знаешь, много читаешь...
— Что же, все о пауках, о книгах говорите с нею?
— С Марьей Николаевной? Да, о науке, о книгах, о людях. Вот вчера толковали об одном великом человеке, любившем горячо народ, пожертвовавшем народу жизнью.
Я начал рассказывать Поле просто, как умел, о Мюнцере.
— Когда читаешь о подобных людях, сам делаешься лучше, хочешь быть похожим на них, хотя немного, чтобы прожить жизнь недаром,— заметил я.
— И вы, вы были бы рады, если бы были таким?— воскликнула она.— Да он же на смерть шел. И вот вы сказали, что он любимую жену оставил и ходил по городам. Нет, уж какой же это муж... это уж разве самый пропащий человек сделает...
Она вздохнула.
— Нет, мы вот, женщины, не такие... Да я, хоть бы озолотили меня, не бросила бы того, кого люблю... Уж какая же это любовь? Да, верно, его и жена не любила, что отпустила.
Я рассмеялся и в шутку спросил:
— Значит, ты бы меня не отпустила? Она побледнела.
— Разве я смею! — проговорила она упавшим голосом.— Вы что хотите, то и делаете...
— А если бы смела?
— Никогда бы не отпустила!..
И вдруг, точно испугавшись чего-то, она быстро сказала:
— Да ну их, эти разговоры! Только сердце надрывается! Мне и подумать-то страшно, что бы было, если бы вы таким были. Слава богу, что это не у нас такие люди были, а в чужих землях! Да и давно это было. Сказки, может быть, тоже! Вот посмотрела бы я, что запела бы Марья Николаевна, если бы ее же-
них, сделавшись ее мужем, удрал от нее... А что, скоро она выйдет замуж?
— Не знаю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56