— Ну, Марье Николаевне не до этого... Мальчуган же ее крестник... Да она и любит Марфушу, как сестру...
— Да я не о том,— отрывисто сказала Поля.— А как же вот к вам пришла... Еще пристанет... к вам... Тоже о других-то не думает... На самоё-то смерти нет.
Егор Александрович раздражился и почти с отвращением взглянул на Полю, точно он был готов в эту минуту раздавить ее ногою.
— Сердца-то у тебя нет! — запальчиво сказал он.—Тут люди заботятся о спасении жизни других, о себе забывают, а она...
У Поли мгновенно опустились руки. Ее точно холодной водой облило. Он закусил губы, уже сердясь на себя за невольную вспышку. В последнее время он особенно упорно наблюдал за собою, чтобы подавлять всякие порывы раздражения и гнева. Но это давалось нелегко. В эту минуту подъехал доктор. Егор Александрович торопливо пошел ему навстречу.
— Доктор, прежде всего поедемте в другое место— проговорил он, пожимая руку доктору.—Сюда потом заедете, а там дифтерит... отлагать нельзя...
Он торопливо пошел с доктором к выходу... Поля не трогалась с места...
— Окаянная! окаянная! — шептала она, тупо смотря перед собою.— Немудрено, что не любит... Ненавидеть будет...
Она начала себя бить кулаком в лоб.
— Всех только клянешь, да ругаешь, а сама... Ах, ты, проклятая!.. Ни на этом, ни на том свете не простится!.. Как собака издохнешь!..
И что-то вспомнив, она с горечью проговорила, повторяя слова Егора Александровича почти его голосом: «Сердца у тебя нет! Тут люди заботятся о спасе-нии жизни других, о себе забывают, а она...» Голубчик, голубчик мой,— крикнула она вдруг рыдающим голосом,— никогда не буду, никогда!.. Прости, прости, родной мой!.. Загубила тебя, загубила!.. Ангельская ты душа...
И вдруг широко раскрыв глаза, с открытым ртом, она смолкла, вся похолодев.
— А ребенок? — каким-то вздохом прошептали ее синеющие губы.— Он как же!.. Вместе со мною?.. Нет, нет, что ребенок?.. Его... пусть... свободен будет...
Она, шатаясь, заметалась по комнате, точно что-то отыскивая ощупью; случайно натолкнулась на дверь, ведущую к террасе; побежала по дорожке, как-то бессознательно делая движения рукой, как бы стараясь за что-то ухватиться, придержаться, чтобы не упасть; добежала до беседки над обрывом и сбоку, где была живая изгородь, быстро, бессмысленно раздвинув ветки колючего кустарника, ринулась вниз.
Послышался сильный всплеск воды...
Девятая глава
Сентябрь пришел к концу; наступил октябрь. Дождливые дни снова сменились ясными и замечательно теплыми осенними днями. Но эти дни, несмотря на тепло, уже не походили на те августовские дни, когда в воздухе еще не слышалось осенней свежести, когда деревья в саду охотничьего домика еще были вполне зелены, когда здесь все было еще в полном цвету. Теперь весь сад, сильно запущенный за последние дни и давно не метенный, был полон желтых и красных листьев; в клумбах цвели почти одни астры, напоминавшие своими безжизненными цветами выцветшие искусственные цветы, да кое-где виднелись еще в вышине грубые, яркие цветы георгин, вытянувшихся выше человеческого роста. На ступенях террасы охотничьего домика сидел Егор Александрович в своем обычном костюме,— серой суконной блузе, подпоясанной кожаным ремнем, в высоких сапогах. Он был неузнаваем: казалось, он и вырос, и возмужал за последние дни, и в то же время осунулся, похудел и побледнел; он стал шире в кости, но юношеская мясистость исчезла, черты лица приняли более резкий характер, утратив округлость; в последнее время он перестал подстригать бороду и баки, еще не видавшие
бритвы, и теперь еще лицо было окаймлено мягкими, пушистыми белокурыми волосами, несколько скрадывавшими худощавость лица; но эта худощавость тотчас же делалась заметной, стоило только взглянуть на его глаза: они сильно ввалились и сделались как будто больше, темнее, глубже и смотрели сосредоточенно, серьезно и вдумчиво. Он сидел одиноко, сдвинув брови, не обращая внимания на окружающие его предметы, чертя бессознательно прутом какие-то узоры на песке, очевидно, отдавшись тяжелым думам. Они, казалось, охватили его всего.
— Опять без книги, опять передумываете горькие дум,ы. Так нельзя. Нужно же рассеяться! — послышался около него мягкий и ласковый голос.— Вы изведете себя совсем.
— А, это вы, наш добрый гений,—очнувшись, сказал Егор Александрович и дружески протянул обе руки стоявшей перед ним Марье Николаевне.
Странными стали его руки: широкие, красные, огрубевшие, они не напоминали теперь его прежних выхоленных рук.
— Ну, что наша больная? — спросила участливо девушка.
— Сознание вернулось совсем... Кажется, теперь опасность миновала, хотя, признаюсь вам, именно сегодня я особенно боюсь за нее...
— А что? — тревожно спросила Марья Николаевна.
— Велела позвать священника... отца Ивана... Зачем, зачем?..
Он передернул плечами. В его голосе послышалась щемящая тоска.
— Исповедоваться?
— Да... Зачем же?.. В чем?..
— Ей легче будет,— тихо сказала Марья Николаевна.
Он отрицательно покачал головой.
— Отец Иван утешений не приносит... не умеет утешать...
— Нас с вами... а ее... Взгляните, как его любят крестьяне... На их языке говорит он, их понятия у него... Они верят в одно и то же.
Он тяжело вздохнул.
— Убить он может её своею грубостью... Она еще так слаба...
— Предупредите его...
— Что вы говорите! Разве он меня послушает? С ним я не умею говорить... знаю все его достоинства, удивляюсь его стойкости и не умею с. ним объясняться... на разных языках говорим...
Он что-то вспомнил, проводя рукой по лбу.
— Да, кстати... Просила она потом вас прийти к ней...
— Вы ей сказали, что я ходила за ней? — почти с упреком проговорила Марья Николаевна.— Зачем же?.. Я нарочно ушла, когда она стала говорить сознательнее...
— Я ей ничего не говорил, Марья Николаевна,— ответил он.— Она сама пожелала... Не знаю зачем, но... боюсь я... Нужно ли вам идти к ней?..
На его лице отразилась душевная тревога. Марья Николаевна подняла на него вопросительные глаза.
— Я же вам все рассказал,— пояснил он.— Вы знаете, что она подозревала меня, вас... ревновала...
Молодая девушка в смущенье смотрела уже в сторону, избегая его пытливого, тревожного взгляда.
— Я боюсь, что она может сказать вам что-нибудь неприятное, обидное,— продолжал он.
— Мне все равно,— тихо ответила она.— Она так несчастна, что... Мне все равно... Я пойду.
Он молча взял ее руки и поднес их к губам. Она не отняла их, не изменилась в лице.
— А дома все та же война?— спросил он.— Война из-за нас...
— Я не обращаю внимания,— ответила Протасова.— Вы знаете, отец дал мне полную свободу давно. Он уверен во мне. А эти сумасшедшие старухи... Что мне они? Мне только досадно, что отца теперь нет здесь. При нем не было бы и этой войны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56