Знает он, что Хабрау хочет вернуться домой и уже затягивает пояс, чтобы начать борьбу с Ордой. Знает и одобряет.
— Ум твой зорок, слово метко, и место тебе среди борцов.
4
Почти все шакирды медресе Камалетдина, подобно Нормураду, не кичились тем, что они из богатых семей, и были приветливы с Хабрау. Непонятное слово или темное место в научном трактате нужно разъяснить, нужда ли в перьях, в бумаге появится, каждый был рад помочь ему. Однако было двое-трое таких, которые делали вид, что не замечают его, при встрече смотрели мимо или сквозь и даже не отвечали на приветствия. От таких Хабрау старался держаться подальше, сами не окликнут, так и он не заговаривал.
Однажды самый надменный и молчаливый шакирд по имени Абдулсамат окликнул Хабрау, когда тот подметал двор медресе:
— Эй ты, как тебя... подойди.— И он полусогнутым пальцем поманил его. После этого поправил шелковую чалму и одернул блестящий, вышитый серебряным узором халат.— Тут говорят, что рука у тебя легкая, пишешь гладко и каллиграфию знаешь.
Хабрау, не понимая, куда он клонит, лишь ответил смиренно:
— Куда уж нам до шакирдов...
— Ладно, ладно, скромничать в другом месте будешь,— хмыкнул Абдулсамат.— Это... как тебя... у моего отца секретарь заболел. Нужен человек на его место дня на два, на три.
— Так ведь, мирза Абдулсамат, я человек подневольный...
— Это все обговорено. Мавляна не против. Завтра за тобой придет человек из отцовского дома,— сказал шакирд и, стараясь держать гордую, степенную осанку, перебирая четки, направился к дверям медресе.
Первым делом Хабрау решил повидаться с Нормура-дом, что он посоветует?
— Отец Абдулсамата — крупный торговец, зовут Аб-дулкадыром. Каждый месяц уходят три-четыре его каравана, и столько же из чужих стран возвращаются. Говорят, что в городе он самый богатый человек. Иди, пожалуй, не задаром же он заставит тебя работать,— сказал Нормурад и истолковал это как удачу.— Кстати, и в письме поднатореешь.
Дом Абдулкадыра стоял неподалеку от площади Регистан. Встретил Хабрау одноглазый человек преклонных лет. Он управлял конторой купца Абдулкадыра, где под его руководством человек двадцать вели все дела. Купля и продажа, письмо и счет проходили через их руки. Одни ведут учет товаров, которые увозят и привозят караваны, прикидывают доход и расход, другие собирают сведения, где какой товар каким пользуется спросом, и устанавливают цены, третьи следят за доставкой из ближних к Самарканду кишлаков риса, хлопка, изюма, фруктов, держат связь с поставщиками. Два самых доверенных работника у Абдулкадыра — два его секретаря. Один под его диктовку записывает основной смысл писем, какие нужно отправить. А второй подчищает стиль и переписывает набело. Этот, второй, и заболел.
Несколько первых писем Хабрау пришлось переписывать по два-три раза. Голова шла кругом: «Другу моему в удивительнейшем городе Ширазе, красе и радости вселенной, милостью эмира нашего Тимура-Гурагана подобно знаменитым розам своей земли процветающем, богатством своим в семи окраинах мира прославленном, проживающему, чистому душой, с нескудеющей рукой, мудрому и справедливому Салахутдину ибн-Шамсутдину
с пожеланиями благополучия дому, здоровья его драгоценной семье, неизменного процветания в делах торговли, благороднейшем промысле, угодном богу и великим пророком нашим завещанном нам...»— тьфу, «процветающем» и «процветания», опять переписывать заново! Такое письмо не то что пока напишешь — пока прочитаешь, весь изведешься. Будь его воля, он бы всеми этими узорами ни себя, ни получателя не мучил, а, жалея бумагу и время, написал бы прямо: «Если по цене не будет дороже стольких-то тысяч динаров, пошли два каравана иранских ковров», или: «Этого караванбаши пришлось взять в последний час, по глазам вижу, что плут, тщательно проверь каждый тюк» — как это и выходило из-под пера первого писаря. А то: «Обрати взгляд очей своих на товары, посылаемые твоим ничтожным слугой, и пусть свет их обольет их сверху донизу, не оставив никаких закоулков, не то в бренном мире сильны козни дьявола, и даже на самые светлые души ложится тень корысти и греха».
Оказывается, и приветы, и восхваления, и словесные узоры, и иносказания нужны, чтобы смягчить жесткость требования. Они завораживают получателя письма, обнадеживают и тем зачастую затягивают его в ловушку. Старается Хабрау, целыми днями сидит, сгорбившись над низким столиком, утирая пот со лба, переписывает письма Абдулкадыра.
И еще, самое главное: содержание писем должно храниться в глубочайшей тайне. Что в них — знают только Абдулкадыр, одноглазый управляющий и два секретаря. Об этом Хабрау с самого начала был предупрежден строго-настрого. Впрочем, и болезнь-то его предшественника оказалась связанной с этими тайнами. Сидел тот в застолье с товарищами, тоже служившими у разных купцов, ударило вино в голову, ну и понесло, пошел хвастать: все-то он, дескать, знает и такие вещи ему известны, о которых другие и слыхом не слыхивали. Приятели стали насмешничать, подзуживать его, у того от обиды и язык развязался. Но сидел меж них и Абдулкадыров доносчик. Пришел, видать, других послушать, а тут и свой хорош...
Разглашение же торговых секретов приравнивается к разглашению государственной тайны- По приказу Абдулкадыра того болтуна за его длинный язык повели на крутую расправу. Оттянули пятьдесят плетей по спине, и сидит он теперь в зиндане. Спасибо, язык не вырвали.
Хабрау заметил, как тайком и с оглядкой шепчутся об этом в конторе, и решил, что больше в этом торговом доме не останется и дня,
— Говорили два-три дня, а уже неделя, как я здесь,— сказал он Кривому, когда тот зашел разобрать переписанные бумаги.— Вот допишу эти и к мавляне Камалетдину вернусь.
— Не торопись, браток, больно уж много работы в последние дни привалило, сам видишь. Еще неделя — и ты свободен.
— Перед хозяином неудобно. Как бы мое место другому не отдал.
— Об этом не беспокойся,— сказал Кривой.— С ним всё обговорили, хозяин согласен подождать. И к тому же с твоими способностями... разве такой ты человек, чтобы в прислужниках ходить?
— Я работы не боюсь, господин. Уроки пропускаю, вот что беспокоит,— не сдавался Хабрау.
А у того на все ответ готов:
— Какая книга понадобится, мне скажи. Библиотека Абдулкадыра — первая во всем Самарканде.
— Из кочевников я, не привык день и ночь в худжре сидеть, голову ломит.
— Привыкнешь, привыкнешь, нет в этом мире такого, к чему бы не привык сын человеческий,— усмехнулся старый крючкотвор и вышел. Послышался звук повернувшегося в замке ключа.
«Вот, значит, как! Хотят заставить меня работать под замком». От этой мысли Хабрау обдало жаром. Он бросился к двери, стал кричать:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83
— Ум твой зорок, слово метко, и место тебе среди борцов.
4
Почти все шакирды медресе Камалетдина, подобно Нормураду, не кичились тем, что они из богатых семей, и были приветливы с Хабрау. Непонятное слово или темное место в научном трактате нужно разъяснить, нужда ли в перьях, в бумаге появится, каждый был рад помочь ему. Однако было двое-трое таких, которые делали вид, что не замечают его, при встрече смотрели мимо или сквозь и даже не отвечали на приветствия. От таких Хабрау старался держаться подальше, сами не окликнут, так и он не заговаривал.
Однажды самый надменный и молчаливый шакирд по имени Абдулсамат окликнул Хабрау, когда тот подметал двор медресе:
— Эй ты, как тебя... подойди.— И он полусогнутым пальцем поманил его. После этого поправил шелковую чалму и одернул блестящий, вышитый серебряным узором халат.— Тут говорят, что рука у тебя легкая, пишешь гладко и каллиграфию знаешь.
Хабрау, не понимая, куда он клонит, лишь ответил смиренно:
— Куда уж нам до шакирдов...
— Ладно, ладно, скромничать в другом месте будешь,— хмыкнул Абдулсамат.— Это... как тебя... у моего отца секретарь заболел. Нужен человек на его место дня на два, на три.
— Так ведь, мирза Абдулсамат, я человек подневольный...
— Это все обговорено. Мавляна не против. Завтра за тобой придет человек из отцовского дома,— сказал шакирд и, стараясь держать гордую, степенную осанку, перебирая четки, направился к дверям медресе.
Первым делом Хабрау решил повидаться с Нормура-дом, что он посоветует?
— Отец Абдулсамата — крупный торговец, зовут Аб-дулкадыром. Каждый месяц уходят три-четыре его каравана, и столько же из чужих стран возвращаются. Говорят, что в городе он самый богатый человек. Иди, пожалуй, не задаром же он заставит тебя работать,— сказал Нормурад и истолковал это как удачу.— Кстати, и в письме поднатореешь.
Дом Абдулкадыра стоял неподалеку от площади Регистан. Встретил Хабрау одноглазый человек преклонных лет. Он управлял конторой купца Абдулкадыра, где под его руководством человек двадцать вели все дела. Купля и продажа, письмо и счет проходили через их руки. Одни ведут учет товаров, которые увозят и привозят караваны, прикидывают доход и расход, другие собирают сведения, где какой товар каким пользуется спросом, и устанавливают цены, третьи следят за доставкой из ближних к Самарканду кишлаков риса, хлопка, изюма, фруктов, держат связь с поставщиками. Два самых доверенных работника у Абдулкадыра — два его секретаря. Один под его диктовку записывает основной смысл писем, какие нужно отправить. А второй подчищает стиль и переписывает набело. Этот, второй, и заболел.
Несколько первых писем Хабрау пришлось переписывать по два-три раза. Голова шла кругом: «Другу моему в удивительнейшем городе Ширазе, красе и радости вселенной, милостью эмира нашего Тимура-Гурагана подобно знаменитым розам своей земли процветающем, богатством своим в семи окраинах мира прославленном, проживающему, чистому душой, с нескудеющей рукой, мудрому и справедливому Салахутдину ибн-Шамсутдину
с пожеланиями благополучия дому, здоровья его драгоценной семье, неизменного процветания в делах торговли, благороднейшем промысле, угодном богу и великим пророком нашим завещанном нам...»— тьфу, «процветающем» и «процветания», опять переписывать заново! Такое письмо не то что пока напишешь — пока прочитаешь, весь изведешься. Будь его воля, он бы всеми этими узорами ни себя, ни получателя не мучил, а, жалея бумагу и время, написал бы прямо: «Если по цене не будет дороже стольких-то тысяч динаров, пошли два каравана иранских ковров», или: «Этого караванбаши пришлось взять в последний час, по глазам вижу, что плут, тщательно проверь каждый тюк» — как это и выходило из-под пера первого писаря. А то: «Обрати взгляд очей своих на товары, посылаемые твоим ничтожным слугой, и пусть свет их обольет их сверху донизу, не оставив никаких закоулков, не то в бренном мире сильны козни дьявола, и даже на самые светлые души ложится тень корысти и греха».
Оказывается, и приветы, и восхваления, и словесные узоры, и иносказания нужны, чтобы смягчить жесткость требования. Они завораживают получателя письма, обнадеживают и тем зачастую затягивают его в ловушку. Старается Хабрау, целыми днями сидит, сгорбившись над низким столиком, утирая пот со лба, переписывает письма Абдулкадыра.
И еще, самое главное: содержание писем должно храниться в глубочайшей тайне. Что в них — знают только Абдулкадыр, одноглазый управляющий и два секретаря. Об этом Хабрау с самого начала был предупрежден строго-настрого. Впрочем, и болезнь-то его предшественника оказалась связанной с этими тайнами. Сидел тот в застолье с товарищами, тоже служившими у разных купцов, ударило вино в голову, ну и понесло, пошел хвастать: все-то он, дескать, знает и такие вещи ему известны, о которых другие и слыхом не слыхивали. Приятели стали насмешничать, подзуживать его, у того от обиды и язык развязался. Но сидел меж них и Абдулкадыров доносчик. Пришел, видать, других послушать, а тут и свой хорош...
Разглашение же торговых секретов приравнивается к разглашению государственной тайны- По приказу Абдулкадыра того болтуна за его длинный язык повели на крутую расправу. Оттянули пятьдесят плетей по спине, и сидит он теперь в зиндане. Спасибо, язык не вырвали.
Хабрау заметил, как тайком и с оглядкой шепчутся об этом в конторе, и решил, что больше в этом торговом доме не останется и дня,
— Говорили два-три дня, а уже неделя, как я здесь,— сказал он Кривому, когда тот зашел разобрать переписанные бумаги.— Вот допишу эти и к мавляне Камалетдину вернусь.
— Не торопись, браток, больно уж много работы в последние дни привалило, сам видишь. Еще неделя — и ты свободен.
— Перед хозяином неудобно. Как бы мое место другому не отдал.
— Об этом не беспокойся,— сказал Кривой.— С ним всё обговорили, хозяин согласен подождать. И к тому же с твоими способностями... разве такой ты человек, чтобы в прислужниках ходить?
— Я работы не боюсь, господин. Уроки пропускаю, вот что беспокоит,— не сдавался Хабрау.
А у того на все ответ готов:
— Какая книга понадобится, мне скажи. Библиотека Абдулкадыра — первая во всем Самарканде.
— Из кочевников я, не привык день и ночь в худжре сидеть, голову ломит.
— Привыкнешь, привыкнешь, нет в этом мире такого, к чему бы не привык сын человеческий,— усмехнулся старый крючкотвор и вышел. Послышался звук повернувшегося в замке ключа.
«Вот, значит, как! Хотят заставить меня работать под замком». От этой мысли Хабрау обдало жаром. Он бросился к двери, стал кричать:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83