Три самых верных, самых неустанных тулпара, считал он, двигают общественный прогресс — наука, просвещение, ремесла.
Но положение у молодого ученого было плачевным. Служил он чуждой ему, отвратительной его душе политике — политике войны, разорения, уничтожения. И не только не мог рассказать о том, что видел, что пережил, излить свой гнев, но даже бесстрастным быть ему не дозволено. В тех записях, которые станут в будущем страницами книги мавляны Шарафутдина Али Язди, каждое деяние, каждый приказ, каждое слово Владыки Вселенной Нормурад обязан представить плодами великого ума и великой справедливости. Рука пишет, а душа в иных мыслях, словно в тенетах, бьется. И не идет из головы больной отец, молодая жена и единственный сын, сердце по ним мается, исходит тоской. Вернется ли он домой, увидит ли своих родных?
Шедшие на Тохтамыша войска Хромого Тимура связи с родиной не обрывали, гонцы безостановочно сновали в оба конца. По старому, еще со времен Чингисхана идущему обычаю, на том пути, что оставляли за собой войска, каждые десять — пятнадцать фарсахов ставился почтово-сторожевой пост в сорок — пятьдесят человек, где держали сменных лошадей для гонцов и запасы провианта. Как бы ни увеличивались расстояния, гонцы, одолевая по сто верст в сутки, сначала за десять, позже -ла. двадцать дней добирались от походной ставки эмира до Самарканда.
Такая осмотрительность не была излишней. Хотя и в покоренных странах, и в самом Мавераннахре управлять оставались верные Тимуру люди, там или тут, только и гляди, закипит смута или вспыхнет мятеж.
О делах торговли и строительства, правосудия и сбора налогов, о посеве или жатве, обо всем, что связано со спокойствием государства, о тайных кознях врагов великий эмир должен узнавать своевременно, пусть он и находится за сотни фарсахов от столицы. К тому же в такой дальней дороге постоянная в чем-то нужда — в новом ли оружии, в дополнительном ли снаряжении. И в каждом случае, спрятав за пазуху грозное предписание эмира, несутся быстрые гонцы по широкой степи. Одни с фарманом домой скачут, другие же с вестями из дома спешат.
Переговорив с главой гонцов, Нормурад отправил домой два письма, но ни от отца, ни от братьев, оставленных защищать Самарканд, ответа почему-то не было. Того начальника без воздаяния он не оставил. Вроде доволен был глава почты, пылко уверял, что, мол, тот же самый гонец и ответ привезет. Но нет ответа. Тревожно было на душе у Нормурада.
До самого Ишима войска продвигались без особой спешки. Верховые лошади, стада овец и коров, отощавшие в долгом походе, на богатых приишимских лугах подкормились и отдохнули. Но вот войско пересекло Тобол, повернуло на закат солнца, и движение убыстрилось, день ото дня становясь стремительней.
Каждую колонну, каждый тумен, до последнего десятка,— все видит Тимур, все под тяжелым неусыпным его вниманием и движется его железной волей. Каким бы смелым, отважным ни был военачальник, воли ему эмир не дает, требует, чтобы все исполнялось по заведенному порядку, чтоб ни на миг не забывалась осторожность, чтоб ни одного безоглядного шага. Ибо знает великий воитель: здесь, в сотнях фарсахов от своей державы, случись что, ждать помощи неоткуда. И то известно Тимуру: упустишь время и случай — и пятисоттысячное войско Тохтамыша, собравшись воедино, подобно страшной палице обрушится на него. И чтоб не поднялась она, не раздавила, не разнесла вдребезги двадцать его туменов, он должен в излучине Итиля разбить Тохтамыша — прежде чем подоспеют войска Золотой Орды из южных степей.
Когда тумены Тимура вошли в привольные долины, прилегающие к предгорьям Урала, конный дозор наткнулся на небольшое кочевье башкир, не успевшее укрыться в горах. По свидетельству аксакалов, ногаи, летовавшие к югу от берегов Яика, собирались откочевать
в глубь Дашти-Кипчака, войска их, как слышали, готовятся отбыть в ставку Тохтамыша. Что думает, к чему клонится бей башкиров Богара, пока что неясно, неведомо; известно только, что он тоже собирает силы. Во всяком случае, по стариковским догадкам, уж не на помощь ли великого царя Тимура он рассчитывает?
Эта весть очень скоро достигла ушей Железного Хромца. Эмир позвал своих сыновей, самых верных сардаров и приказал установить связь с башкирским беем. Еще он отправил к Уральским горам человек двадцать острых на язык и легких на ногу дервишей. Пусть ходят по тамошним кочевьям, призывают башкир отложиться от Тохтамыша, идти под руку великого эмира. Если не подчинятся, гнев Тимура-Гурагана будет страшен, и ни в горах, ни в лесах, ни в самой преисподней никому от его расправы не найти спасения. Так что судьба башкирских родов — в их собственных руках. Пусть думают.
А Нормурад вспоминал о своем друге Хабрау, с которым расстался много лет назад. Есть ли он еще на этом свете? И, провожая башкир-аксакалов, Нормурад спросил одного из них, что постарше:
— Отец, не знаешь ли ты человека по имени Хабрау?
— Если ты о Хабрау-сэсэне спрашиваешь, кто же его не знает? — ответил старик.— Есть ли другой сэсэн славнее Хабрау?
Поговорить еще, расспросить о друге подробнее не удалось. Охрана, поторапливая, повела стариков в степь. Они тоже получили повеление идти в свои кочевья и рассказывать о том, что великий эмир несет свободу землям Урала и тем народам, которые не поднимут против него оружия, зла никакого учинено не будет.
У Тохтамыша же были свои заботы.
Еще весна не сошла, как в степях по обе стороны нижнего течения Итиля под ярым солнцем выгорела молодая трава, пересохли озера и мелкие речушки и пришла сушь. Бесчисленному множеству мелкого скота, стадам коров, а пуще того измученным зимней бескормицей табунам лошадей, боевым коням нужны были сочные пастбища, войскам же — отдых.
После долгих раздумий Тохтамыш разделил свое войско на две части, одну половину отправил на берега Дона, а другой, оставшейся в среднем течении Итиля, приказал перейти на левый берег. Раскинувшись на со-
тнн верст, черною тучей закрыв степь, войска двинулись на север. Повелев разбить на степной пойменной стороне Итиля временную ставку, хан определил каждому из двадцати туменов положенное ему становье и под надежной охраной вышел в путь.
Зима прошла в нудной кровопролитной войне с охваченными смутой народами Кавказа, потом в набеге на Хорезм потеряно до восьми тысяч воинов. Но сумрака на душе у Тохтамыша не было. Из последних походов он возвратился с богатой добычей, и самая большая гордость — разбил десятитысячное войско Хромого Тимура, Властелина Вселенной, который поставил на колени полмира. Вот так-то, пусть не слишком заносится славный Мавераннахр, пусть не забывает, что есть под самым боком теплый сосед—могучая Золотая Орда;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83
Но положение у молодого ученого было плачевным. Служил он чуждой ему, отвратительной его душе политике — политике войны, разорения, уничтожения. И не только не мог рассказать о том, что видел, что пережил, излить свой гнев, но даже бесстрастным быть ему не дозволено. В тех записях, которые станут в будущем страницами книги мавляны Шарафутдина Али Язди, каждое деяние, каждый приказ, каждое слово Владыки Вселенной Нормурад обязан представить плодами великого ума и великой справедливости. Рука пишет, а душа в иных мыслях, словно в тенетах, бьется. И не идет из головы больной отец, молодая жена и единственный сын, сердце по ним мается, исходит тоской. Вернется ли он домой, увидит ли своих родных?
Шедшие на Тохтамыша войска Хромого Тимура связи с родиной не обрывали, гонцы безостановочно сновали в оба конца. По старому, еще со времен Чингисхана идущему обычаю, на том пути, что оставляли за собой войска, каждые десять — пятнадцать фарсахов ставился почтово-сторожевой пост в сорок — пятьдесят человек, где держали сменных лошадей для гонцов и запасы провианта. Как бы ни увеличивались расстояния, гонцы, одолевая по сто верст в сутки, сначала за десять, позже -ла. двадцать дней добирались от походной ставки эмира до Самарканда.
Такая осмотрительность не была излишней. Хотя и в покоренных странах, и в самом Мавераннахре управлять оставались верные Тимуру люди, там или тут, только и гляди, закипит смута или вспыхнет мятеж.
О делах торговли и строительства, правосудия и сбора налогов, о посеве или жатве, обо всем, что связано со спокойствием государства, о тайных кознях врагов великий эмир должен узнавать своевременно, пусть он и находится за сотни фарсахов от столицы. К тому же в такой дальней дороге постоянная в чем-то нужда — в новом ли оружии, в дополнительном ли снаряжении. И в каждом случае, спрятав за пазуху грозное предписание эмира, несутся быстрые гонцы по широкой степи. Одни с фарманом домой скачут, другие же с вестями из дома спешат.
Переговорив с главой гонцов, Нормурад отправил домой два письма, но ни от отца, ни от братьев, оставленных защищать Самарканд, ответа почему-то не было. Того начальника без воздаяния он не оставил. Вроде доволен был глава почты, пылко уверял, что, мол, тот же самый гонец и ответ привезет. Но нет ответа. Тревожно было на душе у Нормурада.
До самого Ишима войска продвигались без особой спешки. Верховые лошади, стада овец и коров, отощавшие в долгом походе, на богатых приишимских лугах подкормились и отдохнули. Но вот войско пересекло Тобол, повернуло на закат солнца, и движение убыстрилось, день ото дня становясь стремительней.
Каждую колонну, каждый тумен, до последнего десятка,— все видит Тимур, все под тяжелым неусыпным его вниманием и движется его железной волей. Каким бы смелым, отважным ни был военачальник, воли ему эмир не дает, требует, чтобы все исполнялось по заведенному порядку, чтоб ни на миг не забывалась осторожность, чтоб ни одного безоглядного шага. Ибо знает великий воитель: здесь, в сотнях фарсахов от своей державы, случись что, ждать помощи неоткуда. И то известно Тимуру: упустишь время и случай — и пятисоттысячное войско Тохтамыша, собравшись воедино, подобно страшной палице обрушится на него. И чтоб не поднялась она, не раздавила, не разнесла вдребезги двадцать его туменов, он должен в излучине Итиля разбить Тохтамыша — прежде чем подоспеют войска Золотой Орды из южных степей.
Когда тумены Тимура вошли в привольные долины, прилегающие к предгорьям Урала, конный дозор наткнулся на небольшое кочевье башкир, не успевшее укрыться в горах. По свидетельству аксакалов, ногаи, летовавшие к югу от берегов Яика, собирались откочевать
в глубь Дашти-Кипчака, войска их, как слышали, готовятся отбыть в ставку Тохтамыша. Что думает, к чему клонится бей башкиров Богара, пока что неясно, неведомо; известно только, что он тоже собирает силы. Во всяком случае, по стариковским догадкам, уж не на помощь ли великого царя Тимура он рассчитывает?
Эта весть очень скоро достигла ушей Железного Хромца. Эмир позвал своих сыновей, самых верных сардаров и приказал установить связь с башкирским беем. Еще он отправил к Уральским горам человек двадцать острых на язык и легких на ногу дервишей. Пусть ходят по тамошним кочевьям, призывают башкир отложиться от Тохтамыша, идти под руку великого эмира. Если не подчинятся, гнев Тимура-Гурагана будет страшен, и ни в горах, ни в лесах, ни в самой преисподней никому от его расправы не найти спасения. Так что судьба башкирских родов — в их собственных руках. Пусть думают.
А Нормурад вспоминал о своем друге Хабрау, с которым расстался много лет назад. Есть ли он еще на этом свете? И, провожая башкир-аксакалов, Нормурад спросил одного из них, что постарше:
— Отец, не знаешь ли ты человека по имени Хабрау?
— Если ты о Хабрау-сэсэне спрашиваешь, кто же его не знает? — ответил старик.— Есть ли другой сэсэн славнее Хабрау?
Поговорить еще, расспросить о друге подробнее не удалось. Охрана, поторапливая, повела стариков в степь. Они тоже получили повеление идти в свои кочевья и рассказывать о том, что великий эмир несет свободу землям Урала и тем народам, которые не поднимут против него оружия, зла никакого учинено не будет.
У Тохтамыша же были свои заботы.
Еще весна не сошла, как в степях по обе стороны нижнего течения Итиля под ярым солнцем выгорела молодая трава, пересохли озера и мелкие речушки и пришла сушь. Бесчисленному множеству мелкого скота, стадам коров, а пуще того измученным зимней бескормицей табунам лошадей, боевым коням нужны были сочные пастбища, войскам же — отдых.
После долгих раздумий Тохтамыш разделил свое войско на две части, одну половину отправил на берега Дона, а другой, оставшейся в среднем течении Итиля, приказал перейти на левый берег. Раскинувшись на со-
тнн верст, черною тучей закрыв степь, войска двинулись на север. Повелев разбить на степной пойменной стороне Итиля временную ставку, хан определил каждому из двадцати туменов положенное ему становье и под надежной охраной вышел в путь.
Зима прошла в нудной кровопролитной войне с охваченными смутой народами Кавказа, потом в набеге на Хорезм потеряно до восьми тысяч воинов. Но сумрака на душе у Тохтамыша не было. Из последних походов он возвратился с богатой добычей, и самая большая гордость — разбил десятитысячное войско Хромого Тимура, Властелина Вселенной, который поставил на колени полмира. Вот так-то, пусть не слишком заносится славный Мавераннахр, пусть не забывает, что есть под самым боком теплый сосед—могучая Золотая Орда;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83