— Тяжко ли занемог канцлер? Как же так? И это сейчас, перед свадьбой, когда он так нужен при дворе? Неужто до конца апреля не встанет?
Придворный медик отрицательно покачал головой.
— Он тяжело, неизлечимо болен. Если встанет, то другой приступ свалит его, как топор подрубленное дерево.
— Не верю. Доктору Алифио всего лишь сорок четыре года.
— Но сердце не считает человеческие годы. У него свой отсчет времени, — робко пояснил медик.
— Что ж. Предупредите канцлера, завтра после полудня я навещу его в его покоях.
И она направилась туда, где никогда не бывала прежде: в крыло замка, занимаемое приближенными. На пороге комнаты канцлера ее остановил тот же лекарь и произнес шепотом:
— Он был так взволнован вестью о визите вашего величества, что всю ночь не спал, и сегодня его состояние ухудшилось. К сожалению, все лекарства бесполезны.
— Вы всегда бессильны, — негодующе заявила она, — когда ваша помощь необходима более всего. Я хочу остаться с ним наедине.
Услышав шаги, канцлер открыл глаза и некоторое время молча глядел на королеву.
— Мне не верилось, что вы, ваше величество, соизволите ко мне...
Он умолк, а она с горечью смотрела на его заострившееся, побледневшее лицо, запавшие глаза.
— Коли б ведала, что вам так неможется, я пришла бы еще вчера.
— Думаю, это уже конец, - прошептал он.
— Неужели? Вы не прожили и полвека. Даст бог, будете здоровы...
— О нет. Нет...
— Постарайтесь собрать все силы, — просила она его и, уже сердясь, тронув за плечо, добавила: — Король снова воспротивился моим замыслам. Сейчас, перед браком Августа, вы мне так необходимы! Понимаете? Необходимы!
— Наконец-то, — вздохнул он, — нужно было быть на смертном одре, чтобы услышать это и чтобы ваши руки...
Он смотрел на пальцы королевы, вцепившиеся в кружева его рубашки. Она тотчас же выпрямилась, отпустила его.
— Что я говорю сейчас и что делаю — не имеет значения. Важно, чтобы вы поправились. Прошу вас, соберите все силы...
— Пытаюсь собрать, чтобы предостеречь вас, моя госпожа, — прошептал он. — Чтобы сказать...
Она снова наклонилась над больным, его дрожащий голос был едва слышен.
— Говорите, — приказала она.
— Немногие из советников служили вам так верно, как я...
— Знаю, — согласилась она.
— И немногие так искренне... так искренне... любят...
— Алифио, — предостерегла она, но он продолжал говорить:
— Я собрал все силы, чтобы сказать вам...
— О боже! Как мне вас будет не хватать! — прошептала она.
— Эти слова мне дороже всего, — улыбнулся он, вглядываясь в наклонившееся над ним лицо.
— У вас есть какое-либо желание? — спросила она. — Выполню любое.
— Не хочу, чтобы вы разгневались, но... Я хотел бы сказать слова, которые останутся на моих устах в последний час...
— Какие же это слова? — спросила она, потрясенная.
— Принцесса... Прекрасная принцесса Бона, — вздохнул он.
Они долго молча смотрели друг на друга. Королева при-
ложила к его губам ладонь, выпрямилась и произнесла одно лишь слово:
— Конец.
Только у дверей она еще раз обернулась и взглянула на своего канцлера в последний раз...
— Алифио... Дорогой мой... — прошептала она.
Королевская канцелярия по распоряжению Сигизмунда выхлопотала у церкви поблажку для молодоженов, находившихся в близком родстве, поскольку матерью старого короля была Елизавета Австрийская, а нареченную объединяло кровное родство с Владиславом Ягеллончиком. Вскоре после этого, в конце апреля, в окружении многочисленной свиты Елизавета покинула Вену и, после приветственной речи, произнесенной в Оломунце подканцлером Мацеёвским, прибыла в замок на Вавеле. Ее кортеж, ехавший по улицам города, являл собой великолепное, зрелище, особый колорит которому придавали отряды польских и литовских рыцарей, отличавшихся друг от друга своими одеждами. Радовали глаз и стальные и позолоченные доспехи одних, венгерские, турецкие и даже испанские наряды других. Сигизмунд Август в серебристом одеянии выехал встретить свою будущую супругу в шатре, разбитом недалеко от города. Равнодушно проехал он по шумным улицам, даже не взглянув на украшенные коврами окна домов. Ему было безразлично, кого он увидит через час, мысли его еще по-прежнему кружили вокруг Дианы. А когда, возвращаясь, он ехал возле обитого алым бархатом экипажа, он даже не смотрел на сидящую в нем маленькую девичью фигурку, рассеянно взирая на тащившую карету шестерку сивых, великолепно убранных лошадей...
Ценителем красоты будущей королевы оказался Сигизмунд Старый. Он был рад, что присланное из Вены изображение не лгало. И хотя принцесса оказалась болезненной и бледной, она и в самом деле была так хороша и приятна, что король сразу же стал звать ее доченькой, отчего у Боны пятнами проступил на щеках румянец негодования. С таким же раздражением она приняла переданное ей на другой день маршалом Вольским известие, что в коронационном кортеже на пути в собор она не займет первого места. Поэтому, когда король вошел в зал, где она находилась с дочерьми и всем своим двором, она подошла к нему, промолвив вполголоса:
— Верно ли, ваше величество, что ваша невестка в коронационном шествии будет идти впереди меня? И в костеле также займет место передо мною, королевой Польши? Сигизмунд Старый обратился к Мацеёвскому.
— Ответьте, ваша милость, на вопрос ее величества. Канцлер низко поклонился, но его ответ не удовлетворил Бону.
— Таково право и придворный церемониал, — заявил он.
— Право? Оттолкнуть королеву на второе место? После молодухи?
— Изменить этого уже нельзя. Распоряжения отданы, — вмешался король.
Подойдя к нему совсем близко, она шепнула:
— Если бы вы пожелали...
Однако король оборвал ее резче обычного:
— Ни слова больше! Я бы выглядел смешным.
— Ни слова! — повторила она, стиснув зубы. — Молчать, всегда молчать...
Она отступила и вернулась к дочерям. В этот момент вошла Елизавета в белой коронационной мантии, с глубоким вырезом спереди. Сзади вырез закрывали длинные золотисто-рыжеватые волосы, роскошным покровом ниспадавшие до пояса. Она выглядела бледной и измученной, но отказать будущей жене Августа ни в обаянии, ни в робком желании всем понравиться и угодить нельзя было. Бросив пугливый извиняющийся взгляд на своих будущих родственников, она подошла к королю, и он положил руки ей на плечи.
— Мы рады приветствовать вас, дорогая доченька, — произнес он. — Что-то вы очень бледны. Наверное, устали?
Весь двор ожидал ответа на латинском языке или даже на польском, однако Елизавета не задала себе труда научиться хотя бы нескольким фразам на языке, который с этого дня должен был стать для нее родным. Она ответила с улыбкой, но по-немецки:
Старый король ничего не сказал, вслушиваясь внимательно в молчание супруги и двора, но, поскольку тишина затянулась, произнес наконец:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155