Вся беда в этом. И тетерева тоже нет. Да и были бы, лучше до вечера отложить.
— Это почему же?
— Разве мыслимо сейчас целый день у костра сидеть, когда кругом такая красота да благодать? Это тогда лучше совсем из дому не выходить. Сейчас по лесу бродить надо, а не у костра сидеть»
— Это верно, Дмитрий Николаевич, — согласился и я. — Не затем мы ехали, чтобы целыми днями у костров сидеть. Побродить надо.
— Обязательно, как же иначе! Подстрелить, может, ничего не подстрелим, но хоть посмотрим, как лес живет, что нового туг. Теперь в лесу каждый день перемены да новости. Может, тетеревиные тока найдем. А вечерком на тягу. Страсть как соскучился я по этой охоте.
— Вам-то, конечно, хочется побродить, — согласился с нами Иван, — а нам все равно, мы ведь каждый день тут, да почитай с утра и до ночи, а теперь дни-то — год! Всего насмотришься. Вечером вы лучше-на пасеку приходите. Правда, нынче вальдшнепа в каждой порубке найдешь, а у нас па пасеке их особо много. Там рядом старая сеча есть, вся в молодой поросли, вот над ней по вечерам вальдшнепы и резвятся.
Побродить с нами по лесу Иван отказался, сославшись на какое-то неотложное дело. Мы договорились с ним, чтобы он к вечеру принес на пасеку из хутора наших подсадных уток. Вечером мы на пасеке постоим на тяге, а уж утром без задержки все вместе пойдем за утками.
Мы расстались с Иваном. Он пошел на пасеку, а мы — дальше в лес.
Кругом во множестве летали дрозды всех систем: и дерябы, и рябинники, и белобровники, и мелкие певчие дрозды; пестрые красноголовые дятлы, скворцы, зорянки, зяблики, лесные жаворонки, синицы-гаечки и московки и множество других мелких певчих птиц. Они только прилетели с юга, еще не разбились на пары и порхали с дерева на дерево стаями. Большие синицы тоже перебрались после зимовки из села в лес и летали тут же парами и в одиночку.
На припеках расцветали самые ранние весенние цветы — бледно-голубые колокольцы сон-травы, круглые, яркие, как тюльпаны, на толстых сочных пушистых стеблях. Это первоцветы, поэтому и зовут их в народе подснежниками. Во множестве встречались бледно-розовые мелкие цветочки волчьего лыка, похожие чем-то на цветы сирени. По сырым, но пригретым ложбинкам жаром горели золотисто-желтые соцветия мать-и-мачехи, похожие на одуванчики, на коротком мясистом чешуйчатом стебле. Их за сладковатый сок любят жевать деревенские ребятишки. Почти по всему лесу, где только не было снега, пробилась сквозь прошлогодний лист и расцвела ярко-синими глазками медуница. Белые тугие ростки голубых перелесок, лиловых хохлаток, гусиного лука пробились даже сквозь тонкую пелену снега. Цветы эти дошли до нас от третичного периода и до сих пор не изменили своим привычкам: пробуждаются еще под снегом, в феврале, и цветут рядом с тающими снегами, как когда-то цвели по соседству с ледником. Я люблю эти весенние первоцветы. Им вдоволь хватает влаги, а к холодам они привычны. И растут эти весенние неженки быстро, не успеют распустить по два-три листочка — и уже расцвели, глянули на мир голубыми глазками. Среди них не найдешь захиревших, недоразвитых растений. Все они стройны и сильны. Стебли и листья у них сочные, даже водянистые, а цветы — нежные-нежные. Так и веет от них чем-то весенним, молодым, девственным. Правда, в них мало запаха, а в иных и совсем нет, но привлекают они своей свежестью и нежностью не меньше, чем летние лесные и полевые цветы своим ароматом.
— А вот и тетерева! — вдруг спокойно сказал Дмитрий Николаевич и наклонился под старой бородавчатой березой. Я уже обрадовался, думал, что он случайно напал на место токования тетеревов, Но когда подошел к нему, еще обрадованный находкой и уже мысленно строящий шалаш в подходящем месте, то сразу же был поражен и невольно вздрогнул. Под березой то тут, то там в беспорядке валялось десятка три мертвых, еще не успевших разложиться косачей, с белоснежными перевязочками на крыльях и такими же подхвостниками. Некоторые из них были уже наполовину расклеваны воронами.
— Что это, братское кладбище? — спросил я и сам удивился спокойствию своего голоса.
— Похоже, что так, — мрачно ответил Дмитрий Николаевич. — Болезнь, что ли, на них напала? Шут ее разберет, а жаль птиц. Да и странно — вся стая враз. Может, отравились чем?
Но оказалось, что вся стая могучих чернышей погибла здесь в феврале или марте. Вечером вся стая собралась на ночлег. Тетерева облюбовали большую старую березу и, рассыпавшись по ней, долго сидели на сучьях, пока не померкла серенькая вечерняя заря. Потом, когда на леса опустились короткие зимние сумерки, птицы одна за другой стали падать с березы в пушистый сугроб и устраиваться в нем на ночь. Крупными хлопьями, словно большие белые бабочки, сыпал сырой снежок. К полуночи он сравнял все лунки с сугробом, и птицы уснули в тепле и полной безопасности. К утру погода сменилась, ударил сильный мороз. На снегу после вчерашней оттепели образовалась толстая ледяная корка наста. На заре птицы пробудились и, сколько ни бились, так и не могли пробить ледяную корку и вырваться наружу, Только немногим из них удалось уйти, а остальные обессилели и остались тут навсегда. Наступившая весна вскрыла это преступление зимы.
— Вот где токовище-то было бы, — тяжело вздохнул Дмитрий Николаевич. — Сколько певунов погибло! Эх, природа, природа! Ты и создаешь, ты и губишь»
Мы собрали всех птиц, аккуратно сложили под березой, п ли сверху хворостом, прошлогодним листом. На березе загесали отметину и написали чернильным карандашом, что здесь покоится тетеревиная стая косачей, погибшая под этой березой в зимнее время, поставили дату и расписались.
А из отеса закапал на тетеревиную братскую могилу, искрясь на солнце, чистый, как слезы, березовый сок, словно березе и в самом деле было горько видеть так нелепо погибшую стаю сильных и красивых птиц.
Дальше пошел еловый лес, густой, темный. Сразу же пахнуло на нас снегом и сыростью, как из холодного погреба. Под темные глухие ели солнце почти не проникало, и там белели тяжелые, слежалые сугробы снега, побуревшие, но еще прочные, не изъеденные теплом.
— Нам бы на ту сторону протоки перебраться, — посоветовал Дмитрий Николаевич. — Там чернолесье, теплее и дичи должно быть больше. Здесь ведь еще зима,,.
— А как переберешься?
— Попробовать надо,
— А не искупаемся?
— Ну, чать не маленькие!
Мы вырубили по тонкой осиновой жердинке, развернули голенища своих болотных сапог-бродней и, осторожно ступая по воде, ощупывая шестами глубину, медленно побрели Протока — это просто затопленная полой водой низина леса. Летом тут сухо, поэтому мы и шли, пробираясь от дерева к дереву, от пенька к пеньку. Ржаво-коричневая, словно квас, вода, поднялась выше колен и плотно, словно обручем, сжимала ноги.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101
— Это почему же?
— Разве мыслимо сейчас целый день у костра сидеть, когда кругом такая красота да благодать? Это тогда лучше совсем из дому не выходить. Сейчас по лесу бродить надо, а не у костра сидеть»
— Это верно, Дмитрий Николаевич, — согласился и я. — Не затем мы ехали, чтобы целыми днями у костров сидеть. Побродить надо.
— Обязательно, как же иначе! Подстрелить, может, ничего не подстрелим, но хоть посмотрим, как лес живет, что нового туг. Теперь в лесу каждый день перемены да новости. Может, тетеревиные тока найдем. А вечерком на тягу. Страсть как соскучился я по этой охоте.
— Вам-то, конечно, хочется побродить, — согласился с нами Иван, — а нам все равно, мы ведь каждый день тут, да почитай с утра и до ночи, а теперь дни-то — год! Всего насмотришься. Вечером вы лучше-на пасеку приходите. Правда, нынче вальдшнепа в каждой порубке найдешь, а у нас па пасеке их особо много. Там рядом старая сеча есть, вся в молодой поросли, вот над ней по вечерам вальдшнепы и резвятся.
Побродить с нами по лесу Иван отказался, сославшись на какое-то неотложное дело. Мы договорились с ним, чтобы он к вечеру принес на пасеку из хутора наших подсадных уток. Вечером мы на пасеке постоим на тяге, а уж утром без задержки все вместе пойдем за утками.
Мы расстались с Иваном. Он пошел на пасеку, а мы — дальше в лес.
Кругом во множестве летали дрозды всех систем: и дерябы, и рябинники, и белобровники, и мелкие певчие дрозды; пестрые красноголовые дятлы, скворцы, зорянки, зяблики, лесные жаворонки, синицы-гаечки и московки и множество других мелких певчих птиц. Они только прилетели с юга, еще не разбились на пары и порхали с дерева на дерево стаями. Большие синицы тоже перебрались после зимовки из села в лес и летали тут же парами и в одиночку.
На припеках расцветали самые ранние весенние цветы — бледно-голубые колокольцы сон-травы, круглые, яркие, как тюльпаны, на толстых сочных пушистых стеблях. Это первоцветы, поэтому и зовут их в народе подснежниками. Во множестве встречались бледно-розовые мелкие цветочки волчьего лыка, похожие чем-то на цветы сирени. По сырым, но пригретым ложбинкам жаром горели золотисто-желтые соцветия мать-и-мачехи, похожие на одуванчики, на коротком мясистом чешуйчатом стебле. Их за сладковатый сок любят жевать деревенские ребятишки. Почти по всему лесу, где только не было снега, пробилась сквозь прошлогодний лист и расцвела ярко-синими глазками медуница. Белые тугие ростки голубых перелесок, лиловых хохлаток, гусиного лука пробились даже сквозь тонкую пелену снега. Цветы эти дошли до нас от третичного периода и до сих пор не изменили своим привычкам: пробуждаются еще под снегом, в феврале, и цветут рядом с тающими снегами, как когда-то цвели по соседству с ледником. Я люблю эти весенние первоцветы. Им вдоволь хватает влаги, а к холодам они привычны. И растут эти весенние неженки быстро, не успеют распустить по два-три листочка — и уже расцвели, глянули на мир голубыми глазками. Среди них не найдешь захиревших, недоразвитых растений. Все они стройны и сильны. Стебли и листья у них сочные, даже водянистые, а цветы — нежные-нежные. Так и веет от них чем-то весенним, молодым, девственным. Правда, в них мало запаха, а в иных и совсем нет, но привлекают они своей свежестью и нежностью не меньше, чем летние лесные и полевые цветы своим ароматом.
— А вот и тетерева! — вдруг спокойно сказал Дмитрий Николаевич и наклонился под старой бородавчатой березой. Я уже обрадовался, думал, что он случайно напал на место токования тетеревов, Но когда подошел к нему, еще обрадованный находкой и уже мысленно строящий шалаш в подходящем месте, то сразу же был поражен и невольно вздрогнул. Под березой то тут, то там в беспорядке валялось десятка три мертвых, еще не успевших разложиться косачей, с белоснежными перевязочками на крыльях и такими же подхвостниками. Некоторые из них были уже наполовину расклеваны воронами.
— Что это, братское кладбище? — спросил я и сам удивился спокойствию своего голоса.
— Похоже, что так, — мрачно ответил Дмитрий Николаевич. — Болезнь, что ли, на них напала? Шут ее разберет, а жаль птиц. Да и странно — вся стая враз. Может, отравились чем?
Но оказалось, что вся стая могучих чернышей погибла здесь в феврале или марте. Вечером вся стая собралась на ночлег. Тетерева облюбовали большую старую березу и, рассыпавшись по ней, долго сидели на сучьях, пока не померкла серенькая вечерняя заря. Потом, когда на леса опустились короткие зимние сумерки, птицы одна за другой стали падать с березы в пушистый сугроб и устраиваться в нем на ночь. Крупными хлопьями, словно большие белые бабочки, сыпал сырой снежок. К полуночи он сравнял все лунки с сугробом, и птицы уснули в тепле и полной безопасности. К утру погода сменилась, ударил сильный мороз. На снегу после вчерашней оттепели образовалась толстая ледяная корка наста. На заре птицы пробудились и, сколько ни бились, так и не могли пробить ледяную корку и вырваться наружу, Только немногим из них удалось уйти, а остальные обессилели и остались тут навсегда. Наступившая весна вскрыла это преступление зимы.
— Вот где токовище-то было бы, — тяжело вздохнул Дмитрий Николаевич. — Сколько певунов погибло! Эх, природа, природа! Ты и создаешь, ты и губишь»
Мы собрали всех птиц, аккуратно сложили под березой, п ли сверху хворостом, прошлогодним листом. На березе загесали отметину и написали чернильным карандашом, что здесь покоится тетеревиная стая косачей, погибшая под этой березой в зимнее время, поставили дату и расписались.
А из отеса закапал на тетеревиную братскую могилу, искрясь на солнце, чистый, как слезы, березовый сок, словно березе и в самом деле было горько видеть так нелепо погибшую стаю сильных и красивых птиц.
Дальше пошел еловый лес, густой, темный. Сразу же пахнуло на нас снегом и сыростью, как из холодного погреба. Под темные глухие ели солнце почти не проникало, и там белели тяжелые, слежалые сугробы снега, побуревшие, но еще прочные, не изъеденные теплом.
— Нам бы на ту сторону протоки перебраться, — посоветовал Дмитрий Николаевич. — Там чернолесье, теплее и дичи должно быть больше. Здесь ведь еще зима,,.
— А как переберешься?
— Попробовать надо,
— А не искупаемся?
— Ну, чать не маленькие!
Мы вырубили по тонкой осиновой жердинке, развернули голенища своих болотных сапог-бродней и, осторожно ступая по воде, ощупывая шестами глубину, медленно побрели Протока — это просто затопленная полой водой низина леса. Летом тут сухо, поэтому мы и шли, пробираясь от дерева к дереву, от пенька к пеньку. Ржаво-коричневая, словно квас, вода, поднялась выше колен и плотно, словно обручем, сжимала ноги.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101