У меня их полгорода; Эмма здесь, только ушла с женой гулять.
— Нет, Анна Дмитриевна Боброва.
— Пять минут ранее вы бы ее застали здесь; она приезжала ко мне давеча с Ефремовой и осталась было у меня погостить, но сейчас был здесь ее брат и увез с собой.
Я опрометью бросился к Боброву, но уже не застал его дома. Я отправился к полицеймейстеру. Скоро вся полиция была поднята на ноги. Городовые, хожалые и пристава разъехались в разные стороны искать Боброву. Ясно было, что брат хотел
скрыть сестру свою. Сам я между тем поехал в тюремный замок к Ичалову.
Когда я вошел в его камеру, он сидел на деревянной кровати, облокотившись о подушку; небольшое круглое окно под самым потолком едва освещало его комнату, воздух был очень тяжелый. Я сел подле него на кровать.
— Надеюсь, — сказал я, — что вы, господин Ичалов, скажете теперь всю истину.
— Боброву вы уже допросили?
— Нет еще.
— Так я отказываюсь отвечать. Пусть она прежде меня даст свое показание, а там я расскажу все, что знаю.
Как ни настаивал я, но Ичалов остался при своем решении. Позвав смотрителя, я поручил ему усилить надзор для предупреждения какого бы то ни было свидания арестанта с посторонними
лицами.Я вернулся домой. О побеге Бобровой я не беспокоился. Я был уверен, что ее скоро представят к следствию. Однако к семи часам вечера ее еще не было. Я вышел пройтись по улице, приказав, если ее привезут без меня, оставить с провожатыми в приемной. Но едва только я прошел шагов пять-десять, как увидал тройку, во весь опор приближавшуюся к моему дому. В санях сидели трое: Матов, Кокорин и Анна Дмитриевна.
— Откуда? — спросил я. — Лошади у вас в мыле.
— Из села Гуслицы.
— Как? Из-за девяти верст?
— Да!
Мы вошли в приемную. Только с трудом можно было узнать пленницу. Куда девался ее румянец? Лицо было истомлено; заплаканные, красные глаза опухли, она едва держалась на ногах. Усадив ее в кресло, я спросил, не желает ли она чем-нибудь подкрепить себя. Она попросила оставить ее одну на несколько минут. Мы вышли. Я послал Кокорина пригласить двух понятых, которых через другое крыльцо провели в мой кабинет и поставили за ширмами. Между тем полицеймейстер рассказывал мне следующее:
— Часов до двух полиция не могла напасть па ее след. Утром она была у нескольких из своих родственников и после всех у дяди своего Гамельмана, откуда уехала с братом, но куда — никто не знал. Прохожие видели на улицах тройку лошадей с двумя седоками. Кокорин и несколько полицейских взяли верховых лошадей и пустились в погоню по разным дорогам. Беглецов настигли в селе Гуслицы и привезли сюда. На вопросы Кокорина, куда Боброва намерена была уехать, она отвечала, что не знает и ехала туда, куда вез ее брат.
Я простился с полицеймейстером и Кокориным и пригласил Анну Дмитриевну войти в мой кабинет. Увидев секретаря, она сказала:
— Здесь есть постороннее лицо, нельзя ли нам остаться вдвоем? Секретарь по моему знаку вышел из комнаты. Затем, опустившись в кресло, она начала так:
— Я не по своей воле уезжала отсюда. Даю вам слово, что я исполняла только желание моего брата... Он думал меня этим спасти... Меня силой посадили в сани... Прошу вас только не подвергать моего брата ответственности.
— Будьте покойны.
— Но я должна сознаться, что под влиянием быстрой езды, свежего воздуха, при виде спокойных и веселых лиц, идущих по улицам... во мне явился страх потерять свободу. Я не хотела бежать, но была рада, что меня увозят! Этим я как бы очищалась перед своею совестью в том, что вновь покидаю Ичалова на произвол судьбы... И зачем я не бросилась под лошадей, зачем пожалела жизнь?..
— Бог остерег вас. Вы еще не выполнили своего долга, вы еще не договорили вчерашних слов ваших.
Она сделала нетерпеливое движение, точно упрекая себя за эту откровенность, и опустила глаза.
— Вспомните, что в ваших руках судьба невинного, — сказал я. Она подняла голову, подумала немного и спросила:
— Чего вам от меня еще нужно? Вчера я все сказала.
— Вы сообщили только факт, суду нужны подробности; я попрошу вас рассказать теперь, каким образом совершено вами убийство?
Она снова опустила голову низко-низко и, перебирая руками складки своего платья, думала. Я не мог видеть ее лица, но догадывался, что нерешительность овладевала ею. Через минуту она посмотрела на меня пристально, подавила вздох и, повернув лицо в сторону, сказала:
— Я могла и оговорить себя... Чего вам от меня нужно? — вдруг вскрикнула она и впилась в меня блестящими глазами.
— Я исполнитель, Анна Дмитриевна, — сказал я мягко.
— Верховного правосудия?
— Да, правосудия.
— Но разве мало вашему правосудию того, в чем я созналась? Оно хочет подробностей, воспоминаний, оно хочет, чтобы я душу перед ним вывернула, чтобы я пережила вновь... Нет, не будет этого!.. У вас нет доказательств!
Я подошел к несгораемому шкафу, достал бритвы и положил их на стол.
— В этом футляре одна из бритв вашего брата, — сказал я, — в запечатанном свертке находится совершенно подобная бритва, составляющая с этой пару.
— Так что же?
— Этой бритвой зарезана Русланова.
— Почему же именно этой?
— На ней ее кровь. На ней волосы из ее брови.
— Как же вы докажете, что На бритве ее кровь?
— Это докажет врачебное ведомство.
— Как же оно узнает, чья это именно кровь? И почему из того, что на бритве кровь, можно заключить, что я убийца?
— Вот вам другое доказательство, — сказал я, показывая записку, отобранную у модистки Мазуриной.
— Я не знаю этой записки.
— Записка выпала из кармана вашего платья, которое переделывалось у Мазуриной после бала.
— Я где-то читала, что одного убийцу нашли по пуговице, оторвавшейся от его жилета. Вы, должно быть, уголовных романов начитались и подбираете всякий вздор. Я ничего больше не скажу
вам.
Она замолчала и упорно стала смотреть в сторону.
— Я, конечно, не могу заставить вас говорить. Не угодно ли вам удостоверить вашей подписью, что вы отказываетесь дать показание?
— Не желаю.
Я вышел в переднюю и сделал распоряжение о том, чтобы ко мне немедленно доставили арестанта Ичалова. Появление его, казалось мне, должно дать другое направление показаниям Бобровой. Мы оба молчали. Она то вставала и подходила к окну, то садилась снова. Я раскрыл книгу и старался читать, по временам взглядывая на нее. Она раз поймала меня на этом и, усмехнувшись, сказала: «Какое интересное tete-a-tete!» Я промолчал. Прошло около получаса. Наконец раздался звонок, за ним послышались в передней шаги и тяжелые удары ружейными прикладами об пол. Двери широко растворились, и в кабинет вошел арестант в серой шинели. За арестантом вошли двое конвойных с ружьями.
Ичалов взглянул на Боброву.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30
— Нет, Анна Дмитриевна Боброва.
— Пять минут ранее вы бы ее застали здесь; она приезжала ко мне давеча с Ефремовой и осталась было у меня погостить, но сейчас был здесь ее брат и увез с собой.
Я опрометью бросился к Боброву, но уже не застал его дома. Я отправился к полицеймейстеру. Скоро вся полиция была поднята на ноги. Городовые, хожалые и пристава разъехались в разные стороны искать Боброву. Ясно было, что брат хотел
скрыть сестру свою. Сам я между тем поехал в тюремный замок к Ичалову.
Когда я вошел в его камеру, он сидел на деревянной кровати, облокотившись о подушку; небольшое круглое окно под самым потолком едва освещало его комнату, воздух был очень тяжелый. Я сел подле него на кровать.
— Надеюсь, — сказал я, — что вы, господин Ичалов, скажете теперь всю истину.
— Боброву вы уже допросили?
— Нет еще.
— Так я отказываюсь отвечать. Пусть она прежде меня даст свое показание, а там я расскажу все, что знаю.
Как ни настаивал я, но Ичалов остался при своем решении. Позвав смотрителя, я поручил ему усилить надзор для предупреждения какого бы то ни было свидания арестанта с посторонними
лицами.Я вернулся домой. О побеге Бобровой я не беспокоился. Я был уверен, что ее скоро представят к следствию. Однако к семи часам вечера ее еще не было. Я вышел пройтись по улице, приказав, если ее привезут без меня, оставить с провожатыми в приемной. Но едва только я прошел шагов пять-десять, как увидал тройку, во весь опор приближавшуюся к моему дому. В санях сидели трое: Матов, Кокорин и Анна Дмитриевна.
— Откуда? — спросил я. — Лошади у вас в мыле.
— Из села Гуслицы.
— Как? Из-за девяти верст?
— Да!
Мы вошли в приемную. Только с трудом можно было узнать пленницу. Куда девался ее румянец? Лицо было истомлено; заплаканные, красные глаза опухли, она едва держалась на ногах. Усадив ее в кресло, я спросил, не желает ли она чем-нибудь подкрепить себя. Она попросила оставить ее одну на несколько минут. Мы вышли. Я послал Кокорина пригласить двух понятых, которых через другое крыльцо провели в мой кабинет и поставили за ширмами. Между тем полицеймейстер рассказывал мне следующее:
— Часов до двух полиция не могла напасть па ее след. Утром она была у нескольких из своих родственников и после всех у дяди своего Гамельмана, откуда уехала с братом, но куда — никто не знал. Прохожие видели на улицах тройку лошадей с двумя седоками. Кокорин и несколько полицейских взяли верховых лошадей и пустились в погоню по разным дорогам. Беглецов настигли в селе Гуслицы и привезли сюда. На вопросы Кокорина, куда Боброва намерена была уехать, она отвечала, что не знает и ехала туда, куда вез ее брат.
Я простился с полицеймейстером и Кокориным и пригласил Анну Дмитриевну войти в мой кабинет. Увидев секретаря, она сказала:
— Здесь есть постороннее лицо, нельзя ли нам остаться вдвоем? Секретарь по моему знаку вышел из комнаты. Затем, опустившись в кресло, она начала так:
— Я не по своей воле уезжала отсюда. Даю вам слово, что я исполняла только желание моего брата... Он думал меня этим спасти... Меня силой посадили в сани... Прошу вас только не подвергать моего брата ответственности.
— Будьте покойны.
— Но я должна сознаться, что под влиянием быстрой езды, свежего воздуха, при виде спокойных и веселых лиц, идущих по улицам... во мне явился страх потерять свободу. Я не хотела бежать, но была рада, что меня увозят! Этим я как бы очищалась перед своею совестью в том, что вновь покидаю Ичалова на произвол судьбы... И зачем я не бросилась под лошадей, зачем пожалела жизнь?..
— Бог остерег вас. Вы еще не выполнили своего долга, вы еще не договорили вчерашних слов ваших.
Она сделала нетерпеливое движение, точно упрекая себя за эту откровенность, и опустила глаза.
— Вспомните, что в ваших руках судьба невинного, — сказал я. Она подняла голову, подумала немного и спросила:
— Чего вам от меня еще нужно? Вчера я все сказала.
— Вы сообщили только факт, суду нужны подробности; я попрошу вас рассказать теперь, каким образом совершено вами убийство?
Она снова опустила голову низко-низко и, перебирая руками складки своего платья, думала. Я не мог видеть ее лица, но догадывался, что нерешительность овладевала ею. Через минуту она посмотрела на меня пристально, подавила вздох и, повернув лицо в сторону, сказала:
— Я могла и оговорить себя... Чего вам от меня нужно? — вдруг вскрикнула она и впилась в меня блестящими глазами.
— Я исполнитель, Анна Дмитриевна, — сказал я мягко.
— Верховного правосудия?
— Да, правосудия.
— Но разве мало вашему правосудию того, в чем я созналась? Оно хочет подробностей, воспоминаний, оно хочет, чтобы я душу перед ним вывернула, чтобы я пережила вновь... Нет, не будет этого!.. У вас нет доказательств!
Я подошел к несгораемому шкафу, достал бритвы и положил их на стол.
— В этом футляре одна из бритв вашего брата, — сказал я, — в запечатанном свертке находится совершенно подобная бритва, составляющая с этой пару.
— Так что же?
— Этой бритвой зарезана Русланова.
— Почему же именно этой?
— На ней ее кровь. На ней волосы из ее брови.
— Как же вы докажете, что На бритве ее кровь?
— Это докажет врачебное ведомство.
— Как же оно узнает, чья это именно кровь? И почему из того, что на бритве кровь, можно заключить, что я убийца?
— Вот вам другое доказательство, — сказал я, показывая записку, отобранную у модистки Мазуриной.
— Я не знаю этой записки.
— Записка выпала из кармана вашего платья, которое переделывалось у Мазуриной после бала.
— Я где-то читала, что одного убийцу нашли по пуговице, оторвавшейся от его жилета. Вы, должно быть, уголовных романов начитались и подбираете всякий вздор. Я ничего больше не скажу
вам.
Она замолчала и упорно стала смотреть в сторону.
— Я, конечно, не могу заставить вас говорить. Не угодно ли вам удостоверить вашей подписью, что вы отказываетесь дать показание?
— Не желаю.
Я вышел в переднюю и сделал распоряжение о том, чтобы ко мне немедленно доставили арестанта Ичалова. Появление его, казалось мне, должно дать другое направление показаниям Бобровой. Мы оба молчали. Она то вставала и подходила к окну, то садилась снова. Я раскрыл книгу и старался читать, по временам взглядывая на нее. Она раз поймала меня на этом и, усмехнувшись, сказала: «Какое интересное tete-a-tete!» Я промолчал. Прошло около получаса. Наконец раздался звонок, за ним послышались в передней шаги и тяжелые удары ружейными прикладами об пол. Двери широко растворились, и в кабинет вошел арестант в серой шинели. За арестантом вошли двое конвойных с ружьями.
Ичалов взглянул на Боброву.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30