Его бородка была выкрашена в приятный желтый цвет и хорошо завита, а верхняя губа чисто выскоблена.
Приблизившись, он вежливо поклонился и сказал мягким голосом:
– Примите мои искренние соболезнования, ты, достопочтенный Бехмет, и ты, не менее достопочтенный Аюм. Мы ехали издалека и опоздали возложить свои дары вместе со всеми. В знак нашего искреннего уважения, примите это скромное подношение.
Он развернул белую материю и подал Бехмету небольшую калебасу – сосуд из выдолбленной тыквы с деревянной крышечкой.
Те, кто стояли поближе, удивленно вздохнули: столь ничтожный дар не осмелился бы поднести наследникам судьи и последний нищий.
– Э-та что же ты тут, э-та что же такое… – начал было Аюм. В его жидких глазках мелькнуло некое подобие гнева.
Бехмет поднял крышечку и сунул в калебасу свой длинный нос. Серое лицо старшего из братьев вдруг порозовело, нос жадно зашевелился, губы зачмокали. Когда он вновь взглянул на дарителя, в зрачках его метались непонятные искры.
Отдав тыкву слуге, Бехмет милостиво кивнул головой и, обращаясь к мужчине с желтой бородкой, важно изрек:
– Каждый подарок, поднесенный от чистого сердца, – отрада в нашем горе. Как звать тебя, уважаемый, и кто тот человек на земле возле фонтана?
– Мое имя Дарбар, – отвечал незнакомец, – а человек на земле – мой отец Ахбес.
– Я вижу, горе его велико. Твой отец знавал нашего?
– Отлично знавал, почтеннейший, можно сказать, они были друзьями. Разве господин Раббас никогда не рассказывал вам об Ахбесе из Аренджуна?
– Никогда, – встрял Аюм, подозрительно оглядывая желтобородого.
– Мы, действительно, ничего не слышали о твоем отце, – сказал Бехмет. – Но это не удивительно: судья имел много друзей и не всегда посвящал нас в свои дела.
– Увы! – горестно вскричал Дарбар. – Значит, вам ничего не известно о долге почтенного Раббаса моему родителю. Видно, такова воля богов, и ничего тут не поделаешь.
И, обернувшись в сторону все еще лежащего в пыли родителя, громко крикнул:
– Пойдем, отец, не будем мешать людям!
– Погоди, – растерянно сказал Бехмет, хотя желтобородый и не думал никуда уходить. – О каком долге ты говоришь?
– Да, о каком это долге ты тут нам заливаешь? – вякнул и младший брат.
– Если вам ничего не известно, – печально сказал Дарбар, – я не стану докучать своим делом. Тем более, когда отец ваш готов отправиться в последний путь.
Чиновники уже уместили носилки с телом судьи в черном паланкине. Жрецы достовали из холщевых сумок длинные витые свечи, готовясь сопровождать покойного на шамашан.
– Это какой-то прохвост, – шепнул Аюм на ухо брату, – пусть убирается.
– Ты забываешь, что я должен принять судейскую шапку по наследству, – тихо и раздраженно отвечал Бехмет, – что скажут люди, если я сейчас не решу это дело по справедливости?
– Люди ничего не скажут… – начал Аюм, но старший брат прервал его нетерпеливым жестом.
– Пусть подойдет твой отец, – обратился он к желтобородому, – и все нам расскажет.
Ахбес тут же вскочил с земли и, прихрамывая, побежал к крыльцу. Остановившись подле, он отвесил братьям глубокий поклон и, размазывая по грязным щекам обильные слезы, заговорил:
– Горе, какое горе постигло всех нас, несчастных! Какого достойного человека мы потеряли! Я потерял лучшего друга, а вместе с ним много денег, почти все, что у меня было…
– Не надо, отец, – скорбно вставил Дарбар.
– Нет, я скажу, раз почтенный Бехмет желает меня выслушать. Мы с почтенным Раббасом торговали, поставляли ему специи, хлопок и зерно. Он когда заплатит, когда нет – все на доверии. Уважаемый человек, судья… Думали, после сочтемся. Не довелось! За ним накопился долг, большой долг, и вот теперь я и мой сын разорены, как есть разорены!
И он снова залился слезами.
Народ, толпившийся во дворе, слушал, затаив дыхание. Козлиный судья, как и многие государственные мужи, помимо основных обязанностей умножал богатства свои торговлей, так что в речах неведомого Ахбеса не было ничего необычного.
Жрецы нетерпеливо поглядывали то на крыльцо, то на клонившееся к окаему солнце.
– А велик ли долг? – спросил Бехмет, что-то обдумывая.
– Не надо, отец, – снова сказал Дарбар.
– Двести тысяч, – сказал Ахбес, всхлипывая, – и еще одна маленькая шкатулка…
– Как же! – завопил тут Аюм, забыв о приличиях. – Двести тысяч! Может, тебе еще и верблюдов отдать?!
– Такие деньги должны быть записаны в книгах, – сказал старший брат, неприятно удивленный названной суммой.
– Я же говорил: ничего не получится, – горестно пробормотал желтобородый.
– В том-то все и дело! – воскликнул Ахбес. – Коли бы записано было, с чего бы мне плакать?! Мы верили друг другу на слово…
– Говорю, это жулики, – злобно прошипел Аюм.
– Тогда, увы, я бессилен помочь, – молвил Бехмет, решив наконец прислушаться к словам младшего брата, – мы не можем узнать, сколько в действительности вам причитается.
Ахбес бросился на колени.
– Прошу тебя, почтеннейший, не дай погибнуть моей семье! Ради нашей дружбы с твоим отцом! Есть одно средство восстановить истину. Мой сын…
– Только не это! – испуганно вскричал Дарбар и даже закрыл лицо руками. – Мы же договорились…
– А что мне остается? – ударил себя в грудь Ахбес. – По миру идти? Твой долг помочь семье, сынок, если, конечно, будет на то согласие почтенных Бехмета и Аюма.
– Чем же может помочь твой сын? – несколько растерянно спросил старший наследник Козлиного судьи.
– Он может спросить самого Раббаса. Если наше дело правое, мой друг не станет молчать.
Толпа удивленно загудела. Те, кто стоял поближе к крыльцу, попятились назад. Жрецы вытянули тонкие шеи и с любопытством уставились на Дарбара.
Желтобородый стоял, понурив голову. Весь его вид являл крайнее уныние и растерянность. Он укоризненно глянул на Ахбеса и заговорил, медленно подбирая слова:
– Я просил отца этого не делать… Только крайнее отчаяние толкнуло его открыть мою тайну. Видите ли, уважаемые, я несколько лет обучался в Стигии и постиг некоторые премудрости некромантии. Нет-нет, – воскликнул он поспешно, заметив страх на лицах братьев, – я вовсе не колдун! Не успел им стать: Митра уберег меня от пагубного пути, вселив раскаяние в мое сердце, и я бежал из страны чародеев. Но одно заклинание мне ведомо, хотя я и дал себе слово, никогда не прибегать к нему ибо магия затягивает так же, как пристрастие к некоторым зельям, хранимым иногда в калебасах…
Бехмет прервал его речь громким покашливанием.
– Стигийцы поклоняются Сету, – сказал он, – а Сет – это зло… Однако магия может служить и благой цели, если использовать ее острожно, равно как и зелья, употребляемые в качестве лекарства…
– И которыми стигийские книжники охотно делятся со своими учениками, а те, в свою очередь, со страждущими, – вставил Дарбар.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19
Приблизившись, он вежливо поклонился и сказал мягким голосом:
– Примите мои искренние соболезнования, ты, достопочтенный Бехмет, и ты, не менее достопочтенный Аюм. Мы ехали издалека и опоздали возложить свои дары вместе со всеми. В знак нашего искреннего уважения, примите это скромное подношение.
Он развернул белую материю и подал Бехмету небольшую калебасу – сосуд из выдолбленной тыквы с деревянной крышечкой.
Те, кто стояли поближе, удивленно вздохнули: столь ничтожный дар не осмелился бы поднести наследникам судьи и последний нищий.
– Э-та что же ты тут, э-та что же такое… – начал было Аюм. В его жидких глазках мелькнуло некое подобие гнева.
Бехмет поднял крышечку и сунул в калебасу свой длинный нос. Серое лицо старшего из братьев вдруг порозовело, нос жадно зашевелился, губы зачмокали. Когда он вновь взглянул на дарителя, в зрачках его метались непонятные искры.
Отдав тыкву слуге, Бехмет милостиво кивнул головой и, обращаясь к мужчине с желтой бородкой, важно изрек:
– Каждый подарок, поднесенный от чистого сердца, – отрада в нашем горе. Как звать тебя, уважаемый, и кто тот человек на земле возле фонтана?
– Мое имя Дарбар, – отвечал незнакомец, – а человек на земле – мой отец Ахбес.
– Я вижу, горе его велико. Твой отец знавал нашего?
– Отлично знавал, почтеннейший, можно сказать, они были друзьями. Разве господин Раббас никогда не рассказывал вам об Ахбесе из Аренджуна?
– Никогда, – встрял Аюм, подозрительно оглядывая желтобородого.
– Мы, действительно, ничего не слышали о твоем отце, – сказал Бехмет. – Но это не удивительно: судья имел много друзей и не всегда посвящал нас в свои дела.
– Увы! – горестно вскричал Дарбар. – Значит, вам ничего не известно о долге почтенного Раббаса моему родителю. Видно, такова воля богов, и ничего тут не поделаешь.
И, обернувшись в сторону все еще лежащего в пыли родителя, громко крикнул:
– Пойдем, отец, не будем мешать людям!
– Погоди, – растерянно сказал Бехмет, хотя желтобородый и не думал никуда уходить. – О каком долге ты говоришь?
– Да, о каком это долге ты тут нам заливаешь? – вякнул и младший брат.
– Если вам ничего не известно, – печально сказал Дарбар, – я не стану докучать своим делом. Тем более, когда отец ваш готов отправиться в последний путь.
Чиновники уже уместили носилки с телом судьи в черном паланкине. Жрецы достовали из холщевых сумок длинные витые свечи, готовясь сопровождать покойного на шамашан.
– Это какой-то прохвост, – шепнул Аюм на ухо брату, – пусть убирается.
– Ты забываешь, что я должен принять судейскую шапку по наследству, – тихо и раздраженно отвечал Бехмет, – что скажут люди, если я сейчас не решу это дело по справедливости?
– Люди ничего не скажут… – начал Аюм, но старший брат прервал его нетерпеливым жестом.
– Пусть подойдет твой отец, – обратился он к желтобородому, – и все нам расскажет.
Ахбес тут же вскочил с земли и, прихрамывая, побежал к крыльцу. Остановившись подле, он отвесил братьям глубокий поклон и, размазывая по грязным щекам обильные слезы, заговорил:
– Горе, какое горе постигло всех нас, несчастных! Какого достойного человека мы потеряли! Я потерял лучшего друга, а вместе с ним много денег, почти все, что у меня было…
– Не надо, отец, – скорбно вставил Дарбар.
– Нет, я скажу, раз почтенный Бехмет желает меня выслушать. Мы с почтенным Раббасом торговали, поставляли ему специи, хлопок и зерно. Он когда заплатит, когда нет – все на доверии. Уважаемый человек, судья… Думали, после сочтемся. Не довелось! За ним накопился долг, большой долг, и вот теперь я и мой сын разорены, как есть разорены!
И он снова залился слезами.
Народ, толпившийся во дворе, слушал, затаив дыхание. Козлиный судья, как и многие государственные мужи, помимо основных обязанностей умножал богатства свои торговлей, так что в речах неведомого Ахбеса не было ничего необычного.
Жрецы нетерпеливо поглядывали то на крыльцо, то на клонившееся к окаему солнце.
– А велик ли долг? – спросил Бехмет, что-то обдумывая.
– Не надо, отец, – снова сказал Дарбар.
– Двести тысяч, – сказал Ахбес, всхлипывая, – и еще одна маленькая шкатулка…
– Как же! – завопил тут Аюм, забыв о приличиях. – Двести тысяч! Может, тебе еще и верблюдов отдать?!
– Такие деньги должны быть записаны в книгах, – сказал старший брат, неприятно удивленный названной суммой.
– Я же говорил: ничего не получится, – горестно пробормотал желтобородый.
– В том-то все и дело! – воскликнул Ахбес. – Коли бы записано было, с чего бы мне плакать?! Мы верили друг другу на слово…
– Говорю, это жулики, – злобно прошипел Аюм.
– Тогда, увы, я бессилен помочь, – молвил Бехмет, решив наконец прислушаться к словам младшего брата, – мы не можем узнать, сколько в действительности вам причитается.
Ахбес бросился на колени.
– Прошу тебя, почтеннейший, не дай погибнуть моей семье! Ради нашей дружбы с твоим отцом! Есть одно средство восстановить истину. Мой сын…
– Только не это! – испуганно вскричал Дарбар и даже закрыл лицо руками. – Мы же договорились…
– А что мне остается? – ударил себя в грудь Ахбес. – По миру идти? Твой долг помочь семье, сынок, если, конечно, будет на то согласие почтенных Бехмета и Аюма.
– Чем же может помочь твой сын? – несколько растерянно спросил старший наследник Козлиного судьи.
– Он может спросить самого Раббаса. Если наше дело правое, мой друг не станет молчать.
Толпа удивленно загудела. Те, кто стоял поближе к крыльцу, попятились назад. Жрецы вытянули тонкие шеи и с любопытством уставились на Дарбара.
Желтобородый стоял, понурив голову. Весь его вид являл крайнее уныние и растерянность. Он укоризненно глянул на Ахбеса и заговорил, медленно подбирая слова:
– Я просил отца этого не делать… Только крайнее отчаяние толкнуло его открыть мою тайну. Видите ли, уважаемые, я несколько лет обучался в Стигии и постиг некоторые премудрости некромантии. Нет-нет, – воскликнул он поспешно, заметив страх на лицах братьев, – я вовсе не колдун! Не успел им стать: Митра уберег меня от пагубного пути, вселив раскаяние в мое сердце, и я бежал из страны чародеев. Но одно заклинание мне ведомо, хотя я и дал себе слово, никогда не прибегать к нему ибо магия затягивает так же, как пристрастие к некоторым зельям, хранимым иногда в калебасах…
Бехмет прервал его речь громким покашливанием.
– Стигийцы поклоняются Сету, – сказал он, – а Сет – это зло… Однако магия может служить и благой цели, если использовать ее острожно, равно как и зелья, употребляемые в качестве лекарства…
– И которыми стигийские книжники охотно делятся со своими учениками, а те, в свою очередь, со страждущими, – вставил Дарбар.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19