– Но, – Бехмет настороженно глянул в сторону жрецов, – даже малые чары могут принести большую беду. Использование стигийских заклинаний не слишком угодно Митре…
– Золотые слова! – горячо поддержал Дарбар. – Если служители Всеблагого не одобрять чародейства, камень спадет с души моей и с радостью в сердце отправимся мы с отцом просить подаяние!
Ахбес снова всхлипнул и пустил слезу.
Братья сошли с крыльца и в сопровождении желтобородого ученика стигийских магов и его заплаканного родителя направились к жрецам. По дороге Аюм негромко высказал брату свои поздравления, так как был уверен, что служители Подателя Жизни ни за что не согласятся ни на какую волшбу, да еще в доме покойного судьи. Таким образом Бехмету удастся и справедливость явить, и деньги будут целы. Бехмет только отмахнулся.
– Слышал ли ты, отец мой, слова этого человека? – спросил он у старшего жреца, носившего длинную бороду и седые букли.
– Я слышал, – отвечал жрец.
– Если бы речь не шла о восстановлении истины, столь необходимой в этом запутанном случае, я бы и слушать не стал ничего о ворожбе. Но эти люди находятся в тяжелом положении. Если они говорят правду, и наш покойный родитель задолжал им деньги, наш долг – помочь несчастным.
Он говорил громко, чтобы слышали все собравшиеся во дворе.
– Что скажешь на это, о просветленный служитель Митры?
– Скажу, что ты прав. Магию можно использовать для благого дела.
Аюм изумленно хрюкнул. Народ зашумел. На лице Бехмета неожиданно отразилась нескрываемая радость.
– Надо ли понимать твои слова как одобрение… э-э… необходимых в таком случае действий?
– Именно, – сказал жрец.
– Что ж, – молвил наследник судьи, обернувшись к народу, – вы слышали, люди? Во имя высшей справедливости Митра дозволяет потревожить вечный сон покойного!
– Истинно так! Слава новому судье! – раздались крики. Самые усердные принялись кидать шапки, выражая полное восхищение самоотверженному решению Бехмета.
Аюм, выпучив глаза, хватал ртом воздух.
– Когда ты сможешь приступить к делу? – спросил старший брат Дарбара.
– Здесь есть одно затруднение, – отвечал желтобородый, – мое заклинание должно быть произнесено в час третьей свечи в месте, где мертвецу предстоит обрести вечный покой. То есть, на шамашане.
Какая-то женщина испуганно вскрикнула. Аюм судорожно тер шею, словно ее душила невидимая веревка.
– В час третьей свечи? – растерянно переспросил Бехмет. – Но отца должны сжечь на закате…
– В крайнем случае дозволяется сжигать на восходе, – сказал жрец.
– Но не станем же мы сидеть в темноте на кладбище, ожидая нужного времени! – запротестовал Бехмет. – Всем известно, что с заходом солнца там появляется разная нечисть, а иногда и воры…
– В этом нет нужды, – сказал Дарбар, – вы можете прийти к началу действия, оставив фонари за воротами, так как на шамашане дозволено разводить лишь огонь, сжигающий покойников. Луна достаточна яркая, чтобы видеть лицо Раббаса, а слушать можно и в полумраке.
Тут Аюм справился наконец с удушьем и зашипел, как рассерженная змея:
– Не думаешь ли ты, аренджунец, что мы оставим нашего отца под твоим присмотром? Я не хочу, чтобы у него к утру исчезли золотые зубы и кольца!
– Ну так пошлите своего человека, – равнодушно пожал плечами желтобородый.
– Никто не согласится, даже под страхом жестокого наказания, – сказал Бехмет, поеживаясь. – Шамашан – место жуткое… Любой сбежит, как только мы уйдем.
– Тогда наймите какого-нибудь храброго парня с тяжелым мечом, из тех, кто любит деньги и не боится призраков. Кстати, я не откажусь от подобного телохранителя: нечисть мне не страшна, но, как видите, при мне нет оружия, и встречаться с кладбищенскими ворами совсем не хочется. А чтобы зубы и кольца почтенного Раббаса были целы, посулите добровольцу сумму, большую, чем их стоимость. Готов внести половину, если мы с отцом получим долг.
Бехмет немного подумал, потом важно кивнул головой.
– В твоих словах есть разумное зерно, – молвил он, оглядывая толпу, – вот только где найти храбреца…
Кумовья Кариб и Ассарх, стоявшие неподалеку, переглянулись. Они хорошо представляли, сколько стоят зубы и кольца Козлиного судьи. Но жуткие истории о ночном кладбище во множестве ходившие из уст в уста, делали ноги ватными и вызывали в желудках неприятное коловращение. Кумовья разом тяжело вздохнули и повесили головы.
Тут кто-то толкнул их в спины, и вперед выступил молодой здоровяк в одежде северянина.
– Сколько? – спросил он, пристально глядя на Бехмета синими немигающими глазами.
– Ты согласен сторожить тело?
– Сколько? – повторил незнакомец.
– Пятьсот монет.
Человек молча повернулся и пошел к воротам.
– Тебе что, мало? – завопил Аюм ему в спину.
Северянин продолжал идти к выходу.
– Тысяча золотых! – крикнул Бехмет.
Чужестранец развернулся и все так же храня молчание пошел обратно. Приблизившись, он скрестил на груди мощные руки и уставился на братьев.
– Вижу, ты храбрый юноша, – сказал старший, – откуда ты и как тебя звать?
– Зови меня Пуго, – отвечал северянин, – я из холодной страны.
– Пуго так Пуго, – кивнул Бехмет, – хотя, сдается мне, тебя зовут по-другому. Не важно. У тебя за спиной добрый меч, а в глазах нет страха. Исполни службу, и я щедро награжу тебя.
– Ты сказал – тысяча.
– Мое слово – закон! А сейчас предоставим жрецам делать их дело.
Жрецы были готовы. Витые свечи занялись бледным огнем, плакальщицы заголосили, и толпа потянулась вслед за черным паланкином в сторону шамашана.
5. Трусливый покойник
Скорбное место находилось на голом холме, куда от предместья вела узкая каменистая дорога. Вдоль дороги стояли невысокие каменные столбики с деревянными ящиками, в которые через узкие щели участники похоронных процессий опускали золотые, серебряные и медные монеты. Деньги шли жрецам; чем больше их было, тем пышнее и длительнее вершились заупокойные службы в Храме Митры. Чтобы подаяние не стало добычей воров, вдоль дороги разъезжал вооруженный отряд под командой свирепого сотника; впрочем, это не спа ало ящики от разграбления и, тем более, мелкого жульничества: многие, делая вид, что опускают деньги, норовили бросить в дарительницы оловянные пуговицы, щепки и мелкие камешки.
Впереди процессии шли плакальщицы в изрядно попорченных уже париках, с лицами, густо измазанными кармином. Шатаясь, как пьяные, они голосили на разные лады, посыпали головы дорожной пылью и весьма искусно делали вид, что рвут на себе одежды.
Далее шествовали жрецы, державшие свои свечи. Служители Митры хранили на лицах невозмутимую значительность; их тонки шеи гордо торчали из широких вырезов шафрановых хитонов.
За ними следовали представители властей в черном.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19