Его альгасилы начали розыски ее брата. И ему не оставалось ничего другого, как бежать из Испании. Она любила брата, знала, как он слаб и беспомощен. Кроме того, в Испании ее ничего не удерживало, и она согласилась уехать с ним. Она рассчитывала, что своим талантом сможет прокормить их обоих. Год назад они прибыли в Геную, и с тех пор она пела и танцевала в Милане, Павии, Бергамо, пока не оказалась в Венеции.
— А теперь… — Она всхлипнула. — Если Ваше высочество не поможет нам, Пабло… — И ее плечи задрожали от рыданий.
Опасность, грозившая никчемному брату, ничуть не тронула дона Рамона. Вор, полагал он, должен понести заслуженное наказание. Но он не смог устоять перед плачущей красавицей.
— Надо искать выход. Нельзя оставлять его в лапах венецианцев.
Произнося эти слова, дон Рамон опустился на диван, и его украшенная перстнями рука легонько легла на плечо Ла Хитанильи.
— Официально вмешиваться я не имею права. Но если я обращусь лично — это совсем другое дело. В конце концов, я пользуюсь здесь кое-каким влиянием. Попытаемся использовать его с максимальной пользой.
— Я благословляю вас за надежду, которую вы вселили в меня, — дыхание ее участилось, щеки вновь зарумянились.
— О, я даю вам более чем надежду. Я даю вам уверенность. Не в интересах республики отказывать испанскому послу, даже если он высказывает личную просьбу. Так что довольно слез, дитя мое, такие божественные глазки должны сиять. Ваш брат вскорости будет с вами. Даю вам слово. Его зовут Пабло, не так ли?
— Пабло де Арана. — Она подняла голову и повернулась к послу, преисполненная благодарности. — Да отблагодарит вас Святая дева.
— Святая дева! — Его высочество скорчил гримаску. — Значит, я должен ждать, пока окажусь на небесах? Ничто человеческое мне не чуждо, и я хотел бы, чтобы меня отблагодарили в этом мире.
Свет померк в ее глазах, и она отвернулась. Дон Рамон нахмурился, а затем протянул руку, коснулся ее подбородка и, повернув ее лицо к себе, взглянул в глаза. В них он прочел страх и презрение. Дон Рамон почувствовал, что ее вновь окружает ледяная стена, и никак не мог взять в толк, чем же это вызвано.
— Что с вами, моя Хитанилья? Вы хотите отвергнуть меня, когда я готов вам помочь? Мне кажется, я заслуживаю лучшего отношения. Стоит ли разыгрывать со мной такую недотрогу?
— Я ничего не разыгрываю, — ее глаза гордо блеснули. — Ваше высочество, похоже, и представить себе не может, что я — честная женщина.
Раздражение дона Рамона прорвалось наружу.
— Добродетель, выставляющая себя на сцене! Ха! Как-то не верится. — Он отпустил ее подбородок и поднялся. — Впрочем, навязываться я не собираюсь.
Проделал он это достаточно искусно, и Ла Хатинилью охватила паника.
— Мой господин! Помогите мне, и небеса воздадут вам за ваше милосердие.
С усмешкой взглянул на нее дон Рамон.
— Значит, ваши долги за вас платят небеса? Пусть тогда небеса и спасают вашего брата от отсечения руки, галер или даже смерти.
Ла Хитанилья содрогнулась от ужаса.
— Так безжалостно…
— На какую жалость вы рассчитываете? Вы сами пожалели меня? Разве не безжалостно отвергать сжигающую меня любовь? Вы хоть представляете себе, какая ревность гложет меня, когда я вижу, как другие пожирают вас глазами? Я хочу оградить вас от всего этого, чтобы наслаждение вы дарили только мне. — Он помолчал. — Скоро я возвращаюсь в Испанию. Вы вернетесь со мной, под моей защитой. А ваш брат… Как я и сказал, я сделаю все, что смогу.
При всей добродетельности Ла Хитанилья знала мир, в котором она жила. За два последних года она повидала всякое, ибо теперь полностью зависела от своего таланта и своей красоты. Если одной рукой ее поддерживали, то другой тут же требовали расплаты. В этой непрерывной борьбе воля ее закалилась, и галантные слова уже пролетали мимо ушей. Пока ей удавалось противостоять всяческим притязаниям, она научилась идти по мирской грязи, не пачкаясь. Но сейчас ей предлагалось выбрать между жизнью брата и собственной честью. И спасти Пабло мог только обман. Она должна завлечь этого человека обещаниями, а затем оставить его с носом, когда он вызволит брата из тюрьмы. И совесть не должна мучить ее, потому что этот злой человек, стремящийся нажиться на чужой беде, не заслуживал иного.
Отвернувшись, чтобы он не увидел стыда в ее глазах, Ла Хитанилья ответила:
— Спасите Пабло, мой господин, и тогда… — Голос ее прервался.
Дон Рамон придвинулся к ней. Она почувствовала на своей щеке его дыхание.
— И тогда?
— О, неужели вы не можете этого сделать, не торгуясь? — взорвалась Ла Хитанилья.
Дон Рамон изумился, ибо он-то ожидал смирения.
— Лед! — воскликнул он. — Камень! Хитанилья! Хитанилья! Из чего вы созданы, из плоти или гранита?
Она закрыла лицо руками, чтобы не видеть его.
— У меня горе, — ответила она, все еще рассчитывая на его благородство.
Она встала, взяла плащ. Он подошел, чтобы помочь ей одеться, наклонился и прижался к ее щеке жаркими губами.
Резкость, с которой она отпрянула, привела дона Рамона в ярость.
— Думаете, меня можно пронять, отвечая жестокостью на великодушие? Приходите снова, когда поймете, что так ничего не выйдет.
Она выбежала из комнаты, ничего не ответив.
А дон Рамон подошел к окну, задумчиво посмотрел на Большой канал. Он остался недоволен собой. Где-то допустил ошибку. Был же момент, когда она помягчела, а ему не удалось этим воспользоваться. В том, что она придет вновь, дон Рамон не сомневался. А пока нужно принять меры для освобождения ее брата, решил он, чтобы при следующей встрече объяснить ей, к какому результату приведет доброе к нему отношение. Она, похоже, из тех женщин, добиться от которых чего-либо можно, лишь проявляя к ним должное безразличие.
Так истолковал дон Рамон ее поведение, приходя к выводу, что игра стоит свеч.
Глава 7. ИНКВИЗИТОРЫ
Среди мудрых установлений Венецианской республики было и запрещающее ее дожу любые контакты с представителями других государств. В этом, как и во всем другом, Агостино Барбариго воспринимал закон, как считал удобным для себя. Будучи дожем, он, естественно, не принимал послов в своем дворце, но как частное лицо неофициально не отказывал себе в том, чтобы поддерживать тесные отношения с некоторыми из них, в том числе с доном Рамоном де Агиларом. Он не видел ничего дурного в том, что нарушал дух закона, соблюдая его букву, поскольку полагал, что заслуги перед государством дают ему на это право.
Отсюда становится понятным, почему дон Рамон прибыл к ступенькам дворца дожа, спускающимся к Большому каналу, на маленькой гондоле, а не на роскошной посольской с моряками в парадной форме. Произошло это через час после ухода Ла Хитанильи.
Саразин вновь сидел в гостиной дожа, когда посла ввели в эту роскошно обставленную комнату.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87
— А теперь… — Она всхлипнула. — Если Ваше высочество не поможет нам, Пабло… — И ее плечи задрожали от рыданий.
Опасность, грозившая никчемному брату, ничуть не тронула дона Рамона. Вор, полагал он, должен понести заслуженное наказание. Но он не смог устоять перед плачущей красавицей.
— Надо искать выход. Нельзя оставлять его в лапах венецианцев.
Произнося эти слова, дон Рамон опустился на диван, и его украшенная перстнями рука легонько легла на плечо Ла Хитанильи.
— Официально вмешиваться я не имею права. Но если я обращусь лично — это совсем другое дело. В конце концов, я пользуюсь здесь кое-каким влиянием. Попытаемся использовать его с максимальной пользой.
— Я благословляю вас за надежду, которую вы вселили в меня, — дыхание ее участилось, щеки вновь зарумянились.
— О, я даю вам более чем надежду. Я даю вам уверенность. Не в интересах республики отказывать испанскому послу, даже если он высказывает личную просьбу. Так что довольно слез, дитя мое, такие божественные глазки должны сиять. Ваш брат вскорости будет с вами. Даю вам слово. Его зовут Пабло, не так ли?
— Пабло де Арана. — Она подняла голову и повернулась к послу, преисполненная благодарности. — Да отблагодарит вас Святая дева.
— Святая дева! — Его высочество скорчил гримаску. — Значит, я должен ждать, пока окажусь на небесах? Ничто человеческое мне не чуждо, и я хотел бы, чтобы меня отблагодарили в этом мире.
Свет померк в ее глазах, и она отвернулась. Дон Рамон нахмурился, а затем протянул руку, коснулся ее подбородка и, повернув ее лицо к себе, взглянул в глаза. В них он прочел страх и презрение. Дон Рамон почувствовал, что ее вновь окружает ледяная стена, и никак не мог взять в толк, чем же это вызвано.
— Что с вами, моя Хитанилья? Вы хотите отвергнуть меня, когда я готов вам помочь? Мне кажется, я заслуживаю лучшего отношения. Стоит ли разыгрывать со мной такую недотрогу?
— Я ничего не разыгрываю, — ее глаза гордо блеснули. — Ваше высочество, похоже, и представить себе не может, что я — честная женщина.
Раздражение дона Рамона прорвалось наружу.
— Добродетель, выставляющая себя на сцене! Ха! Как-то не верится. — Он отпустил ее подбородок и поднялся. — Впрочем, навязываться я не собираюсь.
Проделал он это достаточно искусно, и Ла Хатинилью охватила паника.
— Мой господин! Помогите мне, и небеса воздадут вам за ваше милосердие.
С усмешкой взглянул на нее дон Рамон.
— Значит, ваши долги за вас платят небеса? Пусть тогда небеса и спасают вашего брата от отсечения руки, галер или даже смерти.
Ла Хитанилья содрогнулась от ужаса.
— Так безжалостно…
— На какую жалость вы рассчитываете? Вы сами пожалели меня? Разве не безжалостно отвергать сжигающую меня любовь? Вы хоть представляете себе, какая ревность гложет меня, когда я вижу, как другие пожирают вас глазами? Я хочу оградить вас от всего этого, чтобы наслаждение вы дарили только мне. — Он помолчал. — Скоро я возвращаюсь в Испанию. Вы вернетесь со мной, под моей защитой. А ваш брат… Как я и сказал, я сделаю все, что смогу.
При всей добродетельности Ла Хитанилья знала мир, в котором она жила. За два последних года она повидала всякое, ибо теперь полностью зависела от своего таланта и своей красоты. Если одной рукой ее поддерживали, то другой тут же требовали расплаты. В этой непрерывной борьбе воля ее закалилась, и галантные слова уже пролетали мимо ушей. Пока ей удавалось противостоять всяческим притязаниям, она научилась идти по мирской грязи, не пачкаясь. Но сейчас ей предлагалось выбрать между жизнью брата и собственной честью. И спасти Пабло мог только обман. Она должна завлечь этого человека обещаниями, а затем оставить его с носом, когда он вызволит брата из тюрьмы. И совесть не должна мучить ее, потому что этот злой человек, стремящийся нажиться на чужой беде, не заслуживал иного.
Отвернувшись, чтобы он не увидел стыда в ее глазах, Ла Хитанилья ответила:
— Спасите Пабло, мой господин, и тогда… — Голос ее прервался.
Дон Рамон придвинулся к ней. Она почувствовала на своей щеке его дыхание.
— И тогда?
— О, неужели вы не можете этого сделать, не торгуясь? — взорвалась Ла Хитанилья.
Дон Рамон изумился, ибо он-то ожидал смирения.
— Лед! — воскликнул он. — Камень! Хитанилья! Хитанилья! Из чего вы созданы, из плоти или гранита?
Она закрыла лицо руками, чтобы не видеть его.
— У меня горе, — ответила она, все еще рассчитывая на его благородство.
Она встала, взяла плащ. Он подошел, чтобы помочь ей одеться, наклонился и прижался к ее щеке жаркими губами.
Резкость, с которой она отпрянула, привела дона Рамона в ярость.
— Думаете, меня можно пронять, отвечая жестокостью на великодушие? Приходите снова, когда поймете, что так ничего не выйдет.
Она выбежала из комнаты, ничего не ответив.
А дон Рамон подошел к окну, задумчиво посмотрел на Большой канал. Он остался недоволен собой. Где-то допустил ошибку. Был же момент, когда она помягчела, а ему не удалось этим воспользоваться. В том, что она придет вновь, дон Рамон не сомневался. А пока нужно принять меры для освобождения ее брата, решил он, чтобы при следующей встрече объяснить ей, к какому результату приведет доброе к нему отношение. Она, похоже, из тех женщин, добиться от которых чего-либо можно, лишь проявляя к ним должное безразличие.
Так истолковал дон Рамон ее поведение, приходя к выводу, что игра стоит свеч.
Глава 7. ИНКВИЗИТОРЫ
Среди мудрых установлений Венецианской республики было и запрещающее ее дожу любые контакты с представителями других государств. В этом, как и во всем другом, Агостино Барбариго воспринимал закон, как считал удобным для себя. Будучи дожем, он, естественно, не принимал послов в своем дворце, но как частное лицо неофициально не отказывал себе в том, чтобы поддерживать тесные отношения с некоторыми из них, в том числе с доном Рамоном де Агиларом. Он не видел ничего дурного в том, что нарушал дух закона, соблюдая его букву, поскольку полагал, что заслуги перед государством дают ему на это право.
Отсюда становится понятным, почему дон Рамон прибыл к ступенькам дворца дожа, спускающимся к Большому каналу, на маленькой гондоле, а не на роскошной посольской с моряками в парадной форме. Произошло это через час после ухода Ла Хитанильи.
Саразин вновь сидел в гостиной дожа, когда посла ввели в эту роскошно обставленную комнату.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87