Затем, не выпуская из рук кадила, она начала танцевать сарабанду, как бы в испуге перед мученической смертью. Двигалась она очень медленно, переходя от одной позы к другой, символизирующих страх и ужас, но танец набирал скорость, и скоро она уже кружила по сцене с грацией, достойной того, чтобы вдохновить Фидия. И резко остановилась перед алтарем, швырнула кадило в лицо Аполлону, после чего рухнула у ног Диоклетиана. Император объявил, что она мертва, пожалел, что христианский бог лишил законной жертвы Аполлона, и высказал мысль о том, что не является ли происшедшее свидетельством превосходства христианского бога над богами Рима. На этом спектакль и закончился.
Зрители, разгоряченные игрой Ирены, громко выкрикивали ее имя, забрасывали сцену золотыми и серебряными монетами. Колон, который следил за ее танцем, наклонившись вперед, откинулся на спинку стула, глубоко вздохнул.
Рокка, пристально наблюдавший за ним, рассмеялся.
— Ну? — спросил он. — Я прав? Доводилось ли вам видеть в своих путешествиях такую женщину?
— Великолепно, — согласился Колон. — Божественно.
— Нет, не божественно. Слава Богу, она всего лишь женщина. Богиней она стала бы совершенно недоступной, хотя и теперь никого к себе не подпускает. Точь-в-точь как христианская девственница, которую играет на сцене.
Появился Загарте в надежде, что дорогие гости хорошо отдохнули и теперь готовы отужинать.
Зрители во дворе начали расходиться, актеры покинули подмостки. Венецианцы и Колон поднялись со стульев. Рокка велел Загарте подать ужин.
— Если твой ужин окажется таким же превосходным, как Ирена, — заметил он,
— в нашем друге ты найдешь влиятельного покровителя.
Маленький мориск поклонился, блеснув в улыбке зубами. Он их не разочарует. Принесут самое вкусное, их светлости пальчики оближут.
— Мы не стали бы возражать, если бы ты попросил Ирену поужинать с нами, а, сеньор, Кристоферо?
Колон, стоявший глубоко задумавшись, поднял голову, глаза его заблестели.
— О! Это возможно? — Он посмотрел на Загарте.
Мориск больше не улыбался.
— Для нее это большая честь. Но я надеюсь, вы не рассердитесь на меня, если она откажется. Многие приглашают ее, но она ни разу не согласилась. Слишком уж скромна эта Беатрис Энрикес.
— Многие? — нахмурился Рокка. — Возможно. Но мы-то придворные. Скажи об этом Беатрис, мой добрый Загарте. Скажи ей это. И добавь, что в ее интересах проявить учтивость по отношению к нам.
— Нет, нет, — вмешался Колон. — Не принуждайте ее. Мы должны уважать не только красоту девушки, но и ее добродетель.
— Ага! Если я смогу уверить Беатрис, что ее добродетель не подвергнется испытанию… — в голосе Загарте послышалась надежда.
— Святой Фердинанд! — воскликнул Колон. — За кого вы нас принимаете? Разве мы солдатня или дикари. Если она придет, жаловаться ей не придется. — И поскольку Рокка рассмеялся, быстро добавил:
— Я за это отвечаю.
Загарте поклонился.
— Заверяю вас, я сделаю все, что в моих силах.
Когда он ушел, Галлино презрительно хмыкнул.
— Сколько суеты из-за вульгарной танцовщицы.
Колон ответил суровым взглядом.
— Она танцовщица. Но не вульгарная, надеюсь, вы понимаете, что я хочу сказать.
— А что тут не понимать. Повидал я достаточно, так что провести меня не так-то легко. Ба! Все это уловки, если не девушки, то мориска. Лишь бы мы не поскупились, раз уж она удостоит нас своим присутствием. — Он почесал нос. — Давайте поспорим. Сколько вы ставите на то, что она не придет?
— Я лишь смею надеяться, что она не отвергнет вежливого приглашения.
— Или разочаруется, не найдя у нас ничего, кроме вежливости.
— Женоненавистник, — прокомментировал последнюю фразу Галлино Рокка. — Простите его.
— Не женоненавистник. Отнюдь. Но и не дурак. У меня нюх на разврат, как бы глубоко он ни прятался.
Колон не выдержал.
— Сеньор, если уж вы учуяли разврат здесь, обоняние полностью отказало вам.
Рокка счел нужным вмешаться, стыдя Галлино за циничность, и венецианцы все еще ломали комедию, когда Загарте ввел Ла Хитанилью.
— Господа мои, мне пришлось объяснить ей, что приглашение от придворных их величеств должно расцениваться как приказ.
— А приказу я, естественно, обязана подчиниться, — добавила девушка с ироничной улыбкой. Достоинству, с которым она держалась, могла бы позавидовать не одна благородная дама.
Была она все в том же облегающем белом платье, но сверху накинула синюю мантилью, а над левым ухом воткнула в темно-каштановые волосы цветущую алую веточку граната.
— Мы благодарим Бога, что вы оказались такой послушной. — Рокка назвался сам и представил своих спутников.
Каждому она чуть кивнула. На Колоне ее взгляд задержался, а он поклонился ей, как принцессе.
— Я почитаю за счастье лично поблагодарить вас за ту радость, что вы доставили нам.
Она не приняла его любезности.
— Я пою и танцую не ради благодарности. Мне за это платят.
— Каждый артист, мастерство которого достойно оплаты, живет на заработанные деньги, но ремесло свое не бросает только потому, что не видит в мире ничего более достойного. Я думал… Я надеялся… что сказанное в полной мере относится и к вам.
— Вы надеялись? Почему?
— Потому что дарить радость, делясь с людьми своим талантом, уже счастье.
Она посмотрела на него, прежде чем ответить.
— Вы говорите так, словно сами артист.
— Артист — нет. Но человек, которого вдохновение гонит вперед и вперед, не давая остановиться.
— Если меня что-то и гонит, так это нужда. Словно на плечах у меня сидит дьявол.
Галлино чуть изогнул бровь, глянув на Рокку.
— Ваши слова полны загадочности. Что за тайна кроется за ними?
— Тайна женственности, — встрял в разговор Рокка, — ухватить которую не под силу мужчине.
— Жаловаться на это не стоит, — заметила Беатрис. — Если она ухвачена, интерес к женщине разом пропадает. Не так ли?
Загарте внес в кабинет большое блюдо под крышкой. Галлино указал на него.
— Если мы не можем без тайн, друзья мои, давайте лучше посмотрим, что находится под этой крышкой.
Мориск опустил блюдо на боковой столик.
— Никаких тайн, достопочтенные господа. Только совершенство. Ваши ноздри сейчас это почувствуют. — И он снял крышку. С жаркого из голубей поднялся пар.
— Слава Богу, — пробурчал Галлино, — вы не из тех, кто сыт лишь травами и молитвами.
— Разумеется, нет. Мне не чужды никакие человеческие слабости.
Служанка принесла тарелки, юноша — корзину с бутылками.
Колон придвинул стул к столу, улыбкой приглашая Ла Хитанилью садиться.
— Вы заставляете нас стоять, — мягко укорил ее он.
Их взгляды встретились, и ее неприступность чуть смягчилась от искреннего восхищения, которое она увидела в его глазах. Она поблагодарила Колона, села, расстегнула мантилью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87
Зрители, разгоряченные игрой Ирены, громко выкрикивали ее имя, забрасывали сцену золотыми и серебряными монетами. Колон, который следил за ее танцем, наклонившись вперед, откинулся на спинку стула, глубоко вздохнул.
Рокка, пристально наблюдавший за ним, рассмеялся.
— Ну? — спросил он. — Я прав? Доводилось ли вам видеть в своих путешествиях такую женщину?
— Великолепно, — согласился Колон. — Божественно.
— Нет, не божественно. Слава Богу, она всего лишь женщина. Богиней она стала бы совершенно недоступной, хотя и теперь никого к себе не подпускает. Точь-в-точь как христианская девственница, которую играет на сцене.
Появился Загарте в надежде, что дорогие гости хорошо отдохнули и теперь готовы отужинать.
Зрители во дворе начали расходиться, актеры покинули подмостки. Венецианцы и Колон поднялись со стульев. Рокка велел Загарте подать ужин.
— Если твой ужин окажется таким же превосходным, как Ирена, — заметил он,
— в нашем друге ты найдешь влиятельного покровителя.
Маленький мориск поклонился, блеснув в улыбке зубами. Он их не разочарует. Принесут самое вкусное, их светлости пальчики оближут.
— Мы не стали бы возражать, если бы ты попросил Ирену поужинать с нами, а, сеньор, Кристоферо?
Колон, стоявший глубоко задумавшись, поднял голову, глаза его заблестели.
— О! Это возможно? — Он посмотрел на Загарте.
Мориск больше не улыбался.
— Для нее это большая честь. Но я надеюсь, вы не рассердитесь на меня, если она откажется. Многие приглашают ее, но она ни разу не согласилась. Слишком уж скромна эта Беатрис Энрикес.
— Многие? — нахмурился Рокка. — Возможно. Но мы-то придворные. Скажи об этом Беатрис, мой добрый Загарте. Скажи ей это. И добавь, что в ее интересах проявить учтивость по отношению к нам.
— Нет, нет, — вмешался Колон. — Не принуждайте ее. Мы должны уважать не только красоту девушки, но и ее добродетель.
— Ага! Если я смогу уверить Беатрис, что ее добродетель не подвергнется испытанию… — в голосе Загарте послышалась надежда.
— Святой Фердинанд! — воскликнул Колон. — За кого вы нас принимаете? Разве мы солдатня или дикари. Если она придет, жаловаться ей не придется. — И поскольку Рокка рассмеялся, быстро добавил:
— Я за это отвечаю.
Загарте поклонился.
— Заверяю вас, я сделаю все, что в моих силах.
Когда он ушел, Галлино презрительно хмыкнул.
— Сколько суеты из-за вульгарной танцовщицы.
Колон ответил суровым взглядом.
— Она танцовщица. Но не вульгарная, надеюсь, вы понимаете, что я хочу сказать.
— А что тут не понимать. Повидал я достаточно, так что провести меня не так-то легко. Ба! Все это уловки, если не девушки, то мориска. Лишь бы мы не поскупились, раз уж она удостоит нас своим присутствием. — Он почесал нос. — Давайте поспорим. Сколько вы ставите на то, что она не придет?
— Я лишь смею надеяться, что она не отвергнет вежливого приглашения.
— Или разочаруется, не найдя у нас ничего, кроме вежливости.
— Женоненавистник, — прокомментировал последнюю фразу Галлино Рокка. — Простите его.
— Не женоненавистник. Отнюдь. Но и не дурак. У меня нюх на разврат, как бы глубоко он ни прятался.
Колон не выдержал.
— Сеньор, если уж вы учуяли разврат здесь, обоняние полностью отказало вам.
Рокка счел нужным вмешаться, стыдя Галлино за циничность, и венецианцы все еще ломали комедию, когда Загарте ввел Ла Хитанилью.
— Господа мои, мне пришлось объяснить ей, что приглашение от придворных их величеств должно расцениваться как приказ.
— А приказу я, естественно, обязана подчиниться, — добавила девушка с ироничной улыбкой. Достоинству, с которым она держалась, могла бы позавидовать не одна благородная дама.
Была она все в том же облегающем белом платье, но сверху накинула синюю мантилью, а над левым ухом воткнула в темно-каштановые волосы цветущую алую веточку граната.
— Мы благодарим Бога, что вы оказались такой послушной. — Рокка назвался сам и представил своих спутников.
Каждому она чуть кивнула. На Колоне ее взгляд задержался, а он поклонился ей, как принцессе.
— Я почитаю за счастье лично поблагодарить вас за ту радость, что вы доставили нам.
Она не приняла его любезности.
— Я пою и танцую не ради благодарности. Мне за это платят.
— Каждый артист, мастерство которого достойно оплаты, живет на заработанные деньги, но ремесло свое не бросает только потому, что не видит в мире ничего более достойного. Я думал… Я надеялся… что сказанное в полной мере относится и к вам.
— Вы надеялись? Почему?
— Потому что дарить радость, делясь с людьми своим талантом, уже счастье.
Она посмотрела на него, прежде чем ответить.
— Вы говорите так, словно сами артист.
— Артист — нет. Но человек, которого вдохновение гонит вперед и вперед, не давая остановиться.
— Если меня что-то и гонит, так это нужда. Словно на плечах у меня сидит дьявол.
Галлино чуть изогнул бровь, глянув на Рокку.
— Ваши слова полны загадочности. Что за тайна кроется за ними?
— Тайна женственности, — встрял в разговор Рокка, — ухватить которую не под силу мужчине.
— Жаловаться на это не стоит, — заметила Беатрис. — Если она ухвачена, интерес к женщине разом пропадает. Не так ли?
Загарте внес в кабинет большое блюдо под крышкой. Галлино указал на него.
— Если мы не можем без тайн, друзья мои, давайте лучше посмотрим, что находится под этой крышкой.
Мориск опустил блюдо на боковой столик.
— Никаких тайн, достопочтенные господа. Только совершенство. Ваши ноздри сейчас это почувствуют. — И он снял крышку. С жаркого из голубей поднялся пар.
— Слава Богу, — пробурчал Галлино, — вы не из тех, кто сыт лишь травами и молитвами.
— Разумеется, нет. Мне не чужды никакие человеческие слабости.
Служанка принесла тарелки, юноша — корзину с бутылками.
Колон придвинул стул к столу, улыбкой приглашая Ла Хитанилью садиться.
— Вы заставляете нас стоять, — мягко укорил ее он.
Их взгляды встретились, и ее неприступность чуть смягчилась от искреннего восхищения, которое она увидела в его глазах. Она поблагодарила Колона, села, расстегнула мантилью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87