Входите!
Я захожу в комнату, которая поначалу кажется мне кухней, потому что в ней красуются плита, буфет и часы с кукушкой. Но посередине стоит огромный катафалк. Что это такое? Загадка.
— Сандр! — вопит Динозавр.
— Что это за бардак? — спрашивает катафалк голосом, очевидно принадлежащим женщине.
Я подхожу ближе и констатирую, что указанный катафалк в действительности является ортопедическим креслом, которое может принимать горизонтальное положение. На нем лежит нечто огромное, жирное, потное и отвратительное. Это нечто — женщина, завернутая в одеяло величиной с взлетную полосу авианосца “Беарн”.
— Доброе утро, мадам, — вежливо здороваюсь с Катафалком.
Тот (никак не могу называть в женском роде столь отвратительное существо) бурчит что-то, что может сойти за ответное приветствие после дезинфекции девяностоградусным спиртом, и добавляет:
— Феликс, подними меня, я хочу видеть! Гигант с головой микроба нажимает на рычаг, кресло принимает полувертикальное положение, и китообразное в нем оказывается сидящим.
В соседней комнате начинается движение, потом дверь открывается и возникает Берта Берюрье. Удивительное зрелище — ББ в ночной рубашке. Одна из ее недисциплинированных грудей вываливается в вырез.
— О! — восклицает Толстякова корова. — Да это же комиссар! По какому случаю?
— Мне нужен Бенуа, — объясняю я с максимумом сдержанности в словах и жестах.
— Сандр! — снова вопит Ящерица.
— Н-ну! — мычит сонный Берю. Толстуха указывает мне на катафалк.
— Представляю вам мою сестру Женевьев.
Из-под грязного одеяла высовывается рука. Она толстая, как перина, а пальцы, слипшиеся от пота, уже не помнят времени, когда были автономными.
Я беру клешню и отпускаю, уверяя, что счастлив познакомиться.
Волосы Берты накручены на бигуди. Она поправляет их полным женственности движением, потом поднимает рубашку и чешет свой зад.
Из соседней комнаты выходит парикмахер Альфред в обалденной синей шелковой пижаме. Этот малый элегантен даже в постели. За ним следуют его жена, потом толстый пацан, близорукая девочка и старик, забывший в стакане свою вставную челюсть.
Откуда вылезли все эти люди? Мне становится страшно.
Когда проведешь бессонную ночь, такая галерея монстров производит особо сильное впечатление.
— Эй, Берю, — кричу я, — ты идешь или нет? Недисциплинированный отвечает вопросом, в котором идет речь о самой мясистой части его тела. Наконец он выходит.
— Зачем ты приперся в этот бордель? — удивляется Жирдяй.
Я восхищаюсь бесконечным богатством французского языка, позволяющего с максимальной точностью давать определения людям и вещам.
— Я приехал забрать тебя для срочного расследования. Через три четверти часа мы вылетаем. Одевайся быстрее.
Он исчезает.
— А куда именно вы его везете? — спрашивает Толстуха.
— В Глазго, — отвечаю я.
— Черт! В Японию!
К счастью, здесь есть Феликс-ящерица, готовый исправлять географические ошибки свояченицы.
— Ты че, тронулась, Берта? Это в Дании.
— А что дальше? — беспокоится коровища.
— Дания, разумеется, — просвещает ее образованный родственник. — Если бы ты хоть раз видела карту мира, то знала бы.
Из комнаты галопом выбегает Берю.
Он в спешке задевает рычаг ортопедического кресла, то резко возвращается в первоначальное положение. Раздается жуткий грохот, будто взорвался весь квартал. Сестра ББ громко жалеет Берту, которой достался такой муж, уверяет, что такой идиот не имеет права жить и на месте сестры она давно бы выгнала его.
— Сматываемся, — говорит Толстяк, когда Женевьев уже начинает хрипеть.
— Твой свояк микроцефал?
— Ничего подобного, — говорит Берю. — Он слесарь-сантехник.
Глава 4
Наш самолет летит высоко, его турбины работают нормально, горючего достаточно, чтобы долететь до Шотландии, а стюардесса такая хорошенькая, что от ее вида зачесались бы ладони даже у безрукого.
Я смотрю на ее великолепные формы периодически, потому что, следуя примеру Берю, задаю храпака. Этот трехчасовой сон немного приводит меня в форму. Наконец динамик начинает трещать и советует господам пассажирам пристегнуть ремни, потому что скоро Глазго. Я бужу Берю, и это кладет конец сомнениям командира экипажа относительно режима работы его моторов. Жирдяй так храпел, что одна глуховатая американка спросила над Па-де-Кале, все ли нормально с турбинами.
— Опусти воротник пиджака! — говорю я ему. — Ты похож на замерзшего клошара. Мастодонт подчиняется.
— А теперь? — спрашивает он, сняв шляпу, грязную, как помойное ведро, чтобы привести в порядок свои волосы.
— Теперь ты похож просто на клошара. — Я замолкаю, окаменев. — Эй, приятель, ты ж забыл надеть рубашку!
— Опять ты хреноту порешь? — ворчит Толстяк. Говоря это, он проводит рукой по груди и отдает себе отчет в очевидности.
— Черт, в спешке сборов…
Под пиджаком у него только галстук на поросячьей шее, правда хорошо завязанный.
— Это заметно? — беспокоится мой напарник.
— Не особо, — говорю, — потому что благодаря твоему густому волосяному покрову кажется, что на тебе мохеровый свитер. Придется тебе покупать рубашку, Толстяк.
Он обещает это сделать, и мы приземляемся.
Пройдя через таможню, мы замечаем высокого типа в одежде шофера из богатого дома, расхаживающего по залу. В тот самый момент, когда я заметил типа, громкоговоритель сообщает, что шофер фирмы “Херст” ждет мистера Сан-Антонио в большом зале, чтобы предоставить в его распоряжение машину.
Я подхожу к дылде, называюсь, и он почтительно приветствует меня.
Пять минут спустя я получаю ключи и бумаги на импортную черную “бентли” размером с катафалк.
Толстяк раздувается от гордости.
— В ней я буду выглядеть как английская королева, — заявляет он.
— Боже, храни королеву, — вздыхаю я.
* * *
Майбексайд-Ишикен, миленький городок с пятью тысячами жителей, находится километрах в пятидесяти от Глазго.
Когда мы проезжаем мимо таблички с названием города, я решаю навести кое-какие справки о виски “Мак-Геррел” и останавливаю катафалк перед ресторанчиком с лаконичным названием “Рука моей сестры в штанах турка”.
Толстяк и я заходим в живописный зал с нашитыми на стены деревянными панелями. Посредине его стоит камин, не горящий по причине теплого времени года.
Пухленькая дама с пучком, лежащим на ее макушке, как яблоко, в очках в железной оправе и с детской улыбкой на губах спешит нам навстречу.
— Я выпью мюскаде, — заявляет Берю.
— Ты не в Нантерре, Толстяк, — объясняю я. — Не забывай, это страна виски.
— Я не догматик, — отрезает мой приятель. — Выпью виски. — Он обращается к улыбающейся владелице ресторана:
— Ту виски ин большие гласс!
Улыбка женщины исчезает, как будто ей дали по зубам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34
Я захожу в комнату, которая поначалу кажется мне кухней, потому что в ней красуются плита, буфет и часы с кукушкой. Но посередине стоит огромный катафалк. Что это такое? Загадка.
— Сандр! — вопит Динозавр.
— Что это за бардак? — спрашивает катафалк голосом, очевидно принадлежащим женщине.
Я подхожу ближе и констатирую, что указанный катафалк в действительности является ортопедическим креслом, которое может принимать горизонтальное положение. На нем лежит нечто огромное, жирное, потное и отвратительное. Это нечто — женщина, завернутая в одеяло величиной с взлетную полосу авианосца “Беарн”.
— Доброе утро, мадам, — вежливо здороваюсь с Катафалком.
Тот (никак не могу называть в женском роде столь отвратительное существо) бурчит что-то, что может сойти за ответное приветствие после дезинфекции девяностоградусным спиртом, и добавляет:
— Феликс, подними меня, я хочу видеть! Гигант с головой микроба нажимает на рычаг, кресло принимает полувертикальное положение, и китообразное в нем оказывается сидящим.
В соседней комнате начинается движение, потом дверь открывается и возникает Берта Берюрье. Удивительное зрелище — ББ в ночной рубашке. Одна из ее недисциплинированных грудей вываливается в вырез.
— О! — восклицает Толстякова корова. — Да это же комиссар! По какому случаю?
— Мне нужен Бенуа, — объясняю я с максимумом сдержанности в словах и жестах.
— Сандр! — снова вопит Ящерица.
— Н-ну! — мычит сонный Берю. Толстуха указывает мне на катафалк.
— Представляю вам мою сестру Женевьев.
Из-под грязного одеяла высовывается рука. Она толстая, как перина, а пальцы, слипшиеся от пота, уже не помнят времени, когда были автономными.
Я беру клешню и отпускаю, уверяя, что счастлив познакомиться.
Волосы Берты накручены на бигуди. Она поправляет их полным женственности движением, потом поднимает рубашку и чешет свой зад.
Из соседней комнаты выходит парикмахер Альфред в обалденной синей шелковой пижаме. Этот малый элегантен даже в постели. За ним следуют его жена, потом толстый пацан, близорукая девочка и старик, забывший в стакане свою вставную челюсть.
Откуда вылезли все эти люди? Мне становится страшно.
Когда проведешь бессонную ночь, такая галерея монстров производит особо сильное впечатление.
— Эй, Берю, — кричу я, — ты идешь или нет? Недисциплинированный отвечает вопросом, в котором идет речь о самой мясистой части его тела. Наконец он выходит.
— Зачем ты приперся в этот бордель? — удивляется Жирдяй.
Я восхищаюсь бесконечным богатством французского языка, позволяющего с максимальной точностью давать определения людям и вещам.
— Я приехал забрать тебя для срочного расследования. Через три четверти часа мы вылетаем. Одевайся быстрее.
Он исчезает.
— А куда именно вы его везете? — спрашивает Толстуха.
— В Глазго, — отвечаю я.
— Черт! В Японию!
К счастью, здесь есть Феликс-ящерица, готовый исправлять географические ошибки свояченицы.
— Ты че, тронулась, Берта? Это в Дании.
— А что дальше? — беспокоится коровища.
— Дания, разумеется, — просвещает ее образованный родственник. — Если бы ты хоть раз видела карту мира, то знала бы.
Из комнаты галопом выбегает Берю.
Он в спешке задевает рычаг ортопедического кресла, то резко возвращается в первоначальное положение. Раздается жуткий грохот, будто взорвался весь квартал. Сестра ББ громко жалеет Берту, которой достался такой муж, уверяет, что такой идиот не имеет права жить и на месте сестры она давно бы выгнала его.
— Сматываемся, — говорит Толстяк, когда Женевьев уже начинает хрипеть.
— Твой свояк микроцефал?
— Ничего подобного, — говорит Берю. — Он слесарь-сантехник.
Глава 4
Наш самолет летит высоко, его турбины работают нормально, горючего достаточно, чтобы долететь до Шотландии, а стюардесса такая хорошенькая, что от ее вида зачесались бы ладони даже у безрукого.
Я смотрю на ее великолепные формы периодически, потому что, следуя примеру Берю, задаю храпака. Этот трехчасовой сон немного приводит меня в форму. Наконец динамик начинает трещать и советует господам пассажирам пристегнуть ремни, потому что скоро Глазго. Я бужу Берю, и это кладет конец сомнениям командира экипажа относительно режима работы его моторов. Жирдяй так храпел, что одна глуховатая американка спросила над Па-де-Кале, все ли нормально с турбинами.
— Опусти воротник пиджака! — говорю я ему. — Ты похож на замерзшего клошара. Мастодонт подчиняется.
— А теперь? — спрашивает он, сняв шляпу, грязную, как помойное ведро, чтобы привести в порядок свои волосы.
— Теперь ты похож просто на клошара. — Я замолкаю, окаменев. — Эй, приятель, ты ж забыл надеть рубашку!
— Опять ты хреноту порешь? — ворчит Толстяк. Говоря это, он проводит рукой по груди и отдает себе отчет в очевидности.
— Черт, в спешке сборов…
Под пиджаком у него только галстук на поросячьей шее, правда хорошо завязанный.
— Это заметно? — беспокоится мой напарник.
— Не особо, — говорю, — потому что благодаря твоему густому волосяному покрову кажется, что на тебе мохеровый свитер. Придется тебе покупать рубашку, Толстяк.
Он обещает это сделать, и мы приземляемся.
Пройдя через таможню, мы замечаем высокого типа в одежде шофера из богатого дома, расхаживающего по залу. В тот самый момент, когда я заметил типа, громкоговоритель сообщает, что шофер фирмы “Херст” ждет мистера Сан-Антонио в большом зале, чтобы предоставить в его распоряжение машину.
Я подхожу к дылде, называюсь, и он почтительно приветствует меня.
Пять минут спустя я получаю ключи и бумаги на импортную черную “бентли” размером с катафалк.
Толстяк раздувается от гордости.
— В ней я буду выглядеть как английская королева, — заявляет он.
— Боже, храни королеву, — вздыхаю я.
* * *
Майбексайд-Ишикен, миленький городок с пятью тысячами жителей, находится километрах в пятидесяти от Глазго.
Когда мы проезжаем мимо таблички с названием города, я решаю навести кое-какие справки о виски “Мак-Геррел” и останавливаю катафалк перед ресторанчиком с лаконичным названием “Рука моей сестры в штанах турка”.
Толстяк и я заходим в живописный зал с нашитыми на стены деревянными панелями. Посредине его стоит камин, не горящий по причине теплого времени года.
Пухленькая дама с пучком, лежащим на ее макушке, как яблоко, в очках в железной оправе и с детской улыбкой на губах спешит нам навстречу.
— Я выпью мюскаде, — заявляет Берю.
— Ты не в Нантерре, Толстяк, — объясняю я. — Не забывай, это страна виски.
— Я не догматик, — отрезает мой приятель. — Выпью виски. — Он обращается к улыбающейся владелице ресторана:
— Ту виски ин большие гласс!
Улыбка женщины исчезает, как будто ей дали по зубам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34