Но недолго продолжалось счастье. Пришлось вкусить зависть и
недоброжелательство. Виною была моя проклятая щербатость. Однажды я вышел
к доске и произнес:
- Корабль одинокий нешется, нешется на вшех парушах...
- Не сметь коверкать великий русский язык! - заорала учительница. -
Тебе в лесной школе надо учиться, коробки клеить!
- Но я же жнаю штихотворение! - выкрикнул я, чувствуя горячие удары в
висках.
Бледно-розовые губки учительницы вытянулись, чтобы произнести
привычное "урод" или же "ублюдок", но я опередил ее, объявив с
торжествующим злорадством:
- А меня ждешь шкоро шовшем не будет! Меня ушыновят!
- Усы-но-вя-а-а-т?! - тоненько воскликнула учительница и, как
укушенная, сорвалась со стула. - Ах, усы-но-вя-а-а-т?
Робость, присущая совсем молодому и неопытному воспитателю, все-таки
остановила ее, не дала избить меня по-настоящему, как это делали,
например, физкультурник Горохов и завуч Гнущенко. Учительница вцепилась
мне в плечи острыми, как у ведьмы, коготками, к стала трясти, гнусаво
выпевая: "Усы-но-вя-ат? Усы-но-вя-ат?!" Класс с восторгом наблюдал
экзекуцию. Наконец я не вытерпел и крикнул:
- Дура!
- Ах ты паршивый, мерзкий урод! Да ты не то что на семью, ты на жизнь
не имеешь права!
Меня как будто хлестнули ремнем по сердцу: "Не имеешь права!" Как же
это? Почему?! Не помня себя от бешенства, я зажмурился, оскалился и издал
дикий вопль, особенно рассмешивший всех. Класс взорвался криками
ликования, а учительский прихвостень Бережков взвыл:
- Ну вылитая свинья Гаргара!
Все подхватили:
- Похвиснев - свинья!
- Гаргара ты наша, хрюкни!
Сжав кулаки, я бросился на Бережкова:
- Убью, пашкуда!
Вспыхнула зверская детдомовская драка. Учительница вскочила на стул и
заголосила:
- Де-фек-тивные-е! Мазурики чертовы! Урки потенциальные-е!
Били меня крепко и даже, кажется, ногами, но я не сдавался. Спасибо
Котьке - он догадался опрокинуть на дерущихся парту. К тому времени я уже
потерял сознание.
...Провал. Мрак, словно под крылом птицы. Она несет меня, слепого и
беспомощного, неизвестно куда. Я сплю, зарывшись в птичий пух, и слышу во
сне флейту...
...И только что землю родную завидит во мраке ночном, опять его
сердце трепещет... и очи пылают огнем...
Из больницы я уже не вернулся в детдом - Дзанни усыновил меня.
Ах, проспект Чернышевского! Любимое место мое в этом городе да и во
всем мире, пожалуй. Дзанни до сих пор живет в нашей старой квартире, в том
самом доме на теневой стороне, где полуподвальный магазинчик "Канцелярские
товары". Прогуливаясь по бульвару, можно легко отыскать наши два окна -
узкое прямоугольное и полукруглое, над аркой.
По вечерам здесь, в подворотне, можно встретить пугливого пьяного или
девицу с наивно-бессмысленным личиком начинающей проститутки. Во дворе
стоят всегда переполненные мусорные баки, навечно притулился у стены
ржавый "Запорожец" без колес, и тянет из подъезда сыростью и кошками...
Ларчик с драгоценностями - вот что напоминала квартира Дзанни. Она
была двухэтажная, оклеенная шелковистыми обоями и наполненная
удивительными предметами. Чучело орла служило хозяину вешалкой: на голову
он нахлобучивал шляпу, на лапы вешал пальто, а в клюв всовывал зонтик.
Возле огромного зеркала стоял футляр от виолончели - в нем хранились
старые журналы и жила мышь. Под потолком висели колокольцы, издававшие
сами по себе чудесный звон - тоненький такой, веселый... Тут все было
волшебное, ласковое, уютное - и диван, покрытый мягкой белой шкурой, и
полосатые, как зебра, драпировки, и афиши, и веера, приятно пахнущие
чем-то заморским, и портреты, и книги, и рояль, по сравнению с которым
наш, детдомовский казался замухрышкой и босяком.
...Я вижу себя мальчиком с забинтованной головой в новом, подаренном
Дзанни костюме. Мальчик, оробев среди невиданной роскоши и все еще не веря
в чудо, вдруг и навсегда осознает, что этот мир - его мир. Ему кажется,
что когда-то, до рождения, он уже жил среди красивых вещей, умных книг и
прекрасной музыки. Это открытие наполняет его счастливой гордостью, и он
чувствует себя принцем, вернувшимся домой после долгих лет скитаний...
Дзанни жил один. Я не смел спросить, почему у него никого нет, и
неведение это питало мои фантазии. Он играл в них то роль несчастного
отца, чей сын убит на дуэли, то еще более несчастного мужа, чья молодая
красавица-жена скоропостижно скончалась от насморка.
Первые недели нашей новой жизни Дзанни словно бы забыл о флейте,
предоставив мне полную свободу. Я не преминул бы воспользоваться ею, не
случись со мной странной перемены. Сердце мое, озлобленное, черствое
маленькое сердчишко, не могло простодушно радоваться ничему. Ядовитое
подозрение, что на самом деле я ни на что "не имею права", мешало этому. С
другой стороны, я был уверен, что я "имею право". Как быть? И я решил, что
даром есть хлеб Дзанни не стану, и придумал, как отплатить за его доброту,
- взялся вести домашнее хозяйство, довольно, признаться, запущенное.
Юродская, злая, мелочная мыслишка! За ней ведь ничего не стояло,
кроме намного желания, чтобы Дзанни не просто по-доброму относился ко мне,
а еще и прощения попросил... за все - за то, что мать меня бросила; за
колотушки детдомовские; за голодуху; за тараканов в столовском борще; за
то, что я был "урод", "идиот", "дефективный", "олигофрен".
...Злая, поганая моя душонка, и заглядывать в нее то же, что в
помойную яму, - а ничего не поделаешь. Уж каков есть. Принц-страдалец...
К приходу Дзанни его высочество стирало белье, мыло полы и даже
готовило обеды по рецептам детдомовской кухни: тушеная капуста, а к ней
котлеты или сосиски.
Деньги, что Дзанни давал на кино и на мороженое, я откладывал. Была у
меня давно, еще с детдома мечта - поесть сала. Унылыми зимними вечерами мы
с Котькой представляли, как едим розовые, нежные ломтики с черным хлебом.
Я нарочно не говорил ничего Дзанни - хотелось самому, тайно купить
огромный кус и съесть его на пару с Котькой. Ан не вышло! Когда я его
наконец купил и нес домой, ко мне привязались двое пацанов, отняли авоську
и сдачу двадцать копеек. Горевал я, помню, долго, а потом понял, что не
судьба, и про сало забыл...
Понемногу Дзанни начал заниматься со мной музыкой: показывал ноты,
учил играть на рояле. Вот как началась настоящая-то музыка, и я стал себя
совсем не узнавать. Прошлое вспоминалось не то чтобы реже, но без боли, а
сам я теперь плохо отличая сон от яви. Это все музыка виновата и Дзанни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22