...Да, страх гибели и восторг выталкивали меня на арену. Сердце мое
то не билось вовсе, то билось с бешеной силой. Там, в центре желтого
круга, я был уже не я, а существо, неподвластное законам земного мира,
загадочное и величественное...
"Юный С.Похвиснев достойно и талантливо изобразил одного из
популярных персонажей", "Похвиснев: мальчик-каучук", "Необыкновенная
творческая зрелость", "За ним - будущее цирка"...
Цирк наш, между прочим, был маленький, бедный, даже нищий. Работали в
здании бывшей церкви, где до этого много лет хранились овощи. Теперь
вокруг крохотной арены громоздилось несколько рядов облезлых скрипучих
кресел, и запах зверья смешивался с неистребимым запахом гнилой картошки.
Сюда привела Дзанни судьба в лице Резинового короля. Здесь начали
выступать и мы с Машеттой, начали зарабатывать деньги, в которых
по-прежнему была нужда.
Я убеждал себя, что помогаю Дзанни кормить семью, но на самом деле
имел своей целью одну лишь славу со всеми присущими ей трескучими дешевыми
атрибутами: с газетными рецензиями, с шепотком поклонниц и телешумихой.
Этого взбесившегося тщеславия я не смог скрыть от Дзанни, как ни
старался. Он без труда угадывал мои желания. Чувство полной своей
беззащитности перед ним, раздетости душевной несказанно меня раздражало.
Отношения наши сделались однообразны: Дзанни неизменно был
иронически-добродушен, я - обидчив и дерзок.
- О-о, - говорил Дзанни, - ты действительно очень популярен среди
определенной части населения, о-о-очень. Сегодня утром в трамвае о тебе
калякали две нимфетки лет двенадцати: "Похвиснев - это душка! Ему так идет
пышный воротник-жабо!" - "Очарова-а-шка! И шапочка какая миленькая, из
атласа!" Ты знаешь, мио каро, я заметил, что у одной из нимфеток на чулке
дырка.
По точным расчетам Дзанни, эта дырка (которой, может, и не было на
самом деле) должна была взбесить меня больше всего. Я рычал в ответ что-то
неразборчивое, но до крайности наглое. Дзанни же, словно не слыша моих
"реплик", продолжал с ажитацией:
- Сегодня ты был неподражаем. Ты вышел кланяться с ужимками
провинциального шулера, которого еще ни разу не били.
Дзанни постоянно давал мне понять, что я смешон и что есть некое
тайное знание, недоступное никому, кроме него, и позволяющее обесценивать
все в этом мире и славу в том числе.
А я и сам знал, что страсть моя недолговечна и что, стоит сменить
белую маску Пьеро на другую, настанет иная жизнь. Однако терпеть насмешки
Дзанни мне было тяжело.
Он мог в присутствии всех артистов вдруг шутливо ударить меня
хлопушкой по косу. Мог незаметно прицепить к воротнику какой-нибудь
дурацкий бантик или же ловко связать сзади длинные рукава моего костюма,
чтобы он напоминал смирительную рубашку. Все эти клоунские глупости,
творимые Дзанни после каждого выступления, сбрасывали меня с пьедестала
успеха наземь. Артисты хохотали, хихикали, прыскали и ржали, радуясь тому,
что этого "везучего паршивца", этого "выскочку" ставят на место. Я на
артистов не обижался: их всех доедала моль бездарности. Цирк им опротивел,
но они продолжали считать себя непризнанными гениями и показывали, кто как
умел, что пребывают здесь временно, дожидаясь, но всей видимости,
ангажемента в Нью-Йорке, Брюсселе или Риме.
Когда артисты не смеялись, то развлекались иначе - науськивали меня
на Дзанни. Ох, как не любили его здесь! Верно, опасались и потому
радовались любому поводу позлословить. Особенно усердствовал эквилибрист
на катушках Семен Шишляев, почти не знакомый с Дзанни. Именно Шишляев
поведал мне, что Дзанни: "вонючий итальяшка", "поганенький авантюрист",
"маразматик", "муха навозная". Этот Шишляев находил, видимо, утонченное
удовольствие в том, чтобы провоцировать меня на драку с учителем. "Дай ему
в морду, чтоб знал!".
Шишляев был сволочь, но кем я-то был? А я был еще хуже, потому что
выслушивал всю эту мерзость. Я продался Шишляеву за букет дешевых
комплиментов и готов был терпеть все его излияния, только бы он не уставал
хвалить меня. Кроме удовлетворения позорного тщеславия, я еще испытывал
чувство странного злорадства, слушая гадости о Дзанни.
И ведь я любил его, и он меня, но между нами была война. Я пытался
доказать свою независимость, он посмеивался - и только. Обидно!
Одна Машетта жила беззаботно. Я вообще лишь однажды видел ее
плачущей, когда умерла наша нянька. Тогда же кончилось и детство Машетты:
в десять лет она сделалась хозяйкой нашего дома, по-взрослому
рассудительной и умелой. Она шила, готовила обеды, бегала в магазин и
вообще рвалась руководить нами. Я эту игру принял сразу и покорно сносил
все придирки, насмешки, замечания. Хуже было с Дзанни. Машетта не уставала
выговаривать ему - за неумение тратить деньги, а он в ответ неизменно
хватался за полотенце и устраивал маленькие экзекуции. Так и жили...
...Из-вест-ный всем я пти-це-лов...
Вчера ночью, до того, как случилась моя смерть, я играл вариации на
тему арии Папагено из Моцарта. И ведь до чего странно, удивительно: с этой
музыки все началось и ею же все кончилось.
..."Волшебную флейту" я полюбил во времена "Мотофозо". Ночные гости
не переставали ходить к Дзанни, и, несмотря на затяжную войну с ним, я,
как всегда, устраивал маленькие концерты.
Играл я отвратительно: мне мешал Дзанни. Вернее, я внушал себе, что
он мешает, и нарочно уродовал мелодию. Тень Моцарта содрогалась, внимая
тоскливому визгу моей флейты. Дзанни же только закатывал глаза от
восторга, вздыхал и умолял всегда исполнять Моцарта именно так, "ибо
манера сия весьма созвучна нашему бурному времени". Мне даже интересно
было, когда он, наконец, не выдержит и выдерет меня - хотя бы полотенцем,
как Машетту.
С холодной, садистской злобой решился я последовать одному из
бредовых советов Семена Шишляева и спровоцировать Дзанни на то, чтобы он
выгнал меня из дома. Для этой цели я позвал в гости... Котьку Вербицкого
(впервые после нашей разлуки).
Честно сказать, я о нем давно и думать забыл - куда уж мне было
вспоминать какого-то неопрятного, некрасивого детдомовца... А выбрал я его
для осуществления своего плана, имея в виду именно детдомовскую
оголтелость, необузданность, грубость. Почему-то я полагал, что Котька
ничуть за это время не изменился и обязательно сотворит какое-нибудь
безобразие в присутствии Дзанни. Ах, если б только мысль о мщении мной
владела, я бы не вспоминал сейчас с таким стыдом ту историю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22