Не успел я снять пальто, как кто-то засунул мне в рот трубку с мундштуком слоновой кости:
— Великолепный гашиш, — объяснил он. — Прямо из Дамаска. Давай, парень, затянись!
Я волей-неволей втянул дым и немедленно ощутил эффект. Я подмигнул.
— Да, — кричит мой благодетель. — Он затуманивает мозги, точно?
В этой толпе мой разум, перегруженный сигналами, и так уже помутился, обкуренный марихуаной. Кажется, моя сила работает сегодня с довольно высокой интенсивностью. Правда, не слишком различая индивидуальности, я невольно погружаюсь, словно в густой суп, в хаос сливающихся мыслей. Темное дело. Трубка и человек исчезают и я, спотыкаясь, пробираюсь в комнату, сплошь заставленную набитыми до отказа книжными шкафами. Я ловлю взгляд только что заметившей меня Юдифь и ко мне протягивается прямая линия контакта, вначале непостижимо живая, ясная, потом прерывистая и переходящая в какое-то бормотание: брат, любовь, боль, страх, общие воспоминания, прощение, забвение, ненависть, враждебность, мерзость. Брат. Любовь. Ненависть.
— Дэйв, — кричит она. — Я здесь, Дэвид!
Сегодня Юдифь необычно привлекательна. Ее длинное, тонкое тело обернуто в блестящую лиловую, плотно прилегающую накидку, которая явственно обрисовывает ее грудь, маленькие выпуклости сосков и впадинку между ягодицами. На ее груди примостилась оправленная в золото нефритовая брошка с затейливой резьбой, распущенные волосы великолепны. Я горжусь ее красотой. Рядом с ней двое мужчин, выглядящих весьма впечатляюще. С одной стороны доктор Карл Ф.Сильвестри, автор «Исследования психологии терморегуляции». Он точно соответствует тому образу, который я уловил в мозгу Юдифь у нее дома две или три недели назад, хотя он старше, чем я думал. Ему, по крайней мере, пятьдесят пять, возможно, даже ближе к шестидесяти. И выше ростом — наверное, шесть футов пять дюймов. Я пытаюсь представить его огромное, тяжелое тело на жилистой стройной Юдифь. Не могу. У него багровые щеки, солидное самодовольное выражение лица, нежные умные глаза. Он излучает почти отцовскую нежность к Юдифь. Я понимаю, что привлекает в нем Джуд: он воплощает в себе образ сильного отца, чем никогда не был для нее бедный Пол Селиг. По другую сторону от Юдифь стоит мужчина, который, я полагаю, и должен быть профессором Клодом Германтом; я быстро пробую его мозг и подтверждаю свою догадку. Его разум подобен сосуду, наполненному переливающейся, сверкающей ртутью. Он думает на трех-четырех языках одновременно. Его буйная энергия утомила меня в одно касание. 40-летний мужчина, около шести футов ростом, мускулистый, атлетически сложенный; его волосы песочного цвета безупречно подстрижены, элегантно причесаны и курчавятся волнами в стиле барокко. Одежда его столь модерновая, что я, отнюдь не знаток в моде, не могу даже подобрать слов для ее описания: что-то вроде плаща из грубой золотисто-зеленой материи (полотно? муслин?), алый кушак, расклешенные атласные брюки, остроносые средневековые туфли. По его внешности денди и манерной позе можно предположить, что он голубой, но его окутывает мощная аура гетеросексуальности и по тому, как нежно поглядывает на него Юдифь, я начинаю понимать, что она возможно была когда-то его любовницей. А может и сейчас. Из скромности я не хочу узнавать это. Мои набеги на частные дела Юдифь — слишком скользкое место в наших отношениях.
— Разрешите представить моего брата Дэвида, — говорит она.
Сильвестри сияет:
— Я так много слышал о вас, мистер Селиг!
— Правда? («У меня есть этот чудовищный братец, Карл. Поверишь ли, он может читать мысли. Твои мысли для него так же ясны, как радиопередача».) Интересно, что ему порассказала обо мне Юдифь? Покопаюсь в его голове и увижу. — Зовите меня Дэвид. Вы ведь доктор Сильвестри?
— Точно. Карл. Я предпочитаю Карл.
— Юдифь много рассказывала о вас, — говорю я в свою очередь. Мое тестирование не задалось. Вижу какие-то куски, обрывки мыслей, туманный хлам. Его разум неясен мне, словно я смотрю сквозь мутное стекло. В голове стучит. — Она показала мне две ваших книги. Хотел бы я разбираться в таких вещах.
Сильвестри довольно улыбается. Тем временем Юдифь начала знакомить меня с Германтом. Он бормочет обычные при знакомстве заверения в своей радости. Мне кажется он вот-вот поцелует меня в щеку, а может и в руку. Голос его мягкий, мурлыкающий, в нем заметен акцент, но не французский. Нечто странное. Смесь, может быть франко-итальянский или франко-испанский. По крайней мере, его я могу опробовать даже сейчас; каким-то образом его мозг, более изменчивый, чем мозг Сильвестри, все же остается в пределах досягаемости. Пока мы обмениваемся банальными фразами о погоде и прошедших выборах, я проникаю в его голову. Господи! Казанова врожденный! Он трахает все, что движется, неважно — мужского или женского пола, включая, конечно, и мою доступную сестру Юдифь, которую он в последний раз взял всего пять часов назад в этой самой комнате. В ней еще кружатся его семена. Его сбивает с толку тот факт, что она никогда не кончает с ним. Он рассматривает это, как провал в своей безупречной технике. Профессор прикидывает возможность пригвоздить и меня сегодня же ночью. Безнадежно, профессор. Вы не добавите меня к своей коллекции Селигов. Он мило расспрашивает меня об ученых степенях.
— Только одна, — отвечаю я. — Я подумывал о степени по английской литературе, но так никогда и не собрался.
Он читает лекции о Рембо, Верлене, Малларме, Бодлере, Лотремоне — всю эту команду — и делает это вдохновенно; его классы полны обожающих его девушек, чьи бедра радостно раздвигаются перед ним, хотя в аспекте Рембо он не прочь при случае порезвиться с добрыми колумбийскими париями. Говоря со мной, он ласково и собственнически ласкает плечи Юдифь. Доктор Сильвестри предпочитает не замечать этого или не обращать внимания.
— Ваша сестра, — воркует Германт, — она — чудо, она — оригинальный, великолепный тип, мсье Селиг, именно тип.
Весьма скользкий комплимент. Я снова заглядываю в его мозг и узнаю, что он пишет роман о молодой, сладострастной и полной горечи разведенной женщине и французском интеллектуале, который воплощает собой жизненную силу, и рассчитывает сделать на этом романе миллионы. Он меня очаровывает: столь наглый, столь фальшивый, он все же остается привлекательным, несмотря на все его видимые недостатки. Он предлагает мне коктейли, хайболы, ликеры, бренди, травку, гашиш, кокаин — все, что только можно пожелать. Чувствуя, что он поглощает меня, я спасаюсь, с чувством некоторого облегчения ускользнув, чтобы налить немного рома.
У столика с напитками ко мне пристает девушка. Это одна из студенток Германта, ей не больше двадцати. Жесткие черные волосы уложены локонами, приплюснутый нос, восприимчивые глаза, полные мясистые губы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54
— Великолепный гашиш, — объяснил он. — Прямо из Дамаска. Давай, парень, затянись!
Я волей-неволей втянул дым и немедленно ощутил эффект. Я подмигнул.
— Да, — кричит мой благодетель. — Он затуманивает мозги, точно?
В этой толпе мой разум, перегруженный сигналами, и так уже помутился, обкуренный марихуаной. Кажется, моя сила работает сегодня с довольно высокой интенсивностью. Правда, не слишком различая индивидуальности, я невольно погружаюсь, словно в густой суп, в хаос сливающихся мыслей. Темное дело. Трубка и человек исчезают и я, спотыкаясь, пробираюсь в комнату, сплошь заставленную набитыми до отказа книжными шкафами. Я ловлю взгляд только что заметившей меня Юдифь и ко мне протягивается прямая линия контакта, вначале непостижимо живая, ясная, потом прерывистая и переходящая в какое-то бормотание: брат, любовь, боль, страх, общие воспоминания, прощение, забвение, ненависть, враждебность, мерзость. Брат. Любовь. Ненависть.
— Дэйв, — кричит она. — Я здесь, Дэвид!
Сегодня Юдифь необычно привлекательна. Ее длинное, тонкое тело обернуто в блестящую лиловую, плотно прилегающую накидку, которая явственно обрисовывает ее грудь, маленькие выпуклости сосков и впадинку между ягодицами. На ее груди примостилась оправленная в золото нефритовая брошка с затейливой резьбой, распущенные волосы великолепны. Я горжусь ее красотой. Рядом с ней двое мужчин, выглядящих весьма впечатляюще. С одной стороны доктор Карл Ф.Сильвестри, автор «Исследования психологии терморегуляции». Он точно соответствует тому образу, который я уловил в мозгу Юдифь у нее дома две или три недели назад, хотя он старше, чем я думал. Ему, по крайней мере, пятьдесят пять, возможно, даже ближе к шестидесяти. И выше ростом — наверное, шесть футов пять дюймов. Я пытаюсь представить его огромное, тяжелое тело на жилистой стройной Юдифь. Не могу. У него багровые щеки, солидное самодовольное выражение лица, нежные умные глаза. Он излучает почти отцовскую нежность к Юдифь. Я понимаю, что привлекает в нем Джуд: он воплощает в себе образ сильного отца, чем никогда не был для нее бедный Пол Селиг. По другую сторону от Юдифь стоит мужчина, который, я полагаю, и должен быть профессором Клодом Германтом; я быстро пробую его мозг и подтверждаю свою догадку. Его разум подобен сосуду, наполненному переливающейся, сверкающей ртутью. Он думает на трех-четырех языках одновременно. Его буйная энергия утомила меня в одно касание. 40-летний мужчина, около шести футов ростом, мускулистый, атлетически сложенный; его волосы песочного цвета безупречно подстрижены, элегантно причесаны и курчавятся волнами в стиле барокко. Одежда его столь модерновая, что я, отнюдь не знаток в моде, не могу даже подобрать слов для ее описания: что-то вроде плаща из грубой золотисто-зеленой материи (полотно? муслин?), алый кушак, расклешенные атласные брюки, остроносые средневековые туфли. По его внешности денди и манерной позе можно предположить, что он голубой, но его окутывает мощная аура гетеросексуальности и по тому, как нежно поглядывает на него Юдифь, я начинаю понимать, что она возможно была когда-то его любовницей. А может и сейчас. Из скромности я не хочу узнавать это. Мои набеги на частные дела Юдифь — слишком скользкое место в наших отношениях.
— Разрешите представить моего брата Дэвида, — говорит она.
Сильвестри сияет:
— Я так много слышал о вас, мистер Селиг!
— Правда? («У меня есть этот чудовищный братец, Карл. Поверишь ли, он может читать мысли. Твои мысли для него так же ясны, как радиопередача».) Интересно, что ему порассказала обо мне Юдифь? Покопаюсь в его голове и увижу. — Зовите меня Дэвид. Вы ведь доктор Сильвестри?
— Точно. Карл. Я предпочитаю Карл.
— Юдифь много рассказывала о вас, — говорю я в свою очередь. Мое тестирование не задалось. Вижу какие-то куски, обрывки мыслей, туманный хлам. Его разум неясен мне, словно я смотрю сквозь мутное стекло. В голове стучит. — Она показала мне две ваших книги. Хотел бы я разбираться в таких вещах.
Сильвестри довольно улыбается. Тем временем Юдифь начала знакомить меня с Германтом. Он бормочет обычные при знакомстве заверения в своей радости. Мне кажется он вот-вот поцелует меня в щеку, а может и в руку. Голос его мягкий, мурлыкающий, в нем заметен акцент, но не французский. Нечто странное. Смесь, может быть франко-итальянский или франко-испанский. По крайней мере, его я могу опробовать даже сейчас; каким-то образом его мозг, более изменчивый, чем мозг Сильвестри, все же остается в пределах досягаемости. Пока мы обмениваемся банальными фразами о погоде и прошедших выборах, я проникаю в его голову. Господи! Казанова врожденный! Он трахает все, что движется, неважно — мужского или женского пола, включая, конечно, и мою доступную сестру Юдифь, которую он в последний раз взял всего пять часов назад в этой самой комнате. В ней еще кружатся его семена. Его сбивает с толку тот факт, что она никогда не кончает с ним. Он рассматривает это, как провал в своей безупречной технике. Профессор прикидывает возможность пригвоздить и меня сегодня же ночью. Безнадежно, профессор. Вы не добавите меня к своей коллекции Селигов. Он мило расспрашивает меня об ученых степенях.
— Только одна, — отвечаю я. — Я подумывал о степени по английской литературе, но так никогда и не собрался.
Он читает лекции о Рембо, Верлене, Малларме, Бодлере, Лотремоне — всю эту команду — и делает это вдохновенно; его классы полны обожающих его девушек, чьи бедра радостно раздвигаются перед ним, хотя в аспекте Рембо он не прочь при случае порезвиться с добрыми колумбийскими париями. Говоря со мной, он ласково и собственнически ласкает плечи Юдифь. Доктор Сильвестри предпочитает не замечать этого или не обращать внимания.
— Ваша сестра, — воркует Германт, — она — чудо, она — оригинальный, великолепный тип, мсье Селиг, именно тип.
Весьма скользкий комплимент. Я снова заглядываю в его мозг и узнаю, что он пишет роман о молодой, сладострастной и полной горечи разведенной женщине и французском интеллектуале, который воплощает собой жизненную силу, и рассчитывает сделать на этом романе миллионы. Он меня очаровывает: столь наглый, столь фальшивый, он все же остается привлекательным, несмотря на все его видимые недостатки. Он предлагает мне коктейли, хайболы, ликеры, бренди, травку, гашиш, кокаин — все, что только можно пожелать. Чувствуя, что он поглощает меня, я спасаюсь, с чувством некоторого облегчения ускользнув, чтобы налить немного рома.
У столика с напитками ко мне пристает девушка. Это одна из студенток Германта, ей не больше двадцати. Жесткие черные волосы уложены локонами, приплюснутый нос, восприимчивые глаза, полные мясистые губы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54