Доктор произносил слово и просил Дэвида сказать первое, пришедшее ему на ум слово. Дэвид нашел более забавным произнести слово, пришедшее на ум доктору. Это занимало лишь долю секунды, и доктор Гитнер ничего не замечал. Игра шла примерно так:
— Отец.
— Пенис.
— Мать.
— Кровать.
— Малыш.
— Покойник.
— Вода.
— Живот.
— Туннель.
— Совок.
— Гроб.
— Мать.
Были ли эти слова правильными? Кто победил в этой игре? Почему доктор Гитнер казался расстроенным?
Наконец они перестали играть и стали просто беседовать.
— Ты очень умный малыш, — сказал доктор. — Я не боюсь испортить тебя, сказав это, потому что ты это уже знаешь. Кем ты хочешь быть, когда вырастешь?
— Никем.
— Никем?
— Я хочу только играть, читать книжки и плавать.
— Но как ты будешь зарабатывать на жизнь?
— Когда будет нужно, я возьму деньги у людей.
— Если узнаешь как, надеюсь, ты раскроешь мне секрет, — сказал доктор.
— Ты счастлив здесь, в школе?
— Нет.
— Почему нет?
— Учителя слишком строгие. Работа слишком тупая. Дети меня не любят.
— Ты когда-нибудь интересовался, почему они тебя не любят?
— Потому что я умнее, — ответил Дэвид. — Потому что я… — О-о-о. Чуть не проболтался. Потому что я вижу, что они думают. Я не должен никому это говорить.
Доктор Гитнер ждал, пока он закончит предложение.
— …потому что я доставляю в классе много хлопот.
— А почему ты так делаешь, Дэвид?
— Не знаю. Думаю, это дает мне что-то.
— Может быть, если бы ты не причинял всем хлопоты, люди бы больше любили тебя?
— Ну и что? Мне это не нужно.
— Всем нужны друзья, Дэвид.
— У меня есть друзья.
— Миссис Флейшер говорит, что у тебя их немного и что ты их обижаешь и делаешь несчастными. Почему ты бьешь своих друзей?
— Потому что я не люблю их. Потому что они тупые.
— Значит, они не настоящие друзья, раз ты так думаешь о них.
Пожав плечами, Дэвид сказал:
— Я могу обойтись и без них. Мне весело одному.
— Ты счастлив дома?
— Думаю да.
— Ты любишь маму и папу?
Пауза. В мозгу доктора нарастает напряжение. Это важный вопрос. Дай верный ответ, Дэвид. Дай ему тот ответ, который он ждет.
— Да, — говорит Дэвид.
— Ты когда-нибудь мечтал о маленьком братике или сестренке?
На этот раз колебаний не было.
— Нет.
— На самом деле нет? Тебе нравится быть одному?
Дэвид кивнул.
— Самое хорошее время — после полудня. Когда я прихожу из школы и дома никого нет. Зачем мне братик или сестричка?
— Ну я-то не знаю. Это дело мамы и папы, да?
— Вы же не попросите их завести еще кого-нибудь? Я имею в виду; что вы можете им сказать, что для меня было бы хорошо иметь кого-то еще, и они постараются, но я правда не хочу. — Я в опасности, внезапно понял Дэвид.
— Почему ты думаешь, что я могу сказать такое твоим родителям? — тихо спросил доктор, перестав улыбаться.
— Не знаю. Это просто мысль. — Которую я нашел у тебя в голове, доктор. А сейчас я хочу убраться отсюда. Я не хочу больше говорить с тобой. — А, вас правда зовут Гитнер? С буквой «н»? Спорим, я знаю ваше настоящее имя. Хайль!
3
Я никогда не мог послать кому-нибудь свою мысль. Даже когда моя сила была очень велика, я не мог передавать. Я мог только принимать. Может быть и есть люди, которые могут передавать мысли даже тем, у кого нет особого дара принимать их, но я не из их числа. Поэтому меня приговорили быть в обществе уродливой жабой, вечно подслушивающим типом. Старая английская пословица: «Тот, кто подглядывает в дырку, может видеть, что ему досаждает». Да. В те годы, когда я особенно легко читал мысли, я до пота старался внушить людям свои мысли. Я сидел в классе, уставясь в спину девочки и думал: «Хелло, Анни, это Дэвид Селиг, ты меня слышишь? Ты меня слышишь? Я люблю тебя, Анни. Повторяю…». Но Анни никогда не слышала меня и ее мысли перекатывались, как спокойные воды реки, не потревоженные существованием Дэвида Селига.
Таким образом, я не мог разговаривать с другими умами, только шпионить за ними. Сила моя проявляла себя самыми разными способами. Я никогда не мог сознательно контролировать ее, мог только снизить интенсивность приема и сделать получше настройку. Первоначально, я принимал все сигналы, идущие ко мне. Часто я ловил внешние мысли человека, то, что он хотел или собрался сказать. Это происходило в чисто разговорной форме, словно он говорил это, разве что голос отличался от производимого звуковым аппаратом. Я не помню, чтобы я, даже в детстве, перепутал разговорную речь с мыслительной. Возможность читать поверхностные мысли была очень полезна: я мог предвидеть словесные выражения, особенно если говорил с человеком, имевшим привычку репетировать будущие фразы.
Я также мог и иногда еще могу предвидеть намерения, как например, послать короткий правый в челюсть. Я по-разному узнаю такие вещи. Я могу уловить внутреннее словесное утверждение — сейчас дам ему в челюсть — или, если в этот день сила работает на более глубоком уровне, я могу просто поймать серию бессловесных приказов мускулам, которая опережает на долю секунды процесс поднятия правой руки для удара. Назовем это языком тела или телепатическими волнами.
Иногда я могу выйти на самый глубокий уровень разума — там живет душа. Где сознательную ложь омывает пена непостижимого бессознательного феномена. Здесь кроются надежды, страхи, предположения, страсти, воспоминания, философские позиции, моральные установки, голод, печали, целая куча событий и отношений, которая создает личность. Обычно до меня доходят лишь обрывки даже при очень хорошем мысленном контакте: я не могу уловить некоторую информацию об окраске души. Но иногда — а теперь уж едва ли — я забрасывал крючок в подлинные глубины, охватывая всю личность. Это просто блаженство. Такой контакт электризует. Конечно, это совокупление с чувством вины, ибо в этом проявляется мой вуайеризм: насколько может подглядеть человек? Душа говорит на всеобщем языке. Когда я, скажем, смотрю в разум миссис Эсперанцы Домингес и нахожу там нечто испанское, я действительно не знаю, что она думает, так как я не очень понимаю по-испански. Но если бы я заглянул в глубины ее души, я бы понял все, что уловил. Мозг, разум может думать по-испански, по-баскски, по-венгерски или фински, но душа думает на безъязыковом языке, доступном каждому.
Но это не имеет значения. Все эти возможности ушли от меня теперь.
4
Пол Ф.Бруно Комп.Лит.18, проф.Шмиц 15 октября 1976
Романы Кафки
В мире ночных кошмаров «Процесса» и «Замка» лишь одно является определенным: то, что центральный персонаж романов, известный под инициалами «К.», обречен на неудовлетворенность. Все остальное подобно снам: комнаты разрастаются в особняки, таинственные тюремщики пожирают свой завтрак, человек, зовущийся Сордини, на самом деле оказывается Сортини.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54
— Отец.
— Пенис.
— Мать.
— Кровать.
— Малыш.
— Покойник.
— Вода.
— Живот.
— Туннель.
— Совок.
— Гроб.
— Мать.
Были ли эти слова правильными? Кто победил в этой игре? Почему доктор Гитнер казался расстроенным?
Наконец они перестали играть и стали просто беседовать.
— Ты очень умный малыш, — сказал доктор. — Я не боюсь испортить тебя, сказав это, потому что ты это уже знаешь. Кем ты хочешь быть, когда вырастешь?
— Никем.
— Никем?
— Я хочу только играть, читать книжки и плавать.
— Но как ты будешь зарабатывать на жизнь?
— Когда будет нужно, я возьму деньги у людей.
— Если узнаешь как, надеюсь, ты раскроешь мне секрет, — сказал доктор.
— Ты счастлив здесь, в школе?
— Нет.
— Почему нет?
— Учителя слишком строгие. Работа слишком тупая. Дети меня не любят.
— Ты когда-нибудь интересовался, почему они тебя не любят?
— Потому что я умнее, — ответил Дэвид. — Потому что я… — О-о-о. Чуть не проболтался. Потому что я вижу, что они думают. Я не должен никому это говорить.
Доктор Гитнер ждал, пока он закончит предложение.
— …потому что я доставляю в классе много хлопот.
— А почему ты так делаешь, Дэвид?
— Не знаю. Думаю, это дает мне что-то.
— Может быть, если бы ты не причинял всем хлопоты, люди бы больше любили тебя?
— Ну и что? Мне это не нужно.
— Всем нужны друзья, Дэвид.
— У меня есть друзья.
— Миссис Флейшер говорит, что у тебя их немного и что ты их обижаешь и делаешь несчастными. Почему ты бьешь своих друзей?
— Потому что я не люблю их. Потому что они тупые.
— Значит, они не настоящие друзья, раз ты так думаешь о них.
Пожав плечами, Дэвид сказал:
— Я могу обойтись и без них. Мне весело одному.
— Ты счастлив дома?
— Думаю да.
— Ты любишь маму и папу?
Пауза. В мозгу доктора нарастает напряжение. Это важный вопрос. Дай верный ответ, Дэвид. Дай ему тот ответ, который он ждет.
— Да, — говорит Дэвид.
— Ты когда-нибудь мечтал о маленьком братике или сестренке?
На этот раз колебаний не было.
— Нет.
— На самом деле нет? Тебе нравится быть одному?
Дэвид кивнул.
— Самое хорошее время — после полудня. Когда я прихожу из школы и дома никого нет. Зачем мне братик или сестричка?
— Ну я-то не знаю. Это дело мамы и папы, да?
— Вы же не попросите их завести еще кого-нибудь? Я имею в виду; что вы можете им сказать, что для меня было бы хорошо иметь кого-то еще, и они постараются, но я правда не хочу. — Я в опасности, внезапно понял Дэвид.
— Почему ты думаешь, что я могу сказать такое твоим родителям? — тихо спросил доктор, перестав улыбаться.
— Не знаю. Это просто мысль. — Которую я нашел у тебя в голове, доктор. А сейчас я хочу убраться отсюда. Я не хочу больше говорить с тобой. — А, вас правда зовут Гитнер? С буквой «н»? Спорим, я знаю ваше настоящее имя. Хайль!
3
Я никогда не мог послать кому-нибудь свою мысль. Даже когда моя сила была очень велика, я не мог передавать. Я мог только принимать. Может быть и есть люди, которые могут передавать мысли даже тем, у кого нет особого дара принимать их, но я не из их числа. Поэтому меня приговорили быть в обществе уродливой жабой, вечно подслушивающим типом. Старая английская пословица: «Тот, кто подглядывает в дырку, может видеть, что ему досаждает». Да. В те годы, когда я особенно легко читал мысли, я до пота старался внушить людям свои мысли. Я сидел в классе, уставясь в спину девочки и думал: «Хелло, Анни, это Дэвид Селиг, ты меня слышишь? Ты меня слышишь? Я люблю тебя, Анни. Повторяю…». Но Анни никогда не слышала меня и ее мысли перекатывались, как спокойные воды реки, не потревоженные существованием Дэвида Селига.
Таким образом, я не мог разговаривать с другими умами, только шпионить за ними. Сила моя проявляла себя самыми разными способами. Я никогда не мог сознательно контролировать ее, мог только снизить интенсивность приема и сделать получше настройку. Первоначально, я принимал все сигналы, идущие ко мне. Часто я ловил внешние мысли человека, то, что он хотел или собрался сказать. Это происходило в чисто разговорной форме, словно он говорил это, разве что голос отличался от производимого звуковым аппаратом. Я не помню, чтобы я, даже в детстве, перепутал разговорную речь с мыслительной. Возможность читать поверхностные мысли была очень полезна: я мог предвидеть словесные выражения, особенно если говорил с человеком, имевшим привычку репетировать будущие фразы.
Я также мог и иногда еще могу предвидеть намерения, как например, послать короткий правый в челюсть. Я по-разному узнаю такие вещи. Я могу уловить внутреннее словесное утверждение — сейчас дам ему в челюсть — или, если в этот день сила работает на более глубоком уровне, я могу просто поймать серию бессловесных приказов мускулам, которая опережает на долю секунды процесс поднятия правой руки для удара. Назовем это языком тела или телепатическими волнами.
Иногда я могу выйти на самый глубокий уровень разума — там живет душа. Где сознательную ложь омывает пена непостижимого бессознательного феномена. Здесь кроются надежды, страхи, предположения, страсти, воспоминания, философские позиции, моральные установки, голод, печали, целая куча событий и отношений, которая создает личность. Обычно до меня доходят лишь обрывки даже при очень хорошем мысленном контакте: я не могу уловить некоторую информацию об окраске души. Но иногда — а теперь уж едва ли — я забрасывал крючок в подлинные глубины, охватывая всю личность. Это просто блаженство. Такой контакт электризует. Конечно, это совокупление с чувством вины, ибо в этом проявляется мой вуайеризм: насколько может подглядеть человек? Душа говорит на всеобщем языке. Когда я, скажем, смотрю в разум миссис Эсперанцы Домингес и нахожу там нечто испанское, я действительно не знаю, что она думает, так как я не очень понимаю по-испански. Но если бы я заглянул в глубины ее души, я бы понял все, что уловил. Мозг, разум может думать по-испански, по-баскски, по-венгерски или фински, но душа думает на безъязыковом языке, доступном каждому.
Но это не имеет значения. Все эти возможности ушли от меня теперь.
4
Пол Ф.Бруно Комп.Лит.18, проф.Шмиц 15 октября 1976
Романы Кафки
В мире ночных кошмаров «Процесса» и «Замка» лишь одно является определенным: то, что центральный персонаж романов, известный под инициалами «К.», обречен на неудовлетворенность. Все остальное подобно снам: комнаты разрастаются в особняки, таинственные тюремщики пожирают свой завтрак, человек, зовущийся Сордини, на самом деле оказывается Сортини.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54