Вокруг перешептывались и негромко смеялись; музыканты в сиреневых пиджаках сидели под шелковыми транспарантами.
Терлинк пересек навощенную, но пока пустую площадку для танцев, и сел за указанный ему накрытый скатертью столик.
— Полный чайный набор?
Он согласился на полный чайный набор и снял шапку. Прямо против него, по ту сторону танцплощадки, прыснула со смеху глянувшая на него Манола, но он не шелохнулся и не отвел глаза.
Кто поверил бы, что все произошло именно так? Терлинк оставался невозмутим, упрям, весь словно из одного куска. Ему подали чай с тостами и вареньем. Оркестр заиграл что-то негромкое, и молодой человек в смокинге, подойдя к Маноле, пригласил ее.
Это была настоящая фламандская красавица, мясистая, розовая, веселая и в то же время настоящая содержанка — женщина, ухоженная до мелочей, распространяющая вокруг атмосферу редких и тонких радостей.
Где познакомилась с ней Лина? Разумеется, на дамбе, а познакомившись, они сошлись и стали, так сказать, неразлучны, кроме тех дней, когда из Брюсселя приезжал друг Манолы.
Кто угадал бы, о чем думал Терлинк, глядя на Лину, оставшуюся в одиночестве на темно-вишневом бархате банкетки?
А думал он вот что: «Надеюсь, хоть танцевать она не будет».
При мысли, что она все же это сделает, он разом пришел в дурное настроение. Взгляд его выражал почти приказ. Не комично ли? Манола, скользнувшая мимо в объятиях своего кавалера, с любопытством посмотрела на незнакомца и что-то шепнула партнеру. Когда танец кончился, она вернулась на свое место и заговорила с Линой. Говорила она о нем. Лина посмотрела на него ив свою очередь что-то ответила. Очевидно, сказала: «Я его знаю. Это Йорис Терлинк, бургомистр Берне».
Музыка заиграла снова, и на этот раз платный танцор пригласил Лину.
Неужто она не понимает: ей вот-вот рожать! Да ничуть! Она встает! Ей не стыдно?! Она не находит смешным идти танцевать с таким животом, которого отнюдь не скрывает черное шелковое платье!
Терлинк был всерьез взбешен. Он заерзал на своем месте.
Поперхнулся глотком слишком горячего чая и с упреком взглянул на Манолу. Ну почему она не помешала подруге!..
Вот! Ему даже в голову не приходило, что через четверть часа он будет сидеть за столиком двух девушек. А произошло это примерно так: задев его, Лина, ведомая партнером, сделала рукой приветственный жест. Она не то чтобы поздоровалась, потому что сомневалась, узнал ли ее бургомистр и хочет ли он сам быть узнанным, но голову тем не менее чуть-чуть наклонила.
Вероятно, она, как и Манола, предполагала, что он забрел сюда в поисках женщины.
Она села на место. Обе снова поболтали и снова прыснули со смеху.
Сигнал подала Манола: она пяти минут не могла высидеть без того, чтобы не отпустить несколько слов, которые вызывали у нее самой взрыв хохота и давали ей повод продемонстрировать ослепительные зубы меж таких розовых губ, каких Терлинк ни у кого не видел, — свежих, влажных, сочных.
Он поднялся. Это было не преднамеренно. Он не думал о том, что делает. Он пересек площадку, встал перед обеими женщинами:
— Вы смеетесь надо мной, барышня ван Хамме?
От его слов у нее перехватило дыхание. Терлинк, такой огромный, стоял совсем рядом. Она подняла глаза, пролепетала:
— Добрый вечер, господин Терлинк.
Ни один из троих не знал, что делать дальше.
— Моя подруга Манола.
Музыка возобновилась, площадку заполнили пары.
Чувствуя, что мешает им, Терлинк машинально сел.
— Вы не находите, что в вашем положении неблагоразумно танцевать?
— Почему?
— Раз она этого хочет, это ей не повредит, — вмешалась Манола.
Она протянула ему свою сигарету. Он не сразу понял, что ей нужно. Ей пришлось проявить настойчивость:
— Вас не затруднит дать мне прикурить?
— И часто вы бываете в Остенде? — поинтересовалась Лина.
Ее немного смущало, что он упорно не сводит с нее глаз, хотя, казалось, был поглощен своими мыслями. А Терлинк пребывал в растерянности.
Он вовсе не осуждал ее, как она могла бы предположить, исходя из его репутации в Верне. Нет, скорее напротив: он испытывал восхищенное удивление.
Больше всего его удивляло опять-таки то, что Лина — дочь Леонарда ван Хамме. И что до последних месяцев она жила в Верне. И что никто ничего не подозревал! Что ее принимали за такую же девушку, как другие!
— Я полагаю, вы не танцуете? — спросила она, лишь бы нарушить молчание. — Она взяла сигарету из портсигара Манолы и наклонила голову к Терлинку, чтобы он зажег спичку.
— Нет, я вообще не танцую.
А если бы он танцевал, пошла бы она с ним?
— Клянусь, не ожидала встретить вас тут… Тебе не донять этого, Манола: его нужно видеть в Верне. Он такой строгий, что им разве что детей не пугают. Мы с кузиной звали его букой и показывали ему в спину язык…
Вы не сердитесь, что я все это говорю?
Помнила ли она еще о Жефе Клаасе, умершем меньше полугода назад? Она была весела. Терлинк всегда видел ее веселой. Естественной веселостью, переполнявшей все ее существо. Быть может, она жалела, что присутствие Терлинка мешает другим мужчинам пригласить ее?
Цветочница с корзиной на руке остановилась рядом с Терлинком, протянула букеты обеим женщинам. Он отреагировал не сразу. Наконец смущенно вытащил толстый бумажник.
Он купил им цветы! Красные гвоздики, которые они машинально понюхали.
И это привело его в непонятное смятение.
— Вы позволите мне потанцевать? — вставая, проронила Манола.
Оставшись наедине с Линой, он смутился еще больше.
— У вас такой вид, словно вы где-то далеко, — заметила она. И неожиданно добавила с тревогой:
— Надеюсь, по крайней мере, вас сюда не прислал мой отец?
— Вы забываете, что мы с Леонардом вечно были на ножах.
— Жеф, по-моему, служил у вас?
И он, стыдясь самого себя, промямлил:
— Да, у меня.
— Я все думаю, какая муха его укусила. Правда, он всегда был чуточку сумасшедший.
Так они сидели там, в чайном салоне, и она неторопливо рассуждала с ним о Жефе, время от времени нюхая гвоздики, которые преподнес ей Терлинк.
Кто в Верне, расскажи он такое, поверил бы ему? Да и сам он, вспоминая нынче вечером о случившемся, — сочтет ли подобную сцену доподлинной, а не помстившейся ему?
Вокруг них все было тихо и как-то неправдоподобно. Ведь всего несколько часов назад, а сейчас уже было заполдень, Терлинк входил в комнату дочери с ведром, тряпкой, щеткой, сюсюкая, как обычно: «Она умница…
Да, девочка будет сегодня умницей»… — и отводил глаза от голого худого, бледного тела, простертого на тюфяке.
— Я всегда твердила ему, что он слишком неуравновешен…
Лина говорила это невозмутимым голосом, следя за танцорами на площадке.
— Как бы то ни было, я рада, что уехала… Останься я в Верне…
Она не закончила свою мысль и стряхнула пепел в голубую фарфоровую пепельницу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45