Он распахнул дверцу, захлопнул ее, неловко тронул машину с места.
— Надеюсь, вы знаете, где я живу? Улица Леопольда. Как раз за плотиной.
Он нервничал и вел машину плохо.
— Внимание! Здесь одностороннее движение. Сверните во вторую улицу слева…
— Опять ее брат должен прийти? — спросил он, не отводя глаз от мокрой мостовой впереди.
Манола не ответила.
— Теперь направо. Сразу за той вон гостиницей. Второй дом.
Она уже искала в сумочке ключ. И машинально проронила:
— Правда, что, пока вы здесь, ваша жена медленно умирает?
Самое странное заключалось в том, что в ее устах эти слова не прозвучали трагически. Там, в Верне, медленно умирает г-жа Терлинк? Что ж, видимо, это совершенно естественно.
Глава 4
На лестнице его поразил контраст между темно-красной ковровой дорожкой, сверкающими медными штангами и кремовой белизной стен. Позднее ему несомненно вспомнится огромное зеленое растение в кашпо, а также то, что, когда они поднялись на второй этаж, на первом настежь распахнулась одна из дверей.
— Ничего, ничего. Это англичанин, — сказала Манола, вставляя ключ в замок.
— Какой англичанин?
— Один педераст, снимающий на первом этаже спальню с гостиной… Входите. Извините, я на минутку.
Она исчезла за дверью, несомненно ведущей в ванную, продолжая на ходу:
— Не знаю, как другие женщины, но я не могу носить пояс по целым дням.
Уф! Она вернулась, растирая через платье свои бедра, на которых — это угадывалось — пояс оставил вмятины, похожие на пчелиные соты.
— Почему вы не садитесь? Что будете пить?
Вероятно, в отсутствие Манолы кто-то занимался у нее хозяйством, потому что к их приходу все было в безупречном порядке. Но при ее манере вести себя хватило нескольких минут, чтобы воссоздать, привычный для нее беспорядок.
Однако она отдавала себе в этом отчет и, забывая, что находится у себя, старалась держаться как подобает хозяйке дома:
— Коньяк? Ликер?
Терлинку не хотелось ни того ни другого, но он не посмел отклонить предложение, хотя так и не сел, несколько оглушенный шуршащим вихрем, каким казалась ему Манола.
Здесь все было иного пошиба, нежели у Лины. Обстановка казалась еще более разнеживающей: все словно обволакивалось чем-то мягким и утопало в нем. Самое сильное, правда, сначала еще ничем не обоснованное впечатление — просто это было первое, что он увидел, — произвел на Терлинка ампирный камин из белого мрамора, в котором на медной решетке с головами сфинксов медленным и как бы угодливым пламенем горели настоящие поленья.
— Садитесь в это кресло… Я подумала, что лучше привести вас сюда, чем говорить при Лине. Не следует все-таки забывать, что ей восемнадцать.
Что она хотела этим сказать? При чем здесь восемнадцать лет Лины? Дело в том, что Маноле недоставало уверенности в госте. Она хмуро разглядывала Терлинка, который со шляпой на коленях застыл в кресле.
— Да положите вы вашу шляпу! — потеряла она наконец терпение. — Вы даже не знаете, на кого сейчас похожи!
Она тоже этого не знала. Во всяком случае, он не был похож на человека, с которым легко выйти на известные темы.
— Можете курить свою сигару. Да, да, я хочу, чтобы вы выкурили сигару. И я даже возьму за компанию сигарету.
Все это говорилось, чтобы выиграть время, походить взад-вперед, украдкой рассматривая гостя. Такая манера шпионить за ним произвела на Йориса странное действие. Он вдруг подумал, что точно так же на него смотрели всегда и все, особенно женщины, и первая — его мать, когда он был еще мальчиком, потом, после его женитьбы — Тереса, затем Мария, которой даже в интимные минуты не удавалось быть с ним естественной, еще сегодня утром — Марта и, говоря по правде, мамаша Яннеке, до сих пор не разобравшаяся в нем.
— Знаете, вы странный тип, — неожиданно перешла в атаку Манола с развязностью, которая, как ей казалось, все упростит. — Вчера мне много порассказал один хорошо вас знающий человек. Правда ли то, что я сказала о вашей жене, когда мы приехали?
— Да, правда.
— И вы способны спокойно думать, что она может умереть, пока вы находитесь здесь? Правда ли также, что у вас тридцатилетняя дочь?
Чувствуя на себе взгляд Манолы, Терлинк, чтобы скрыть смущение, отхлебнул коньяку.
— Разумеется, это меня не касается. Это ваше дело.
Мы беседуем — вот я и сказала… Я хотела поговорить с вами не об этом. Меня интересует другое — как вы намерены поступить с Линой.
Манола облегченно вздохнула. Самое трудное было позади, и теперь, сказав главное, она могла перевести дух.
— Как я намерен поступить?
— Да. И не прикидывайтесь, что не понимаете, ладно? Не попусту же вы ежедневно мотаетесь в Остенде и привозите столько подарков, что их девать некуда…
Йориса шокировала вульгарность, которой он раньше не замечал за Манолой.
— Вчера, после визита Фердинанда — это брат Лины, офицер-летчик из Брюсселя, — я посоветовала ей серьезно обдумать положение. Знаете, почему он приезжал?
Иногда Терлинк спрашивал себя, действительно ли сцена происходит наяву — с такой комичной серьезностью Манола обсуждала эти вопросы. Говоря, она продолжала наблюдать за ним и даже не давала себе труда это скрывать. Наверняка она сказала Лине: «Предоставь действовать мне. Я-то уж разберусь, чего от него ждать!»
Она старше! Опытней! Она решила быть наставницей и покровительницей юной девушки.
— Так вот, он привез ей предложение отца… Вы знаете Леонарда ван Хамме? Ему лучше со мной не встречаться. Ему мало выбросить дочь с ребенком на улицу: теперь он хочет сплавить ее куда-нибудь подальше — в Англию, во Францию. С этим Фердинанд и приехал на мотоциклете из Брюсселя.
Манола оживилась, приняла свой рассказ близко к сердцу и, подчеркивая отдельные фразы, дотрагивалась до колена Терлинка.
— Вам известно хотя бы, сколько досталось Лине от матери? Ван Хамме богаты, так ведь? Однако родители Лины вступили в брак на условии раздельного имущества. Деньги Леонарда, вложенные в дело, не переставали приносить доход. Но ясно также, что он пользовался приданым жены, а оно составляло двести тысяч франков. Сегодня он это отрицает. Понимаете?
Терлинк все, конечно, понимал. И невольно изумлялся, видя, как все больше горячится Манола.
— Эти двести тысяч франков были довоенными франками… А вернуть он хочет эту сумму в нынешних. Вот в чем штука! Словом, Лина получила за все про все сто тысяч бумажных франков. Даже меньше — надо ведь вычесть пошлины и расходы. Теперь рассчитайте, что остается на ренту. Из расчета трехпроцентной не выйдет и трех тысяч. Половина того, во что мне обходится квартира. Лина не отдает себе в этом отчета. Проедает основной капитал. Одни только роды встали ей в…
Самое удивительное: в Маноле чувствовался интерес к цифрам и денежным вопросам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45
— Надеюсь, вы знаете, где я живу? Улица Леопольда. Как раз за плотиной.
Он нервничал и вел машину плохо.
— Внимание! Здесь одностороннее движение. Сверните во вторую улицу слева…
— Опять ее брат должен прийти? — спросил он, не отводя глаз от мокрой мостовой впереди.
Манола не ответила.
— Теперь направо. Сразу за той вон гостиницей. Второй дом.
Она уже искала в сумочке ключ. И машинально проронила:
— Правда, что, пока вы здесь, ваша жена медленно умирает?
Самое странное заключалось в том, что в ее устах эти слова не прозвучали трагически. Там, в Верне, медленно умирает г-жа Терлинк? Что ж, видимо, это совершенно естественно.
Глава 4
На лестнице его поразил контраст между темно-красной ковровой дорожкой, сверкающими медными штангами и кремовой белизной стен. Позднее ему несомненно вспомнится огромное зеленое растение в кашпо, а также то, что, когда они поднялись на второй этаж, на первом настежь распахнулась одна из дверей.
— Ничего, ничего. Это англичанин, — сказала Манола, вставляя ключ в замок.
— Какой англичанин?
— Один педераст, снимающий на первом этаже спальню с гостиной… Входите. Извините, я на минутку.
Она исчезла за дверью, несомненно ведущей в ванную, продолжая на ходу:
— Не знаю, как другие женщины, но я не могу носить пояс по целым дням.
Уф! Она вернулась, растирая через платье свои бедра, на которых — это угадывалось — пояс оставил вмятины, похожие на пчелиные соты.
— Почему вы не садитесь? Что будете пить?
Вероятно, в отсутствие Манолы кто-то занимался у нее хозяйством, потому что к их приходу все было в безупречном порядке. Но при ее манере вести себя хватило нескольких минут, чтобы воссоздать, привычный для нее беспорядок.
Однако она отдавала себе в этом отчет и, забывая, что находится у себя, старалась держаться как подобает хозяйке дома:
— Коньяк? Ликер?
Терлинку не хотелось ни того ни другого, но он не посмел отклонить предложение, хотя так и не сел, несколько оглушенный шуршащим вихрем, каким казалась ему Манола.
Здесь все было иного пошиба, нежели у Лины. Обстановка казалась еще более разнеживающей: все словно обволакивалось чем-то мягким и утопало в нем. Самое сильное, правда, сначала еще ничем не обоснованное впечатление — просто это было первое, что он увидел, — произвел на Терлинка ампирный камин из белого мрамора, в котором на медной решетке с головами сфинксов медленным и как бы угодливым пламенем горели настоящие поленья.
— Садитесь в это кресло… Я подумала, что лучше привести вас сюда, чем говорить при Лине. Не следует все-таки забывать, что ей восемнадцать.
Что она хотела этим сказать? При чем здесь восемнадцать лет Лины? Дело в том, что Маноле недоставало уверенности в госте. Она хмуро разглядывала Терлинка, который со шляпой на коленях застыл в кресле.
— Да положите вы вашу шляпу! — потеряла она наконец терпение. — Вы даже не знаете, на кого сейчас похожи!
Она тоже этого не знала. Во всяком случае, он не был похож на человека, с которым легко выйти на известные темы.
— Можете курить свою сигару. Да, да, я хочу, чтобы вы выкурили сигару. И я даже возьму за компанию сигарету.
Все это говорилось, чтобы выиграть время, походить взад-вперед, украдкой рассматривая гостя. Такая манера шпионить за ним произвела на Йориса странное действие. Он вдруг подумал, что точно так же на него смотрели всегда и все, особенно женщины, и первая — его мать, когда он был еще мальчиком, потом, после его женитьбы — Тереса, затем Мария, которой даже в интимные минуты не удавалось быть с ним естественной, еще сегодня утром — Марта и, говоря по правде, мамаша Яннеке, до сих пор не разобравшаяся в нем.
— Знаете, вы странный тип, — неожиданно перешла в атаку Манола с развязностью, которая, как ей казалось, все упростит. — Вчера мне много порассказал один хорошо вас знающий человек. Правда ли то, что я сказала о вашей жене, когда мы приехали?
— Да, правда.
— И вы способны спокойно думать, что она может умереть, пока вы находитесь здесь? Правда ли также, что у вас тридцатилетняя дочь?
Чувствуя на себе взгляд Манолы, Терлинк, чтобы скрыть смущение, отхлебнул коньяку.
— Разумеется, это меня не касается. Это ваше дело.
Мы беседуем — вот я и сказала… Я хотела поговорить с вами не об этом. Меня интересует другое — как вы намерены поступить с Линой.
Манола облегченно вздохнула. Самое трудное было позади, и теперь, сказав главное, она могла перевести дух.
— Как я намерен поступить?
— Да. И не прикидывайтесь, что не понимаете, ладно? Не попусту же вы ежедневно мотаетесь в Остенде и привозите столько подарков, что их девать некуда…
Йориса шокировала вульгарность, которой он раньше не замечал за Манолой.
— Вчера, после визита Фердинанда — это брат Лины, офицер-летчик из Брюсселя, — я посоветовала ей серьезно обдумать положение. Знаете, почему он приезжал?
Иногда Терлинк спрашивал себя, действительно ли сцена происходит наяву — с такой комичной серьезностью Манола обсуждала эти вопросы. Говоря, она продолжала наблюдать за ним и даже не давала себе труда это скрывать. Наверняка она сказала Лине: «Предоставь действовать мне. Я-то уж разберусь, чего от него ждать!»
Она старше! Опытней! Она решила быть наставницей и покровительницей юной девушки.
— Так вот, он привез ей предложение отца… Вы знаете Леонарда ван Хамме? Ему лучше со мной не встречаться. Ему мало выбросить дочь с ребенком на улицу: теперь он хочет сплавить ее куда-нибудь подальше — в Англию, во Францию. С этим Фердинанд и приехал на мотоциклете из Брюсселя.
Манола оживилась, приняла свой рассказ близко к сердцу и, подчеркивая отдельные фразы, дотрагивалась до колена Терлинка.
— Вам известно хотя бы, сколько досталось Лине от матери? Ван Хамме богаты, так ведь? Однако родители Лины вступили в брак на условии раздельного имущества. Деньги Леонарда, вложенные в дело, не переставали приносить доход. Но ясно также, что он пользовался приданым жены, а оно составляло двести тысяч франков. Сегодня он это отрицает. Понимаете?
Терлинк все, конечно, понимал. И невольно изумлялся, видя, как все больше горячится Манола.
— Эти двести тысяч франков были довоенными франками… А вернуть он хочет эту сумму в нынешних. Вот в чем штука! Словом, Лина получила за все про все сто тысяч бумажных франков. Даже меньше — надо ведь вычесть пошлины и расходы. Теперь рассчитайте, что остается на ренту. Из расчета трехпроцентной не выйдет и трех тысяч. Половина того, во что мне обходится квартира. Лина не отдает себе в этом отчета. Проедает основной капитал. Одни только роды встали ей в…
Самое удивительное: в Маноле чувствовался интерес к цифрам и денежным вопросам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45