— А вот и мой маленький Франк!
Каждый раз по какой-то причине ее отношения с очередным покровителем, видимо, разваливались. Когда она устроила сына пансионером в городской коллеж, Франк уже все понимал и упросил ее больше не приезжать к нему, хотя она неизменно привозила с собой кучу подарков.
— Но почему?
— Потому.
— Ребята что-нибудь тебе сказали?
— Нет.
Лотта хотела выучить его на врача или адвоката. Это была ее мечта.
К счастью, грянула война, и школы на несколько месяцев закрылись. А когда открылись снова, ему уже исполнилось пятнадцать.
— В коллеж не вернусь, — объявил он.
— Почему, Франк?
— Потому.
Ему не удалось узнать, не напоминает ли он Лотте кого-нибудь, но еще в детстве Франк заметил: стоит ему состроить определенную мину, как мать перестает настаивать, теряется и уступает.
Она называет этот его прием «делать закрытое лицо».
Затем жизнь у всех настолько усложнилась, что Лотте стало не до образования сына. В оборот вошла фраза:
— Потом, когда это кончится.
А это все продолжается. И он уже мужчина. Не так давно в перепалке, где, в отличие от матери, он остался совершенно спокоен, Франк, прищурясь, холодно бросил Лотте:
— Шлюха!
Теперь так же невозмутимо он командует Адлеру:
— Стоп!
Они почти у площади. Направо улочка, где машину никто не заметит. К тому же на улицах ни души. Свет из окон пробивается редко — жители плотно затворили ставни, и признаки жизни еле угадываются в темноте. В окнах школы, в тех пяти окнах, которые он столько раз бил из рогатки, тоже ни огонька.
— Идете? — спрашивает он парня, сидящего сзади.
Тот с простецкой сердечностью отзывается:
— Зови меня Стан.
И, похлопав себя по карманам, добавляет:
— Твой приятель велел ничего с собой не брать. Я не ошибся?
У Франка при себе пистолет — этого хватит. Адлер будет ждать их в машине.
— Подождете? — спрашивает Франк, заглядывая водителю в лицо.
— А для чего я здесь? — высокомерно и чуть брезгливо парирует тот.
Снег под ногами скрипит сильнее, чем в городе. За домами виднеются садики, елки, живые изгороди, ощетиненные сосульками. Дом Вильмоша на площади справа, немного в глубину.
Света не заметно, но ведь жилые комнаты выходят на задворки.
— Не вмешивайся — я все сделаю сам.
— Ладно.
— Возможно, придется их припугнуть.
— Не впервой.
— А может, и поприжать.
— О чем речь!
Франк не был здесь уже долгие годы, но его ноги наверняка ступают по былым следам. Часовщик Вильмош, его часы и замечательный сад — самое, пожалуй, живое воспоминание его детства.
Он еще не добрался до двери, а, кажется, уже узнал запах дома, который всю жизнь был для него домом стариков: часовщик Вильмош с сестрой всегда казались мальчику старыми.
Франк вытаскивает из кармана темный фуляр и обвязывает им лицо до самых глаз. Стан порывается что-то сказать.
— Ты — другое дело: тебя тут не знают. Но если настаиваешь…
И Франк протягивает спутнику второй шейный платок: он все предусмотрел.
Он до сих пор помнит пирожные барышни Вильмош — таких он больше нигде не едал. Сладкие, пышные, с узорами из розовой и голубой глазури. Она держала их в цветной коробке, на которой были изображены приключения Робинзона Крузо.
И еще у нее была мания называть его ангелочком…
Вильмошу сейчас самое меньшее восемьдесят, его сестре — шестьдесят пять. Более точно Франк определить затрудняется: в детстве возраст других меришь совсем не той меркой, что потом.
Для него они всегда были стариками, и здесь он впервые узнал, что можно разом вынуть изо рта все зубы — часовщик носил искусственную челюсть. Жмоты они страшные. В скупости брат с сестрой не уступают друг Другу.
— Позвонить? — осведомляется Стан, которого нервирует стояние на безлюдной площади, да еще при лунном свете.
Франк звонит сам, удивляясь, что шнур висит так низко: в прежнее время, чтобы дотянуться до звонка, мальчику приходилось вставать на цыпочки. В правой руке у него пистолет. Он готов, как в первый раз у Мицци, сунуть ногу в дверь, чтобы не дать ей захлопнуться. Издалека, словно в церкви, приближаются шаги. Еще одно воспоминание! Длинный широкий коридор с темными стенами и таинственными, как в ризнице, дверями вымощен серыми плитами, между которыми по-прежнему кое-где виднеются щели.
— Кто там?
Это старая барышня Вильмош. Она не робкого десятка.
— Я от священника, — отвечает он.
Он слышит, как снимают цепочку; потом выдвигает ногу, прижимает пистолет к животу, шепчет Стану, движения которого неожиданно становятся странно неуклюжими:
— Входи.
И обращается к старухе:
— Где Вильмош?
Боже, какая она маленькая! И седая! Она складывает руки и лепечет надтреснутым голоском:
— Но вы же знаете, сударь: он год как умер.
— Давайте сюда часы.
Он узнает коридор и темные бумажные обои — имитацию кордовской кожи, на которой еще просматриваются золотые прожилки. Налево будет мастерская со столом — там, вставив в глаз лупу в черной оправе и склонясь над работой, сиживал Вильмош.
— Где часы?
И, начиная нервничать, поясняет:
— Коллекция.
Потом наводит пистолет:
— Давай побыстрей, не то худо будет.
Похоже, дело едва не сорвалось. Он не учел, что Вильмош за это время мог умереть. С ним было бы легче. При его боязливости он тут же отдал бы часы.
Старая грымза из другого теста. Пистолет она разглядела, но, чувствуется, не намерена капитулировать и будет бороться, пока есть хоть один шанс.
Тут подает голос Стан, о котором Франк начисто забыл.
— Не освежить ли ей память? — картавит он.
Парень, видимо, поднаторел в таких штучках. Кромер выбрал не новичка. Может быть, даже нарочно — не доверяет Франку?
Старуха прилипла к стене. На лицо ей упала прядь редких желтых волос. Она раскинула руки, прижав ладони к имитации кордовской кожи.
Франк машинально повторяет:
— Часы!.. Часы!..
Выпил Франк немного, но ощущение у него такое, будто он здорово набрался. Все смутно, расплывчато, лишь отдельные детали вырисовываются с утрированной отчетливостью — желтовато-серая прядь, прилипшие к стене ладони, взбухшие голубые вены на старческих руках.
Он, обычно такой хладнокровный, вынужден слишком резко обернуться, чтобы посмотреть, где Стан, и фуляр развязывается. Прежде чем Франк успевает подхватить платок и прикрыть лицо, старуха узнает его и вскрикивает:
— Франк!
И, что уж вовсе глупо, поправляется:
— Маленький Франк!
Он жестко повторяет:
— Часы!
— Знаю, знаю, ты все равно их найдешь. Ты всегда умел настоять на своем. Только не делай мне больно! Я скажу…
— Боже мой, это же Франк! Маленький Франк!
Старуха приободрилась, но в то же время трусит еще отчаяннее. Она стряхнула с себя оцепенение, и голова у нее работает снова — это заметно. Она семенит по коридору в кухню, где Франк замечает плетеное кресло и толстого рыжего кота, свернувшегося клубком на красной подушке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54