— Нет.
— Как же она их доставала? Ходила за ними сама?
— Нет. По-моему, она совсем не выходила.
— Почему?
— Не знаю. Она пробыла у нас всего несколько дней.
— Пряталась от всех?
— У меня не сложилось такого впечатления.
— Как же к ней попадали журналы?
— Видимо, она привезла их с собой.
— Кто носил ее письма на почту?
— Полагаю, никто.
— Она никогда не просила вас отправить ее письмо?
— Нет.
— А доставить ей записку от кого-нибудь?
— Тоже нет.
Легко отвечать, когда говоришь правду!
— Она спала с клиентами?
— По необходимости.
— С кем?
— Не знаю. Я не всегда бывал дома.
— А когда бывали?
— Меня это не интересовало.
— Вы не ревновали?
— Ничуть.
— А она ведь хорошенькая.
— Меня этим не удивишь.
— Были среди клиентов такие, что приходили исключительно ради нее?
— Об этом спрашивайте мою мать.
— Ее уже спросили.
— Что же она ответила?
Вот так чуть ли не каждый день Франка вынуждают снова, хотя и ненадолго, окунуться в жизнь материнского дома. Он говорит о ней с отчужденностью, явно удивляющей пожилого господина, тем более что тот чувствует: подследственный не лжет.
— Ей никто не звонил?
— В доме работает всего один аппарат — у привратника.
— Знаю.
Чего ж он тогда добивается?
— Видели вы вот этого человека?
— Нет.
— Этого?
— Нет.
— А этого?
— Нет.
Все это люди, незнакомые Франку. Почему пожилой господин старается прикрыть низ фотографий, чтобы видно было только лица, а одежду — нет?
Да потому, что это офицеры, черт побери! Быть может, даже старшие офицеры.
— Вы знали, что Анну Леб разыскивают?
— Слыхом не слыхивал.
— И вам не известно, что отец ее расстрелян?
Пивовара Леба действительно казнили еще с год назад: в подвалах его завода обнаружили целый подпольный арсенал.
— Я не знал, что это ее отец. Мне была неизвестна ее фамилия.
— Тем не менее искать убежища она отправилась к вам.
Это в самом деле из ряда вон! Он несколько раз переспал с дочкой пивовара Леба, одного из наиболее богатых и видных горожан, и даже не подозревал об этом. Благородя пожилому господину он каждый день проникает в новые тайны!
— Она ушла от вас?
— Этого я уже не могу знать. Думаю, она еще была у нас, когда меня арестовали.
— Вы в этом не уверены?
Что отвечать? Что им известно? Франк никогда не симпатизировал Анни, у которой был презрительный, нет, хуже — отсутствующий вид, когда он занимался с ней любовью. Но теперь это не имеет значения. Арестована ли она? Неужели после того, как он был взят, власти учинили форменную облаву?
— Да, не уверен. Накануне я много пил.
— У Тимо?
— Возможно, И еще в других местах.
— С Кромером?
Старый кайман! Ничего он не забывает.
— С целой кучей людей.
— До того как укрыться у вас, Анна Леб была поочередно любовницей многих офицеров, которых выбирала с большой тщательностью…
— Вот как!
— …интересуясь не столько внешностью и деньгами, сколько должностью.
Франк молчит. Его же ни о чем не спрашивают.
— Она состояла на жалованье у иностранной державы, а приют себе нашла у вас.
— Женщине, которая не слишком дурна собой, нетрудно устроиться в бордель.
— Вы признаете, что это бордель?
— Называйте как хотите. Там были женщины, занимавшиеся любовью с клиентами.
— В том числе и с офицерами?
— Возможно. Я у дверей на часах не стоял.
— А у форточки?
Он знает все! Все угадывает! Несомненно, побывал в квартире и детально ее осмотрел.
— Вы знали их по фамилии?
— Нет.
Что если по воле случая сектор пожилого господина работает против другого — того, где Франк получил медной линейкой? Недаром слово «офицеры» подозрительно часто возникает в разговоре.
— Вы могли бы их опознать?
— Нет.
— А ведь они, случалось, оставались надолго, не так ли?
— Ровно настолько, чтобы получить то, ради чего пришли.
— Они разговаривали с девушками?
— Меня при этом не было.
— Разговаривали, — заключает пожилой господин. — Мужчины всегда разговаривают.
Похоже, опыта у него не меньше, чем у Лотты! Он знает куда гнет, поэтому так терпелив и дотошен. Видит он далеко. Спешить ему некуда. Он осторожно вытаскивает кончик нити и разматывает клубок.
Время еды прошло. Как почти каждый день. Франк найдет в миске остывшую похлебку.
— Женщина заставляет мужчину говорить для того, чтобы повторить его слова другому, — пожимает плечами пожилой господин. — Анна Леб занималась с вами любовью, а вы утверждаете, что она вам ничего не говорила.
Она не выходила на улицу, а сообщения все-таки отправляла.
Голова у Франка кружится. А надо держаться до конца, до того момента, когда он добредет до койки, распластается на досках и, закрыв наконец глаза, услышит, как живет его тело, как звенит в ушах, и примется думать не о дурацких уловках, продлевающих ему существование, но совсем о другом — об окне, о четырех стенах комнаты, где стоят кровать и печка — добавить «и колыбель»
Франк не решается, — о мужчине, уходящем по утрам и знающем, что он вернется, о женщине, которая остается дома и знает, что она не одна, никогда не останется одна, о солнце, которое встает и садится там, где и раньше, о жестянке, которую, как сокровище, уносят под мышкой, о серых войлочных бахилах, о цветущей герани, о вещах настолько простых, что люди не замечают их, презирают и, обладая ими, тем не менее осмеливаются жаловаться на судьбу.
Время отмерено ему так скупо!
3
Сегодня ночью он выдержал один из самых изнурительных допросов. Подняли его с койки около полуночи, и он был еще в кабинете, когда во дворе грохнул залп, вслед за которым, как обычно, прозвучал менее громкий одиночный выстрел. Франк посмотрел в окно и заметил, что уже светает.
В этот раз он чуть не сорвался, что случалось с ним крайне редко. У него действительно сложилось впечатление, что допрос затягивают только ради затяжки, вопросы задают наугад, о чем попало. Речь зашла между прочим и о главном редакторе Ресле. Франк ответил, что не знает его: разговаривал лишь однажды.
— Кто вас познакомил?
Опять Кромер! Было бы куда проще и легче откровенно назвать его, тем более что, судя по всему, он постарался скрыться в недосягаемом для оккупантов месте.
С Франком говорили о людях, которых он не знает.
Показывали фотографии. Одно из двух: либо его хотят вымотать, чтобы сломить, либо думают, что ему известно много больше, чем на самом деле.
Когда он вышел из кабинета, в воздухе пахло рассветной свежестью с привкусом дыма, поднимавшегося над крышами квартала. Видел ли Франк окно распахнутым?
Трудно понять. Видеть-то видел, но во сне или наяву — на это он не мог бы ответить, если бы, например, пожилой господин задал ему такой вопрос. Тем не менее он убежден, что глаза у него были открыты.
Ничего он больше не понимает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54