Бедняжка…
Он сам виноват. Не надо было на ней жениться. Что заставляло его столько раз приходить под вечер в этот скромный дом, где она угощала его чашкой кофе, а позже и стаканом вина? Может быть, ему было небезразлично, что она владеет половиной этого тупика, что она дочь Себастьена Дуаза, хрупкое создание, чьи платья пастельных тонов сохраняют чуть вылинявшую элегантность?
Нет, о деньгах он не думал. О деньгах как таковых. Но все-таки они рисовались ему как некий фон, на котором тянулся этот ряд принадлежащих Маргарите домов, и человечек с рыбой представал ему как некий символ.
Буэн проник — случайно, в сущности, — в тот мир, который всегда наблюдал только издали; он даже в мыслях не держал, что будет туда когда-нибудь допущен. А был ли он в самом деле допущен? Он ликвидировал протечку. Маргарита угостила его рюмкой ликера, словно рабочего, который выполнил поручение по хозяйству.
— Почему бы вам не заглянуть ко мне завтра на чашечку кофе?
На кухне. Лишь через две недели она пригласила его в гостиную.
Фотографии произвели на него впечатление, особенно та, где она в ландо, запряженном парой лошадей, и другая, где она в огромной шляпе идет по берегу у самой воды.
Он на мгновение вновь перенесся в детство: тогда он тоже видел, как элегантная женщина подбирает подол, садясь в фиакр, или любовался амазонками в Булонском лесу, где побывал всего несколько раз, потому что далеко жил.
— Ваш отец держал лошадей?
— Мог бы. Но предпочитал нанимать экипаж на день. Я брала уроки верховой езды в манеже.
Лошади больше всего остального приводили его в мечтательное состояние.
— Только в манеже?
— Мы ездили с учителем на прогулки в Булонский лес.
Сначала она любила рассказывать о себе, перескакивала из одной эпохи в другую:
— Дважды в неделю по вечерам муж возил меня в Оперу, там у меня было постоянное кресло.
У нее сохранилось расшитое жемчугом шелковое вечернее платье, которое она надевала в театр, и высокие, выше локтя, перчатки из тонкой белой замши.
— Завтра не заглядывайте… День уплаты за квартиру: жильцы будут приходить один за другим.
И нести деньги. Сколько могли давать ей семь домов, остававшихся ее собственностью? Буэн понятия об этом не имел, но ему казалось чрезвычайно престижным занятием принимать в жарко натопленной гостиной людей, являвшихся с данью. Пожелай Маргарита, и ей не пришлось бы заниматься работой по дому. Она сама ему сказала:
— Мне было бы скучно сидеть сложа руки, а если я заскучаю, то недолго и заболеть, стать такой же, как все женщины моего возраста с их мнительностью.
Он протестующе поднял руку.
— Полно, я знаю, что говорю! Я не забываю, когда родилась. Но я дала себе слово никогда не жаловаться. Стоит начать себя жалеть — сразу превратишься в старуху.
С Анжелой ему тоже приходилось прогуливаться по воскресеньям вдоль Марны, в сторону Ланьи. Они для смеху толкали друг друга, а когда вокруг никого не было, охотно падали обнявшись в высокую траву. Он помнил, как пахло от Анжелы, помнил ее смех: занимаясь любовью, она часто смеялась.
— А тебе разве не смешно? Не знаю, кто изобрел этот фокус, но ему памятник надо поставить.
Во время долгих поцелуев вкус во рту был воскресный, луговой.
А Маргарита на фотографиях выглядела мечтательной, недоступной и такой хрупкой, что ему хотелось ее защитить. В сущности, он ведь женился на фотографиях, на кабинетном рояле, поблескивавшем в полумраке, на мебели в стиле Луи Филиппа или ампир, на фонтане в сквере и высокой трубе на улице Гласьер. Он должен был сказать “нет”. А он оказался настолько простодушен, настолько неотесан, что ничего не понял и сделал ее несчастной.
— Не сходить ли нам в кино? Он пытался вытащить ее из дому.
— А какой фильм?
— Ковбойский.
— Не выношу драк и стрельбы!
Иногда Буэн водил ее в ресторан. Она недоверчиво озиралась, вытирала свой столовый прибор, обнюхивала еду, прежде чем отведать:
— Приготовлено на маргарине! Или:
— Не худо бы официанту вымыть руки, прежде чем подавать.
Она жила в своем невидимом мире, который расцвечивала по своему вкусу. А тут ей приходится терпеть рядом мужчину из плоти и крови, шумного, с грузной походкой, с ужасными сигарами и запахом животного. В довершение всего он привел в крепость, которую она так старательно защищала, зверя, и этот зверь скользит вдоль мебели, точь-в-точь хищник, трущийся о прутья клетки, и смотрит на нее пристальным взглядом, не подпуская к себе и не принимая ласки ни от кого, кроме хозяина — своего божества.
Для Жозефа Эмиль Буэн был божеством, и ее это уязвляло.
Буэн ничем ей не пожертвовал, не сделал никакой попытки врасти в ее мир.
Так они и жили по своим углам, и каждого раздражали интонации и жесты другого.
Пожалуй, в конце концов он начал испытывать от этого тайное удовольствие. Дети играют иногда в свою детскую войну. А они вели взрослую войну, еще более увлекательную. Каждый думал о том, что другой умрет, каждый, более или менее признаваясь себе в этом, желал этой смерти, желал пережить другого.
Маргарита уже избавилась от наиболее явного врага — кота, который самим своим видом бросал вызов клану Дуазов и возмущал все их чувства. Почему бы в один прекрасный день ей не избавиться тем же способом от мужа? Буэн читал в газетах: большая часть отравлений — дело рук женщин. Еще в той статье было сказано, что таких преступлений совершается, очевидно, в десять раз больше, чем нам известно, так как, когда умирает больной или престарелый, домашний врач не глядя подписывает разрешение на предание земле.
Эмиль не то чтобы боялся, но в нем уже поселилось недоверие. Была у него и другая причина отказаться от стряпни Маргариты: он же решил ничем больше не одолжаться у нее и делить поровну работу по дому. Раз уж он сам стелет себе постель, колет дрова, топит камин, натирает пол и вытирает пыль, почему бы ему и не стряпать на себя? Не надо будет дважды в день ходить в ресторан.
Он не делит с Маргаритой постель; вот так же ему не хочется делить с ней пищу; кроме того, он не прочь удивить ее, а то и позлить.
В понедельник после обеда он отправился на бульвар Барбес.
— Нет ли у вас буфета, который запирается на ключ? Кухонный буфет с двумя дверками, белый, лакированный, причем дешевый, из обычной сосны.
— Мы можем установить вам дополнительные замки.
— Только понадежнее, — попросил он. — Не те, какие отпираются при помощи шпильки.
В четверг утром буфет доставили. В тот день Маргарита не пошла проведать попугая, ночью плакала. Вид у нее расстроенный, глаза красные, опухшие. Она изумленно глянула на огромный желтый фургон с крупными черными буквами по бокам, долго маневрировавший, прежде чем заехать в тупик.
Она проводила глазами грузчиков, которые занесли буфет в кухню и осведомились:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34