Вроде бы в то самое время, когда выезжали жильцы из дома напротив. По тупику тогда разгуливали необычные люди. Они приезжали в машинах, с портфелями под мышкой, расхаживали взад и вперед, заглядывали в планы, останавливались, снова шли куда-то, махали руками. Это были архитекторы и подрядчики с техническим персоналом. Поглядев на них, Маргарита захлопывала окна и уходила, лишь бы их не видеть.
Иногда Буэн надеялся, что она уступит, смягчится, посмотрит на него по-человечески, чуть-чуть теплее и что-нибудь скажет. Все равно что. Например, самое простое: “Пора завтракать…”
То, что говорится во всех домах, повсюду, где живут вместе люди.
Он забыл бы кота. Может быть, совсем. Может быть, ненадолго, тем более что успел уже столкнуться с новыми посягательствами.
В сущности, не признаваясь сам себе, он испытывал перед ней страх. Она более последовательно рассуждает, более энергична, лучше собой владеет. На худой конец, он согласен зажить по-старому, даже если через три дня они снова начнут ссориться и писать друг другу записки. Она — иное дело. Ее лицо и взгляд застыли, как чучело попугая.
Он ее жалел. Это распиравшее Маргариту чувство было, вероятно, болезненным, и Буэн боялся, как бы она не лопнула.
“Еще чего! — тут же возражал он сам себе. — Такая нипочем не лопнет. Во всяком случае, пока ты жив. Она хочет вогнать тебя в гроб и вгонит, можешь не сомневаться. А до тех пор она не сдастся”.
Было лето, кажется август. Мясник и итальянец бакалейщик уехали отдыхать, и, чтобы найти открытый магазин, приходилось отправляться дальше обычного. Везде закрытые ставни и объявления на них; он трижды менял прачечную.
У Буэна вошло в привычку следовать за женой, когда она отправлялась за покупками; правда, ежедневной повинностью это еще не стало. Иной раз он уходил первым, иногда выбирался из дому попозже, часов в одиннадцать, чтобы выпить аперитив сразу по возвращении.
Пить он стал больше, по-прежнему красное вино. После еды его клонило в сон от вина, и он не без удовольствия ощущал это оцепенение, дарившее его снами, которые были правдоподобнее ночных. Все как в жизни, только перепутано. Голоса и позы слегка искажены. Он оставался в кресле; голова тяжелела, глаза полуприкрыты. Какое-то время он еще различал блестящие ножки рояля, ножки рюмок в форме львов на стеклянных основаниях. Эта картина незаметно тускнела, и сквозь нее проступало дерево в лесу Фонтенбло, и казалось, он слышит насмешливый, вульгарный, но такой живой голос Анжелы.
Когда после несчастного случая ее привезли на больницы, Буэн купил шезлонг, потому что она могла проковылять лишь несколько шагов на костылях; он уже знал от врача, что она останется парализованной, но был уверен, что она будет жить.
Спустя год ее снова увезли на машине “скорой помощи” в больницу, и много месяцев он навещал ее по три раза в неделю в большой палате, где, так же как он, сидели на краешках кроватей другие мужья и перешептывались с женами.
— Ну как, справишься? Совсем, что ли, худо?
— У меня тут подружка, — притворилась она веселой. — Звать ее Лили. Рыженькая, через две кровати. Продавщица в “Галери”.
Спустя полгода Анжелу выдали ему на руки, не скрыв, что состояние больной ухудшилось, но помочь ей больше нечем. К ней ходил врач, практиковавший у них в квартале. Старая г-жа Бланке помогала по хозяйству, проводила с Анжелой почти весь день, готовила ей еду. У Анжелы отекали ноги. Потом неимоверно раздулся живот. Почки были поражены. Она не знала этого и, бывало, говорила, когда Буэн ее мыл:
— Гляди-ка! Я точно беременная! Однажды вечером, в пятницу, семнадцатого мая, он распоряжался строительством неподалеку от заставы Шапель. Старший мастер, толстяк Леон, был его старинным дружком.
— Пропустим по стаканчику?
— Жена ждет. Знаешь, она ведь лежачая.
— А мы по-быстрому!
Он пробыл в кафе минут пять, не больше. Когда вошел в дом, г-жа Бланке резко встала со стула; глаза у нее были красны. Она зорко глянула на него, словно опасаясь какой-нибудь вспышки:
— Клянусь, я не отходила от нее ни на миг. Анжела была мертва. Старуха закрыла ей глаза. В покойнице появилась какая-то таинственность — как теперь в попугае Маргариты.
— Когда это случилось?
— Полчаса назад.
Он схватил руку, еще мягкую, но эта рука уже никогда его не обнимет.
Его мать отошла, когда рядом не было никого, даже какой-нибудь г-жи Бланке. Она была одна. Эмиль тогда уже был женат. Несколько недель ей нездоровилось, но она оставалась на ногах и хлопотала по хозяйству. Каждый вечер он приходил к ней, приносил сласти, фрукты. Он нашел ее на кухне, на полу, с открытыми глазами.
Иногда ему бывает страшно: вдруг, вернувшись домой, он найдет Маргариту мертвой в одной из комнат.
Между тремя женщинами не было ни малейшего сходства — ни между матерью и Анжелой, ни между ними обеими и Маргаритой, но в дремоте он их смешивал. Особенно голоса, словечки, фразы. И наверно, какое-то недоверие в глазах. Как знать, может быть, то, что их роднило, заключалось не в них, а в нем самом, в том чувстве страха, которое он испытывал еще в детстве, всегда зная за собой какую-нибудь вину; в чувстве неловкости, неисполненного долга, в сознании того, что он сделал не все, что следовало, и заслуживает порицания.
Какая разница, когда это случилось — в июне, июле, августе? Во всяком случае, в то время Маргарита вконец извелась и ни минуты не могла усидеть на месте. Несколько дней Буэн не ходил следом за ней по магазинам. Он вожделел к Нелли. В конце концов наведался туда, задал, как всегда, безмолвный вопрос, получил сигнал и по пятам за ней пошел в кухню.
— У тебя появились прежние замашки. Жена не ревнует?
— Мы с ней не разговариваем.
— Кроме шуток?
— Истинная правда.
— Погоди… Больно.
Долгое молчание. Дыхание у него пресеклось. Потом Нелли одернула подол и продолжала, не теряя нити разговора:
— Выходит, вы живете вместе, в одном доме, и ни слова друг другу не говорите?
— Ей-богу, так.
— А если надо что-то сказать друг дружке?
— Пишем записки.
— К примеру: “Хочу заняться с тобой любовью”.
— Этим мы никогда не занимались.
— Она тебя не возбуждает? Или сама не хочет?
— Все вместе. Не знаю.
Буэну хотелось выговориться, но он уже злился на себя за это, словно, упомянув о Маргарите в болтовне с Нелли, он совершил нечто недостойное, неделикатное.
Он сидел у стойки со стаканом сансерского в руке, как вдруг, обернувшись и выглянув на залитую солнцем улицу, ясно увидел жену: она шла по тротуару с женщиной лет на десять моложе — он уже замечал эту особу в магазинах. Обе шли медленно, словно вели неторопливый разговор. Может быть, Маргарита сейчас тоже говорит о нем?
Поравнявшись с кафе, она оглянулась. Должно быть, увидела его, хотя внутри было полутемно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34
Иногда Буэн надеялся, что она уступит, смягчится, посмотрит на него по-человечески, чуть-чуть теплее и что-нибудь скажет. Все равно что. Например, самое простое: “Пора завтракать…”
То, что говорится во всех домах, повсюду, где живут вместе люди.
Он забыл бы кота. Может быть, совсем. Может быть, ненадолго, тем более что успел уже столкнуться с новыми посягательствами.
В сущности, не признаваясь сам себе, он испытывал перед ней страх. Она более последовательно рассуждает, более энергична, лучше собой владеет. На худой конец, он согласен зажить по-старому, даже если через три дня они снова начнут ссориться и писать друг другу записки. Она — иное дело. Ее лицо и взгляд застыли, как чучело попугая.
Он ее жалел. Это распиравшее Маргариту чувство было, вероятно, болезненным, и Буэн боялся, как бы она не лопнула.
“Еще чего! — тут же возражал он сам себе. — Такая нипочем не лопнет. Во всяком случае, пока ты жив. Она хочет вогнать тебя в гроб и вгонит, можешь не сомневаться. А до тех пор она не сдастся”.
Было лето, кажется август. Мясник и итальянец бакалейщик уехали отдыхать, и, чтобы найти открытый магазин, приходилось отправляться дальше обычного. Везде закрытые ставни и объявления на них; он трижды менял прачечную.
У Буэна вошло в привычку следовать за женой, когда она отправлялась за покупками; правда, ежедневной повинностью это еще не стало. Иной раз он уходил первым, иногда выбирался из дому попозже, часов в одиннадцать, чтобы выпить аперитив сразу по возвращении.
Пить он стал больше, по-прежнему красное вино. После еды его клонило в сон от вина, и он не без удовольствия ощущал это оцепенение, дарившее его снами, которые были правдоподобнее ночных. Все как в жизни, только перепутано. Голоса и позы слегка искажены. Он оставался в кресле; голова тяжелела, глаза полуприкрыты. Какое-то время он еще различал блестящие ножки рояля, ножки рюмок в форме львов на стеклянных основаниях. Эта картина незаметно тускнела, и сквозь нее проступало дерево в лесу Фонтенбло, и казалось, он слышит насмешливый, вульгарный, но такой живой голос Анжелы.
Когда после несчастного случая ее привезли на больницы, Буэн купил шезлонг, потому что она могла проковылять лишь несколько шагов на костылях; он уже знал от врача, что она останется парализованной, но был уверен, что она будет жить.
Спустя год ее снова увезли на машине “скорой помощи” в больницу, и много месяцев он навещал ее по три раза в неделю в большой палате, где, так же как он, сидели на краешках кроватей другие мужья и перешептывались с женами.
— Ну как, справишься? Совсем, что ли, худо?
— У меня тут подружка, — притворилась она веселой. — Звать ее Лили. Рыженькая, через две кровати. Продавщица в “Галери”.
Спустя полгода Анжелу выдали ему на руки, не скрыв, что состояние больной ухудшилось, но помочь ей больше нечем. К ней ходил врач, практиковавший у них в квартале. Старая г-жа Бланке помогала по хозяйству, проводила с Анжелой почти весь день, готовила ей еду. У Анжелы отекали ноги. Потом неимоверно раздулся живот. Почки были поражены. Она не знала этого и, бывало, говорила, когда Буэн ее мыл:
— Гляди-ка! Я точно беременная! Однажды вечером, в пятницу, семнадцатого мая, он распоряжался строительством неподалеку от заставы Шапель. Старший мастер, толстяк Леон, был его старинным дружком.
— Пропустим по стаканчику?
— Жена ждет. Знаешь, она ведь лежачая.
— А мы по-быстрому!
Он пробыл в кафе минут пять, не больше. Когда вошел в дом, г-жа Бланке резко встала со стула; глаза у нее были красны. Она зорко глянула на него, словно опасаясь какой-нибудь вспышки:
— Клянусь, я не отходила от нее ни на миг. Анжела была мертва. Старуха закрыла ей глаза. В покойнице появилась какая-то таинственность — как теперь в попугае Маргариты.
— Когда это случилось?
— Полчаса назад.
Он схватил руку, еще мягкую, но эта рука уже никогда его не обнимет.
Его мать отошла, когда рядом не было никого, даже какой-нибудь г-жи Бланке. Она была одна. Эмиль тогда уже был женат. Несколько недель ей нездоровилось, но она оставалась на ногах и хлопотала по хозяйству. Каждый вечер он приходил к ней, приносил сласти, фрукты. Он нашел ее на кухне, на полу, с открытыми глазами.
Иногда ему бывает страшно: вдруг, вернувшись домой, он найдет Маргариту мертвой в одной из комнат.
Между тремя женщинами не было ни малейшего сходства — ни между матерью и Анжелой, ни между ними обеими и Маргаритой, но в дремоте он их смешивал. Особенно голоса, словечки, фразы. И наверно, какое-то недоверие в глазах. Как знать, может быть, то, что их роднило, заключалось не в них, а в нем самом, в том чувстве страха, которое он испытывал еще в детстве, всегда зная за собой какую-нибудь вину; в чувстве неловкости, неисполненного долга, в сознании того, что он сделал не все, что следовало, и заслуживает порицания.
Какая разница, когда это случилось — в июне, июле, августе? Во всяком случае, в то время Маргарита вконец извелась и ни минуты не могла усидеть на месте. Несколько дней Буэн не ходил следом за ней по магазинам. Он вожделел к Нелли. В конце концов наведался туда, задал, как всегда, безмолвный вопрос, получил сигнал и по пятам за ней пошел в кухню.
— У тебя появились прежние замашки. Жена не ревнует?
— Мы с ней не разговариваем.
— Кроме шуток?
— Истинная правда.
— Погоди… Больно.
Долгое молчание. Дыхание у него пресеклось. Потом Нелли одернула подол и продолжала, не теряя нити разговора:
— Выходит, вы живете вместе, в одном доме, и ни слова друг другу не говорите?
— Ей-богу, так.
— А если надо что-то сказать друг дружке?
— Пишем записки.
— К примеру: “Хочу заняться с тобой любовью”.
— Этим мы никогда не занимались.
— Она тебя не возбуждает? Или сама не хочет?
— Все вместе. Не знаю.
Буэну хотелось выговориться, но он уже злился на себя за это, словно, упомянув о Маргарите в болтовне с Нелли, он совершил нечто недостойное, неделикатное.
Он сидел у стойки со стаканом сансерского в руке, как вдруг, обернувшись и выглянув на залитую солнцем улицу, ясно увидел жену: она шла по тротуару с женщиной лет на десять моложе — он уже замечал эту особу в магазинах. Обе шли медленно, словно вели неторопливый разговор. Может быть, Маргарита сейчас тоже говорит о нем?
Поравнявшись с кафе, она оглянулась. Должно быть, увидела его, хотя внутри было полутемно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34