Голос умолк, и через секунду дверь открылась, и перед ним выросла девушка. Она еще тяжело дышала, глаза у нее сверкали, ноздри раздувались.
— Что вам нужно?
Мадам Парандон все в том же голубом пеньюаре стояла, повернувшись к окну, чтобы скрыть от комиссара свое лицо.
— Я — комиссар Мегрэ.
— Так я и думала. Ну и что?… Имеем мы право располагать собой в своем доме?
Не красавица, но очень привлекательная, хорошо сложена… Строгий костюм и — вопреки моде — волосы связаны лентой.
— Мне хотелось бы, мадемуазель, до завтрака немного поговорить с вами.
— Здесь?
Он заколебался, увидев, как вздрогнули плечи у матери.
— Необязательно… Где вам угодно.
Бэмби вышла из будуара не оглянувшись, закрыла за собой, дверь и спросила:
— Куда пойдем?
— Может быть — к вам? — предложил он.
— Там Лиза убирает.
— Тогда в какую-нибудь другую комнату.
— Все равно.
Ее враждебность вовсе не относилась к Мегрэ. Скорее всего, это было общее душевное состояние. Теперь, когда ее пламенную речь прервали, нервы девушки сдали и она вяло шла за Мегрэ.
— Только не к… — начала она.
— Разумеется, не к мадемуазель Ваг. — Они отправились в кабинет Тортю и Бола — те ушли завтракать.
— Сядем, мадемуазель Бэмби… Вы видели вашего отца?
— Я не хочу сидеть.
Она трепетала от возбуждения и не могла спокойно сидеть на стуле.
— Как вам угодно…
Он тоже не сел, а прислонился к столу Тортю.
— Я спросил: видели ли вы отца?
— С того момента, как вернулась, — не видела.
— А когда вы вернулись?
— В четверть первого.
— От кого вы узнали?
— От швейцара.
По-видимому, Ламюр подкарауливал обоих — Бэмби и Гюса — чтобы первым сообщить о происшествии!
— Ну, а дальше?
— Что — дальше?
— Что вы делали?
— Фердинанд хотел что-то сказать мне, но я не стала его слушать и пошла прямо к себе.
— А у вас была Лиза?
— Да. Убирала ванную. Из-за того, что случилось, все в доме делается с опозданием.
— Вы плакали?
— Нет!
— У вас не появилось желания поговорить с отцом?
— Может быть… Не помню… Во всяком случае, я не пошла к нему.
— И долго вы оставались у себя в комнате?
— Я не смотрела на часы… Наверно, минут пять или чуть больше.
— И что вы делали?
Она нерешительно взглянула на Мегрэ. Видимо, в этом доме было так принято — все они, прежде чем ответить, обдумывали свои слова.
— Смотрелась в зеркало.
Сказано вызывающе. Эту же черту он обнаружил и у других членов семьи.
— Почему же так долго?
— Сказать откровенно, да? Ладно, буду говорить начистоту. Мне хотелось выяснить, на кого я похожа.
— На отца или на мать?
— Да.
— Ну, и что же вы решили?
Она вся напряглась и резко бросила:
— На мать.
— Вы что, ненавидите свою мать, мадемуазель Парандон?
— Вовсе нет. Мне даже хотелось бы поддержать ее. И я пыталась…
— Поддержать — в чем?
— Вы думаете, что таким образом можете добиться чего-нибудь?
— О чем это вы?
— О ваших вопросах… О моих ответах…
— Я стараюсь понять…
— Вы провели в нашей семье всего несколько часов и надеетесь понять, как мы живем? Не подумайте, что я враждебно к вам настроена, но я ведь знаю, что вы с понедельника рыскаете по всему дому…
— И знаете, кто писал мне письма?
— Да.
— А как вы узнали?
— Увидела, как он срезает штамп с бумаги.
— Гюс сказал вам, для чего он это делает?
— Нет… Я догадалась уже потом, когда пошли толки о письмах…
— И кто о них толковал?
— Не помню… Кажется, Жюльен Бол… Он мне очень нравится. С виду он чучело гороховое, но в действительности — парень что надо.
— Меня интересует одна подробность… Вы сами придумали себе имя Бэмби, а брату — Гюс? Она слегка улыбнулась.
— Вас это удивляет?
— Из протеста?
— Угадали. Из протеста против жизни в этой огромной шикарной казарме, против нашего образа жизни, против тех людей, которые у нас бывают. Лучше бы я родилась в какой-нибудь простой семье и сама пробивала бы себе дорогу в жизни…
— Вы и так пробиваете свой путь — на свой лад…
— Ну, знаете, археология… Не хотела я заниматься таким делом, где мне пришлось бы отбивать место у других…
— Вас особенно злит ваша мама?
— Я, знаете, предпочитаю не говорить о ней…
— Но разве же не в ней сейчас суть дела?
— Возможно… Не знаю…
Она украдкой взглянула «а комиссара.
— Вы считаете, что это — она? — настаивал Мегрэ.
— Почему вы так думаете?
— Когда я подошел к ее комнате, я слышал, с каким жаром вы там изъяснялись…
— Ну, это вовсе не значит, что я считаю ее виновной. Мне не нравится тот образ жизни, который она ведет сама и навязывает нам… Не нравится…
Она владела собой хуже, нежели ее брат, хотя внешне казалась спокойнее.
— Вы ставите ей в вину, что ваш отец не был с ней счастлив?
— Нельзя делать счастливыми людей против их воли. А что касается несчастья…
— Мадемуазель Ваг нравилась вам так же, как и Жюльен Боа?
Не колеблясь, она отрезала:
— Нет!
— Почему?
— Она была просто мелкая интриганка, которая внушала отцу, что любит его!
— А вы когда-нибудь слышали, как она говорила о своей любви?
— Еще чего! Стала бы она ворковать при мне?! Достаточно было видеть ее с отцом! И я прекрасно понимала, что у них происходит при закрытых дверях!
— Вы что — из моральных соображений…
— Плевать мне на моральные соображения! Да о какой морали идет речь? Мораль какого круга? Разве мораль в нашем районе та же, что в каком-нибудь провинциальном городишке? Или в двадцатом округе?
— По-вашему, мадемуазель Ваг чем-нибудь огорчала вашего отца?
— Может быть, она еще больше отдаляла его…
— Вы хотите сказать, что он отдалился от семьи — из-за нее?
— Я как-то не задумывалась над таким вопросом. Да и никто другой о нем не думал… Скажем так, не будь ее — может быть еще удалось бы…
— Восстановить?
— Тут нечего восстанавливать… Родители никогда не любили друг друга… И вообще я не верю в любовь… Но ведь можно просто жить в каком-то согласии, хотя бы в покое…
— Этого вы и пытались добиться?
— Иногда я пыталась утихомирить неистовство мамы, доказать ей всю ее непоследовательность…
— А отец не помогал вам в этом?
Хотя у девушки был совсем иной образ мысли, нежели у брата, все же кое о чем они судили одинаково.
— Отец отступился.
— Из-за мадемуазель Ваг?
— А я больше не буду отвечать вам… Ничего больше не скажу… Вы поставьте себя на мое место — я возвращаюсь из Сорбонны и вдруг…
— Что же, может, вы и правы… Но поверьте, я делаю все, чтобы в дальнейшем избежать мучительных формальностей… Вы тоже представьте себе расследование, которое будет тянуться неделями… Неопределенность… Вызовы в сыскную полицию… Потом — к следователю…
— Да, об этом я не подумала… А что вы будете теперь делать?
— Я еще ничего не решил.
— Вы завтракали?
— Нет. Да и вы тоже, и Гюс, наверно, ждет вас в столовой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32
— Что вам нужно?
Мадам Парандон все в том же голубом пеньюаре стояла, повернувшись к окну, чтобы скрыть от комиссара свое лицо.
— Я — комиссар Мегрэ.
— Так я и думала. Ну и что?… Имеем мы право располагать собой в своем доме?
Не красавица, но очень привлекательная, хорошо сложена… Строгий костюм и — вопреки моде — волосы связаны лентой.
— Мне хотелось бы, мадемуазель, до завтрака немного поговорить с вами.
— Здесь?
Он заколебался, увидев, как вздрогнули плечи у матери.
— Необязательно… Где вам угодно.
Бэмби вышла из будуара не оглянувшись, закрыла за собой, дверь и спросила:
— Куда пойдем?
— Может быть — к вам? — предложил он.
— Там Лиза убирает.
— Тогда в какую-нибудь другую комнату.
— Все равно.
Ее враждебность вовсе не относилась к Мегрэ. Скорее всего, это было общее душевное состояние. Теперь, когда ее пламенную речь прервали, нервы девушки сдали и она вяло шла за Мегрэ.
— Только не к… — начала она.
— Разумеется, не к мадемуазель Ваг. — Они отправились в кабинет Тортю и Бола — те ушли завтракать.
— Сядем, мадемуазель Бэмби… Вы видели вашего отца?
— Я не хочу сидеть.
Она трепетала от возбуждения и не могла спокойно сидеть на стуле.
— Как вам угодно…
Он тоже не сел, а прислонился к столу Тортю.
— Я спросил: видели ли вы отца?
— С того момента, как вернулась, — не видела.
— А когда вы вернулись?
— В четверть первого.
— От кого вы узнали?
— От швейцара.
По-видимому, Ламюр подкарауливал обоих — Бэмби и Гюса — чтобы первым сообщить о происшествии!
— Ну, а дальше?
— Что — дальше?
— Что вы делали?
— Фердинанд хотел что-то сказать мне, но я не стала его слушать и пошла прямо к себе.
— А у вас была Лиза?
— Да. Убирала ванную. Из-за того, что случилось, все в доме делается с опозданием.
— Вы плакали?
— Нет!
— У вас не появилось желания поговорить с отцом?
— Может быть… Не помню… Во всяком случае, я не пошла к нему.
— И долго вы оставались у себя в комнате?
— Я не смотрела на часы… Наверно, минут пять или чуть больше.
— И что вы делали?
Она нерешительно взглянула на Мегрэ. Видимо, в этом доме было так принято — все они, прежде чем ответить, обдумывали свои слова.
— Смотрелась в зеркало.
Сказано вызывающе. Эту же черту он обнаружил и у других членов семьи.
— Почему же так долго?
— Сказать откровенно, да? Ладно, буду говорить начистоту. Мне хотелось выяснить, на кого я похожа.
— На отца или на мать?
— Да.
— Ну, и что же вы решили?
Она вся напряглась и резко бросила:
— На мать.
— Вы что, ненавидите свою мать, мадемуазель Парандон?
— Вовсе нет. Мне даже хотелось бы поддержать ее. И я пыталась…
— Поддержать — в чем?
— Вы думаете, что таким образом можете добиться чего-нибудь?
— О чем это вы?
— О ваших вопросах… О моих ответах…
— Я стараюсь понять…
— Вы провели в нашей семье всего несколько часов и надеетесь понять, как мы живем? Не подумайте, что я враждебно к вам настроена, но я ведь знаю, что вы с понедельника рыскаете по всему дому…
— И знаете, кто писал мне письма?
— Да.
— А как вы узнали?
— Увидела, как он срезает штамп с бумаги.
— Гюс сказал вам, для чего он это делает?
— Нет… Я догадалась уже потом, когда пошли толки о письмах…
— И кто о них толковал?
— Не помню… Кажется, Жюльен Бол… Он мне очень нравится. С виду он чучело гороховое, но в действительности — парень что надо.
— Меня интересует одна подробность… Вы сами придумали себе имя Бэмби, а брату — Гюс? Она слегка улыбнулась.
— Вас это удивляет?
— Из протеста?
— Угадали. Из протеста против жизни в этой огромной шикарной казарме, против нашего образа жизни, против тех людей, которые у нас бывают. Лучше бы я родилась в какой-нибудь простой семье и сама пробивала бы себе дорогу в жизни…
— Вы и так пробиваете свой путь — на свой лад…
— Ну, знаете, археология… Не хотела я заниматься таким делом, где мне пришлось бы отбивать место у других…
— Вас особенно злит ваша мама?
— Я, знаете, предпочитаю не говорить о ней…
— Но разве же не в ней сейчас суть дела?
— Возможно… Не знаю…
Она украдкой взглянула «а комиссара.
— Вы считаете, что это — она? — настаивал Мегрэ.
— Почему вы так думаете?
— Когда я подошел к ее комнате, я слышал, с каким жаром вы там изъяснялись…
— Ну, это вовсе не значит, что я считаю ее виновной. Мне не нравится тот образ жизни, который она ведет сама и навязывает нам… Не нравится…
Она владела собой хуже, нежели ее брат, хотя внешне казалась спокойнее.
— Вы ставите ей в вину, что ваш отец не был с ней счастлив?
— Нельзя делать счастливыми людей против их воли. А что касается несчастья…
— Мадемуазель Ваг нравилась вам так же, как и Жюльен Боа?
Не колеблясь, она отрезала:
— Нет!
— Почему?
— Она была просто мелкая интриганка, которая внушала отцу, что любит его!
— А вы когда-нибудь слышали, как она говорила о своей любви?
— Еще чего! Стала бы она ворковать при мне?! Достаточно было видеть ее с отцом! И я прекрасно понимала, что у них происходит при закрытых дверях!
— Вы что — из моральных соображений…
— Плевать мне на моральные соображения! Да о какой морали идет речь? Мораль какого круга? Разве мораль в нашем районе та же, что в каком-нибудь провинциальном городишке? Или в двадцатом округе?
— По-вашему, мадемуазель Ваг чем-нибудь огорчала вашего отца?
— Может быть, она еще больше отдаляла его…
— Вы хотите сказать, что он отдалился от семьи — из-за нее?
— Я как-то не задумывалась над таким вопросом. Да и никто другой о нем не думал… Скажем так, не будь ее — может быть еще удалось бы…
— Восстановить?
— Тут нечего восстанавливать… Родители никогда не любили друг друга… И вообще я не верю в любовь… Но ведь можно просто жить в каком-то согласии, хотя бы в покое…
— Этого вы и пытались добиться?
— Иногда я пыталась утихомирить неистовство мамы, доказать ей всю ее непоследовательность…
— А отец не помогал вам в этом?
Хотя у девушки был совсем иной образ мысли, нежели у брата, все же кое о чем они судили одинаково.
— Отец отступился.
— Из-за мадемуазель Ваг?
— А я больше не буду отвечать вам… Ничего больше не скажу… Вы поставьте себя на мое место — я возвращаюсь из Сорбонны и вдруг…
— Что же, может, вы и правы… Но поверьте, я делаю все, чтобы в дальнейшем избежать мучительных формальностей… Вы тоже представьте себе расследование, которое будет тянуться неделями… Неопределенность… Вызовы в сыскную полицию… Потом — к следователю…
— Да, об этом я не подумала… А что вы будете теперь делать?
— Я еще ничего не решил.
— Вы завтракали?
— Нет. Да и вы тоже, и Гюс, наверно, ждет вас в столовой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32