Одна беда — от таких людей можно всего ожидать.
Чарли счел за благо отвернуться и глянуть на бутылки. Шериф начал, остальные поддержат. Рано или поздно все спохватятся.
— Пожалуйста, Чарли, стакан пива!
Одного Джастин таки добил! Чарли не раз видел, как люди годами платились за истории вроде той, в какую влип Майк. В лучшем случае ему придется убраться из города, и за ним всюду потянется полицейское досье.
— Будьте повнимательней, Чарли!
И эта гадина Уорд елейным голосом бросает такие слова в минуту, когда кровь ударила Чарли в голову и он сам готов натворить глупостей!
— Что с тобой? — удивился Кеннет.
— Ничего. Чуть не порезался, раскупоривая бутылку.
Всю ночь будет валить снег, а поутру обе женщины с изумлением увидят, что подстилка на топчане пуста — их могучий сожитель не ночевал дома. Полуголые дети и жарко дышащие козы будут слоняться по дому, но пройдет день, пройдет другой, а их никто не накормит.
Затем приедут на машине негодующие и сердобольные дамы-благотворительницы и отправят бессловесную девушку в исправительное заведение, детей — в какой-нибудь мрачный приют, а уж животных — один Бог знает куда.
Уорд добил-таки одного, самого слабого, самого уязвимого, кому завидовал, может быть, наиболее остро — у него была такая теплая берлога, такой раскатистый беззаботный смех!
Подвыпившие посетители бара неожиданно вспомнили, что они тоже граждане.
— Это должно было случиться!
— Удивительно, что не случилось раньше: ведь…
— Это действительно было чересчур!
— Неужели его жена не жаловалась?..
— Напротив! Обе ублажали друг друга, как послушницы в монастыре.
— Да брось ты, Саундерс!..
Штукатур — заслуженно или незаслуженно — слыл изрядным бабником.
— Сдается, ты сам скоро на богомолье в этот монастырь отправишься.
Радио негромко передавало рождественский гимн в исполнении ликующего детского хора; на углу Главной улицы от окон муниципалитета уходили последние зеваки, и снег медленно падал им на плечи.
Дверь за Майком захлопнулась: словно крупный хищник, на которого он так походил, Юго очутился за решеткой.
В баре итальянца человек в светло-синем костюме вытащил из жилетного кармана коробочку, достал пилюлю и положил на желтый от никотина язык.
Позже, забравшись в постель и задом оттолкнув Джулию к стене, Чарли проворчал:
— Он добился своего: Майка посадили.
Но она уже сладко спала и ничего не слышала.
Глава 8
В воскресенье утром Чарли позвонил Бобу Кэнкеннену, который, как каждый год, залег уже в постель на всю зиму, и в конце концов вырвал у него обещание явиться на следующее утро в окружной суд.
С первого тепла и до конца осени Боб заворачивал к Чарли в среднем три раза на дню, а иногда не вылезал из бара с утра до ночи. Особенно он любил, когда его принимали за хозяина, и охотно отвечал на телефонные звонки, сообщая котировку лошадей и принимая ставки.
Он был отпрыском самой старинной семьи в округе, и городской парк, в который со временем превратился ее сад, до сих пор называли парком Кэнкеннена. Он жил один под присмотром почтенной экономки, знавшей его еще мальчиком; дом его, насчитывавший самое меньшее дюжину комнат, был набит старинными вещами и совершенно запущен — Боб не давал себе труда привести его в порядок.
Трезвым Кэнкеннена видели редко. Пить он начинал с самого утра — еще лежа в постели, он, по его выражению, «прополаскивался». Употреблял Боб исключительно коньяк, притом определенной марки, которую благодаря ему можно было найти во всех барах округа. В иных ее даже называли «Кэнкеннен».
По профессии адвокат, практики он фактически не имел; одно время занялся политикой, был избран мэром, но скоро это ему опротивело, и он подал в отставку.
Высокий, дородный, с лицом, заросшим густой рыжей, коротко подстриженной бородой, он сильно смахивал на кабана. Ворча, кашляя, отхаркиваясь, рассказывал пронзительным голосом чудовищные вещи и обожал шокировать пуританскую часть населения, к которой принадлежала его родня.
— …Целых две? И у малышки тоже младенец? Ну и хват же этот твой Юго. Наши светские старухи изойдут слюной, как улитка слизью!
На этот крючок и подцепил его Чарли, хорошо изучивший Боба. Теперь все зависело от того, не переберет ли он вечером коньяку, что за погода будет утром в понедельник и какая книга окажется у него под рукой перед отходом ко сну.
Он ведь и на зимнюю спячку залегал для того, чтобы ему не мешали читать. Получал каталоги от всех бостонских издательств, считавших его своим лучшим клиентом, выписывал книги из Европы, и они валялись по всему дому на мебели и на полу: старой экономке запрещалось к ним прикасаться.
— Я жертва человеческого разума! — комически вздыхал он иногда.
В понедельник в семь утра Майка доставили из городского участка в тюрьму при окружном суде, заставили принять душ и переодели в арестантскую куртку и штаны из выцветшей коричневой ткани с аббревиатурой округа и номером.
В половине десятого два охранника надели на Юго наручники и в таком виде препроводили его в помещение мирового суда, где уже дожидалось человек десять задержанных за превышение скорости или вождение в нетрезвом состоянии.
Зал с выбеленными стенами, звездным флагом и отполированными временем скамьями чем-то напоминал школьный класс. Один глаз у Майка полностью заплыл, губы распухли. Увидев Чарли в обществе верзилы, исполненного, казалось, самых кровожадных намерений, Юго отвернулся; еще больше он растерялся, когда Чарли подсел к нему.
— Слушай внимательно, Майк: это очень важно. Когда спросят, есть ли у тебя адвокат, отвечай, что выбрал Боба Кэнкеннена. Впрочем, он сам все за тебя скажет.
Я с ним и пришел.
Юго сделал протестующий жест, он, без сомнения, дорого бы дал, чтобы никто, а уж Чарли — подавно, не видел его в таком плачевном состоянии.
— Насчет расходов не волнуйся. Кэнкеннен богат и денег с тебя не возьмет. Это друг. А теперь запоминай, что я скажу. Что бы ни делал этот человек — все тебе на пользу, ясно? Ты не знаешь законов, а он знает. Ты ведь не хочешь, чтобы Елицу держали в исправительном доме, пока ей не стукнет двадцать один, а твоего малыша сдали в приют?
Майк ничего толком не понимал, да и не пытался понять: его слишком пугали люди, сновавшие мимо него, а главное — маленькая приоткрытая дверь с надписью:
«Вход воспрещен».
— Ну ладно. Ни о чем не беспокойся. Только не мешай Бобу, и все будет хорошо.
Чарли опасался, как бы в суд не пожаловал Джастин; Юго, наверное, тоже ждал его, но он не появился. Судья сел на свое место, и все совершилось очень быстро. Судья торопливо прочел несколько невразумительных фраз, посмотрел на Майка, но увидел, что к столу приближается Кэнкеннен в шубе, держа в руке шапку, и перевел взгляд на адвоката.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35
Чарли счел за благо отвернуться и глянуть на бутылки. Шериф начал, остальные поддержат. Рано или поздно все спохватятся.
— Пожалуйста, Чарли, стакан пива!
Одного Джастин таки добил! Чарли не раз видел, как люди годами платились за истории вроде той, в какую влип Майк. В лучшем случае ему придется убраться из города, и за ним всюду потянется полицейское досье.
— Будьте повнимательней, Чарли!
И эта гадина Уорд елейным голосом бросает такие слова в минуту, когда кровь ударила Чарли в голову и он сам готов натворить глупостей!
— Что с тобой? — удивился Кеннет.
— Ничего. Чуть не порезался, раскупоривая бутылку.
Всю ночь будет валить снег, а поутру обе женщины с изумлением увидят, что подстилка на топчане пуста — их могучий сожитель не ночевал дома. Полуголые дети и жарко дышащие козы будут слоняться по дому, но пройдет день, пройдет другой, а их никто не накормит.
Затем приедут на машине негодующие и сердобольные дамы-благотворительницы и отправят бессловесную девушку в исправительное заведение, детей — в какой-нибудь мрачный приют, а уж животных — один Бог знает куда.
Уорд добил-таки одного, самого слабого, самого уязвимого, кому завидовал, может быть, наиболее остро — у него была такая теплая берлога, такой раскатистый беззаботный смех!
Подвыпившие посетители бара неожиданно вспомнили, что они тоже граждане.
— Это должно было случиться!
— Удивительно, что не случилось раньше: ведь…
— Это действительно было чересчур!
— Неужели его жена не жаловалась?..
— Напротив! Обе ублажали друг друга, как послушницы в монастыре.
— Да брось ты, Саундерс!..
Штукатур — заслуженно или незаслуженно — слыл изрядным бабником.
— Сдается, ты сам скоро на богомолье в этот монастырь отправишься.
Радио негромко передавало рождественский гимн в исполнении ликующего детского хора; на углу Главной улицы от окон муниципалитета уходили последние зеваки, и снег медленно падал им на плечи.
Дверь за Майком захлопнулась: словно крупный хищник, на которого он так походил, Юго очутился за решеткой.
В баре итальянца человек в светло-синем костюме вытащил из жилетного кармана коробочку, достал пилюлю и положил на желтый от никотина язык.
Позже, забравшись в постель и задом оттолкнув Джулию к стене, Чарли проворчал:
— Он добился своего: Майка посадили.
Но она уже сладко спала и ничего не слышала.
Глава 8
В воскресенье утром Чарли позвонил Бобу Кэнкеннену, который, как каждый год, залег уже в постель на всю зиму, и в конце концов вырвал у него обещание явиться на следующее утро в окружной суд.
С первого тепла и до конца осени Боб заворачивал к Чарли в среднем три раза на дню, а иногда не вылезал из бара с утра до ночи. Особенно он любил, когда его принимали за хозяина, и охотно отвечал на телефонные звонки, сообщая котировку лошадей и принимая ставки.
Он был отпрыском самой старинной семьи в округе, и городской парк, в который со временем превратился ее сад, до сих пор называли парком Кэнкеннена. Он жил один под присмотром почтенной экономки, знавшей его еще мальчиком; дом его, насчитывавший самое меньшее дюжину комнат, был набит старинными вещами и совершенно запущен — Боб не давал себе труда привести его в порядок.
Трезвым Кэнкеннена видели редко. Пить он начинал с самого утра — еще лежа в постели, он, по его выражению, «прополаскивался». Употреблял Боб исключительно коньяк, притом определенной марки, которую благодаря ему можно было найти во всех барах округа. В иных ее даже называли «Кэнкеннен».
По профессии адвокат, практики он фактически не имел; одно время занялся политикой, был избран мэром, но скоро это ему опротивело, и он подал в отставку.
Высокий, дородный, с лицом, заросшим густой рыжей, коротко подстриженной бородой, он сильно смахивал на кабана. Ворча, кашляя, отхаркиваясь, рассказывал пронзительным голосом чудовищные вещи и обожал шокировать пуританскую часть населения, к которой принадлежала его родня.
— …Целых две? И у малышки тоже младенец? Ну и хват же этот твой Юго. Наши светские старухи изойдут слюной, как улитка слизью!
На этот крючок и подцепил его Чарли, хорошо изучивший Боба. Теперь все зависело от того, не переберет ли он вечером коньяку, что за погода будет утром в понедельник и какая книга окажется у него под рукой перед отходом ко сну.
Он ведь и на зимнюю спячку залегал для того, чтобы ему не мешали читать. Получал каталоги от всех бостонских издательств, считавших его своим лучшим клиентом, выписывал книги из Европы, и они валялись по всему дому на мебели и на полу: старой экономке запрещалось к ним прикасаться.
— Я жертва человеческого разума! — комически вздыхал он иногда.
В понедельник в семь утра Майка доставили из городского участка в тюрьму при окружном суде, заставили принять душ и переодели в арестантскую куртку и штаны из выцветшей коричневой ткани с аббревиатурой округа и номером.
В половине десятого два охранника надели на Юго наручники и в таком виде препроводили его в помещение мирового суда, где уже дожидалось человек десять задержанных за превышение скорости или вождение в нетрезвом состоянии.
Зал с выбеленными стенами, звездным флагом и отполированными временем скамьями чем-то напоминал школьный класс. Один глаз у Майка полностью заплыл, губы распухли. Увидев Чарли в обществе верзилы, исполненного, казалось, самых кровожадных намерений, Юго отвернулся; еще больше он растерялся, когда Чарли подсел к нему.
— Слушай внимательно, Майк: это очень важно. Когда спросят, есть ли у тебя адвокат, отвечай, что выбрал Боба Кэнкеннена. Впрочем, он сам все за тебя скажет.
Я с ним и пришел.
Юго сделал протестующий жест, он, без сомнения, дорого бы дал, чтобы никто, а уж Чарли — подавно, не видел его в таком плачевном состоянии.
— Насчет расходов не волнуйся. Кэнкеннен богат и денег с тебя не возьмет. Это друг. А теперь запоминай, что я скажу. Что бы ни делал этот человек — все тебе на пользу, ясно? Ты не знаешь законов, а он знает. Ты ведь не хочешь, чтобы Елицу держали в исправительном доме, пока ей не стукнет двадцать один, а твоего малыша сдали в приют?
Майк ничего толком не понимал, да и не пытался понять: его слишком пугали люди, сновавшие мимо него, а главное — маленькая приоткрытая дверь с надписью:
«Вход воспрещен».
— Ну ладно. Ни о чем не беспокойся. Только не мешай Бобу, и все будет хорошо.
Чарли опасался, как бы в суд не пожаловал Джастин; Юго, наверное, тоже ждал его, но он не появился. Судья сел на свое место, и все совершилось очень быстро. Судья торопливо прочел несколько невразумительных фраз, посмотрел на Майка, но увидел, что к столу приближается Кэнкеннен в шубе, держа в руке шапку, и перевел взгляд на адвоката.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35