Вокруг было темно. Он вдруг вспомнил, что находится в «Коммерческой гостинице» напротив вокзала, где устроился с сестрой на одну-две ночи. Они пообедали вдвоем в столовой с белыми столиками, где стоял огромный сервант красного дерева, торжественный, как большой орган. Он словно вновь видел накрахмаленные скатерти, официанток в черных платьях, белых фартуках и наколках, бутылки с красным вином и салфетки, веером поставленные в бокалы. Он вспомнил запахи, тиканье стенных часов в широком черном футляре, движение Корины, пудрившейся после еды.
— Я сейчас же ложусь, — объявил он. Было только половина девятого, но он мало спал в предыдущие ночи.
— Я тоже, — сказала сестра.
Впрочем, она взяла с собой газету на тот случай, если ей не удастся заснуть. В коридоре они пожелали друг другу спокойной ночи. Он уже улегся, когда Корина попыталась открыть его дверь.
— Что такое? Я закрыл на задвижку и уже лежу в постели.
— Ну, тогда ладно. А я хотела посмотреть, как ты устроился.
Засыпая, он смотрел на светлую полоску на той же стороне, откуда доносился шум. Он лежал в темноте. Он не протянул руку, чтобы достать до выключателя возле самой подушки. Он вспоминал. От комнаты сестры его отделяла перегородка. У нее был седьмой номер, у него — девятый. Он не замечал двери в смежную комнату, потому что она была замаскирована шкафом. Но только шкаф не доходил до пола. Между его ножками под дверью оставалась щель в добрых два сантиметра.
Хотя Ален слышал такое впервые, он понял, что означают эти размеренные движения, эти стоны, и покраснел пои мысли, что эти стоны, перемежавшиеся сдавленными всхлипываниями, испускает его сестра. Да, его родная сестра — в день похорон отца — открывала ему то, о чем он лишь смутно догадывался и к чему подсознательно всегда испытывал отвращение.
Наверняка потому, что его товарищи по школе говорили об этом так цинично и грязно? А может быть, потому, что женщины, окликавшие его в полумраке тускло освещенных улиц, как бы ненароком прижимались к нему, те женщины, которые были для него воплощением всего низкого и постыдного, тоже шептали ему непристойные слова, сопровождая их отталкивающими жестами.
Ален с радостью заткнул бы себе уши, но, как он ни старался закрыть голову подушкой, те же ритмичные движения преследовали его. Затем к ним присоединился мужской голос, стоны усиливались, перерастая в крики, потом внезапно наступила тишина.
Наконец в темной гулкой тишине раздался смех, негромкий, свежий, молодой смех, смех Корины.
— Умираю, — охнула она. — А ведь я совсем не хотела сегодня. Я кричала?
— Немножко, — самодовольно ответил Фабьен. Они не шевелились. Ален услышал бы самое легкое движение, так как до него отчетливо долетал даже любой незначительный шум. Сам того не желая, он представлял себе обоих и вдруг подумал, хватит ли у него смелости одеться и уйти отсюда куда глаза глядят и больше не возвращаться, так ненавистна была ему сцена, представшая перед его мысленным взором.
— Только бы Ален не услышал. Тут хирург сыронизировал:
— Полагаю, в его возрасте прекрасно знают, что это такое!
— Дай мне сигарету!
Только тогда Фабьен встал. Он прошел по комнате босиком. Ясно слышался характерный звук босых ног, шагавших по линолеуму. Затем — шорох зажигаемой спички.
— Тебе не холодно?
— Напротив. Мне кажется, здесь слишком жарко. Надо выключить радиатор прежде, чем я засну. Что до Алена…
— Он немного занудный. Почему он так упрямо решил остаться здесь? Что, он не мог поехать с матерью в Париж? Как раз когда пошло так хорошо, когда мы наконец могли бы жить спокойно.
— Он недолго будет нам надоедать, вот увидишь. Я его знаю. Я уверена, что, как только найдет работу, он захочет жить один.
— А пока?
— Ты будешь приходить ко мне в его отсутствие. Чтобы от него отделаться, стоит только послать его в кино. В этой квартире есть телефон?
— Я поставлю там телефон. Подумал и об этом. Снова молчание.
— Нет, не сейчас, Поль. Ты знаешь, какой трудный был у меня день!
— Все прошло хорошо?
— Более или менее.
— А как с драгоценностями?
— Я уверена, что они у мамы, но мне не удалось заставить ее в этом признаться.
— С ума сойти! Она не спрашивала тебя, что ты будешь делать?
— Почти не спрашивала. Она подозревает, но предпочитает не уточнять.
Ален не шевелился. Он напрягся, затаил дыхание, весь охваченный волнением. Когда они начали снова, он сжал кулаки, но не шелохнулся.
Уже давно он думал, вернее, чувствовал, что Корина была такая. Потому он и стеснялся, когда она ходила почти голая, иногда совершенно голая в его присутствии, и при виде ее полной, слишком соблазнительной плоти возникали мысли как раз о том, что происходило сейчас в соседней комнате.
Почему именно его сестра вела себя так? Может быть, таких, как она, много, думал Ален. Он не хотел этому верить. Это шло вразрез с его понятиями о жизни, о мужчинах и женщинах, об отношениях между людьми.
Неужели и его мать была такой же? Он вдруг об этом подумал. Он предпочел бы ответить: «Нет», он готов был все отдать, чтобы ответить «нет», но вспомнил услышанные им слова, историю ее первого замужества, потом второго.
Если ее застали на месте преступления, как утверждала Корина, значит, она потихоньку встречалась с Эженом Малу. В таком же о геле, как этот?
Он старался не думать, он не мог прогнать эти мысли. Он начал делить людей, которых знал, в особенности своих близких, на «тех, которые были такими», и на других.
Его отец, например? У него не было таких блестящих глаз, такой чувственной улыбки, как у Фабьена. Это был человек, который беспокоился только о своей работе.
Однако, когда Ален думал о его первой жене, об этой женщине, неожиданно возникшей из прошлого, ему пришлось переменить свои суждения.
Так, значит, его отец тоже? Так, значит, все? Нет, это невозможно. Это было слишком грязно. Это причиняло ему боль.
Когда его товарищи в коллеже с блестящими глазами, гаденькой улыбкой собирались, чтобы рассказывать друг другу подобные истории, он с отвращением отходил от них. Он недалек был от мысли, что таких вещей не существует, что они придумывают, что на самом деле это происходит не так.
И во г он обнаружил, что они не сочиняли, что это была правда, что этим занималась его сестра, а может быть, и мать, и тетя Жанна — почему бы и нет? — ведь в пятьдесят она продолжала употреблять косметику.
Ему хотелось скрыться куда-нибудь, побыть одному… Ну а Франсуа Фукре? Нет, тот был слишком чистый, слишком порядочный. Ален пойдет к нему как можно скорее. Но только раньше он найдет работу, потому что Фукре захочет помогать ему, а он решил во что бы то ни стало выпутаться сам.
Необходимо сейчас же найти работу. Он не будет ночевать у сестры, хотя она и приглашала его.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41