На лицо Алена словно упала тень, он на секунду закрыл глаза.
— Не забывай, с чего Эжен начал. Ты еще не знаешь, что такое чувство голода. Ты не оказывался ночью без сантима в кармане, когда нечем уплатить за ночлег и приходится спать на тротуаре. Тебе будут рассказывать трогательные истории на эту тему, но пишут их не те, кто через это прошел. Потому что такие люди живут только одной-единственной мыслью — голос его стал глухим — не падать больше так низко. Ведь если ты окажешься на самом деле внизу, никто не протянет тебе руку. Люди проходят сытые, хорошо одетые, с полными карманами денег, и ни один не подумает нагнуться к тебе.
Он замолчал. Ален тоже молчал. Потом он высморкался. Наконец несколько минут спустя Жозеф снова заговорил спокойным голосом:
— В то время в Париже были люди, которые наживали много денег, столько денег, что не знали, куда их тратить, и гордились тем, что проигрывали миллионы за один вечер в Довиле.
— Общество урбанизма? — спросил Ален, который прочел бумаги из зеленого чемодана.
— Давая взятки муниципальным советникам, лицам еще более высокопоставленным, жульничая на продажах с торгов по решению суда, они добились того, что им было поручено строительство не нескольких домов, а целых кварталов за счет муниципалитета Парижа. Я был тогда в Гаване. Не знаю, каким образом у твоего отца оказались в руках некоторые документы. Шумиха в прессе ничего бы не дала, или, вернее, ни одна газета не согласилась бы ее поднять. Ни один депутат не посмел бы пойти на скандал в палате. Потому что десятки из них получали… Спокойно, с бумагой в кармане, твой отец пошел просить в этом обществе место начальника рекламы. Не будь у него этой бумаги, ему расхохотались бы в лицо. Но бумага у него была. Он небрежно положил копию на письменный стол. Его поняли, и он получил это место. Так он в первый раз заработал деньги, которые помогли ему организовать дело в Бордо.
— Понимаю.
— Другие, которые начинали, как он, поднялись гораздо выше. Первый муж твоей матери уже занимал пост министра и, вероятно, будет им еще раз.
— Разве вы не были анархистами?
— Как ни странно может показаться то, что я скажу тебе сейчас, но это правда: я и поныне анархист, а твой отец всегда оставался им. Только я не могу это объяснить. Это что-то такое, что существует внутри нас и не может измениться. Над нами легко смеяться, легко сказать: «Как только у них будет полное брюхо и счет в банке, они станут такими же, как буржуа, а то и хуже». Но это не так, Ален. И доказательством служит то, что твой отец мертв и в понедельник продадут с аукциона его дом и мебель, в то время как граф д'Эстье продолжает обогащаться.
В ушах Алена по-прежнему слышались два голоса. Голос Корины, резкий, порывистый, то дышащий страстью, то прерываемый взрывами ненависти, и голос Бурга, монотонный и спокойный, словно вода в реке.
Кроме того, были письма, и одно из них от Общества урбанизма, которое Ален знал наизусть и которое все еще заставляло его краснеть.
«Дорогой друг!
Я получил Ваши последние письма и телеграммы. Я не ответил на них сразу, потому что был в отпуске. Я прекрасно понимаю Ваши теперешние неприятности, но жалею, что не могу еще раз помочь Вам их преодолеть.
Что касается дела, о котором Вы мне напоминаете, то разрешите сказать Вам, что с тех пор прошло уже несколько лет, и смешно было бы снова вытаскивать его на свет Божий. Председатель нашего административного совета месье Б, решил даже передать в суд все, что могло иметь отношение к операциям, осуществленным предыдущим административным советом.
Надеюсь, что Вы найдете другие средства уладить Ваши неприятности, и прошу Вас верить, дорогой друг…»
Был ли это пинок в зад, о котором говорила Корина? Нанес ли его Эжену Малу автор этого письма?
— Есть люди, которые просто любят деньги, и есть другие: они любят деньги не ради них самих, — медленно продолжал Бург. — Эжен настолько мало любил их, что выбрасывал из окон и из дверей, отдавал первому встречному — иногда это было даже смешно. Спроси у Франсуа Фукре, спроси у дочери почтовой служащей, которую он посылал в Швейцарию в течение четырех лет…
Вспомнив, что говорила Корина, Ален чуть не спросил: «Она была его любовницей?»
Такая реплика здесь не подошла бы. На берегу реки, где трепетал маленький красный поплавок, те же слова, в устах Корины такие грязные и унизительные, становились чистыми.
— Можно найти сотню других, которые обязаны ему тем же, потому что он неспособен был отказать человеку в просьбе помочь ему, если это было в его возможностях. Он хотел, чтобы все были счастливы, кроме негодяев, подлецов…
Одним словом, других! Да, Ален начинал понимать, обводить этих «других» более точными контурами.
— Он больше не хотел быть бедным. Он не хотел вести растительное существование среди посредственных людей. Ведь он вышел из слишком низкой среды, а правда может быть в том, что, чем ниже ты начинаешь, тем выше обязан подняться. Во что бы то ни стало. Послушай, я думаю, что жизнь своего отца, хижину у края карьера и жареных ворон он предпочел бы существованию твоего брата Эдгара. Ему нужно было все или ничего именно потому, что он был Эжен Малу. Ему нужен был Малувиль и поставленная там в честь него статуя. Ему нужно было, чтобы за его столом сидели люди, которых обслуживал бы его метрдотель, которые никогда бы не подумали, что человек, равный им, мог быть сыном юродивой. Ему нужно было изо всех сил подниматься выше и выше. В конечном счете он делал усилие ради самого усилия. Вот почему я сказал тебе, что Эжен был человек. Даже если бы ему предсказали, что он закончит жизнь таким жалким образом, он старался бы не меньше, потому что для него это было необходимостью. Он был совсем один. Он верил только в себя и никогда не мог ни на кого опереться. Ни на кого. Он тащил на себе весь ваш дом. Каждый день нужно было добывать деньги для твоей матери, для сестры, для слуг. Эти деньги он добывал в течение долгих лет, он, этот маленький Малу, у которого даже не было метрики. Никто не давал ему денег даром, не правда ли? Деньги нелегко выходят из карманов, еще труднее из сейфов тех, у кого их много. Таким надо обещать еще больше. А Эжен умел обещать. Из нас двоих ему удавалось продать больше «Индийского чая», и я видел, как он продал шесть пачек старому священнику, болевшему геморроем, что не помешало Эжену всучить чай и его служанке, страдавшей сенной лихорадкой.
Улыбнулся ли Ален? Его лицо было спокойным. Он переменил позу, сел поудобнее. Как ребенок, которому рассказывают интересную историю, ему хотелось сказать: «Рассказывайте дальше!»
Они были очень далеко от всякого жилья, не в четырех стенах, как во время разговора с Кориной. Они были рядом с рекой и камышами, с огромными деревьями, которым зима придала более резкие очертания, а рядом прыгали птицы по замершим листьям, рыжеватым слоем покрывавшим землю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41