В восемьдесят шестом (ну наконец-то!) познакомился с КГБ. Мимо их внимания не прошел мой интерес к новейшим психотропным препаратам и сильнейшим биологическим ядам — токсинам. Эта область, с позволения сказать, фармацевтики всегда считалась прерогативой спецслужб. Собственно, поначалу они надеялись, что я буду на них работать. Потом поняли, что впрямую этот номер не пройдет, и начали меня пасти. В загранпоездках предлагали выполнять отдельные деликатные поручения, лабораторию нашу взяли под опеку, ну а когда возник Советско-американский фармацевтический центр, понятное дело, там было полно агентуры с обеих сторон.
Еще интереснее другое. В Америке лихие профессионалы из Моссада пытались меня вербовать, как это у них называется, «под чужим флагом» — под видом ЦРУ. Как бывший сионист я очень быстро их раскусил и вежливо отказался, но вот идея с ЦРУ вдруг увлекла меня и во вторую свою поездку в Штаты я сам пошел на контакт — «под флагом» деликатных поручений КГБ. Конечно, не тогда я стал их агентом — так быстро дела не делаются, но это был пробный шар, и, как выяснилось, очень важный для дальнейшего.
Примерно через год после попытки стать цэрушником я стал Посвященным. По тривиальной схеме: семеро, собравшись вместе в Особый день, узнали мое имя. И обалдели. Тридцать пять, почти тридцать шесть лет. Типичный случай запоздавшего, позднеобращенного, да еще членкор АН СССР, химик-медик-фармацевт шизанутый. По-моему, они элементарно опасались меня. Явились не полным составом, только две девушки и парень, причем все трое евреи. Я начал хохотать: за кого же они меня считали? А может, просто время было такое? Действительно, нередко оказывалось: евреи только друг другу и могли довериться.
Мне вполне хватило тех троих, чтобы понять все. Они стали для меня достаточными окошечками в космос. И собственное Знание вошло в мозг быстро и легко.
А потом началось самое интересное.
С некоторым удивлением я выяснил для себя, что позднеобращенные не задерживаются, как правило, в этом мире, то есть на Первом уровне бытия. «Как правило — хорошее горбачевское словечко, — отметил я про себя и подумал злорадно: — Шиш вам, ребята». Я собирался жить долго, очень долго и именно здесь, на Земле.
Мы просидели с ними за разговором целую ночь. Они курили, и сначала я просил выходить на лестницу, потом — выдыхать дым в окошко, потом перестал обращать внимание и наконец не заметил, как закурил сам, — это при моей-то астме! В общем, под утро никакой астмы уже не было.
Так начинались чудеса.
Но я-то уже понял, что никаких чудес тут нет. В философском смысле чудес вообще на свете не бывает. Все объяснимо. А я просто слишком давно готовился к приему новой информации, я сам был открыт — закрытой оставалась дверь туда. Эти трое — я даже не спросил имен — принесли мне ключик. И Знания, принадлежащие Второму уровню бытия, потекли в распахнутый проем свободным потоком. Они исправно заполняли все те пустоты, которые накопились в моем образовании за долгие годы.
Обычный Посвященный получает сугубо компактное Знание, необходимое ему для понимания сути происходящего. И все. Далее — по вкусу. Хочешь — учись у Владыки, хочешь — сам разбирайся, хочешь — вообще ничего не делай.
Владыка получает разом весь объем знаний, предписанных Демиургом.
Избранный Владыка вообще становится Избранным лишь на следующем уровне бытия. Там он получает доступ к Тайному Знанию, к запретной части Канонических Текстов, и, постигнув высшие истины, решает сам, двигаться ли ему дальше.
Я оказался ни тем, ни другим и ни третьим. Как потом объяснил мне Шагор, я — Избранный не-Владыка. Первый и последний в истории. Я решительно не собирался никого ни во что посвящать, ни с маленькой буквы, ни с большой. Я строго по Третьей заповеди («Умножай знание в себе, а не в других») вознамерился учить только себя. Вот тогда-то и обнаружились мои уникальные возможности. Я мог «качать» со Второго, а как позднее оказалось — и с более высоких уровней любую информацию о Вселенной, и не Демиург, а я сам выбирал, что именно запросить для осмысления или практического использования.
Первые, самые необходимые порции знаний я перекачал подсознательно. Уже в ночь Посвящения я научил свой собственный организм руководить протекающими в нем процессами. Я победил не только астму, но и все прочие свои болячки. Отсюда и родилась идея лекарственных препаратов принципиально иного типа. Но только теперь я уже не торопился. Торопиться было нельзя надлежало все хорошенько продумать.
В стране-то назревала революция. Мир снова балансировал на краю гибели — на краю срыва в эпоху непредсказуемых бурь и грандиозных перемен. Этот процесс не хотелось спугнуть, в него надо было органично влиться. А тут еще и между Посвященными началось черт знает что, ну прямо дурдом во время грозы: один плачет, другой поет, третий на стенку лезет. Владыка Урус сбежал в Америку. Не ожидал от него. И другие не ожидали. Было тревожно: не от страха же, в самом деле, он убегал. Такие люди не ведают страха. И Комитет почуял неладное, они лихорадочно спешили использовать последний шанс, выпадавший им, и по-крупному наезжали на Белую Конфессию, Черная же Конфессия, о которой в КГБ, кажется, и не догадывались, пыталась этот процесс контролировать.
Наконец, доходили слухи о появлении абсолютно неординарных экземпляров Посвященных. Честно скажу, значимость всего, что происходило с Давидом и Анной, я в ту пору недооценил. Да и кто бы мог оценить?
Пятое управление, их хваленый спецотдел и лично товарищ Наст прохлопали мою «посвященность». Очевидно, потому, что я у них в конторе совершенно по другому ведомству проходил — конкретно во Втором главке вели разработку Шумахера как агента ЦРУ. И, признаюсь, вели грамотно. Если б не путч, если б не Давид, если б не Глотков со всем своим ГРУ и шарками в придачу, дело могло бы закончиться трагически. Для меня. Но при этом вся земная цивилизация повернула бы в другую сторону. Я не преувеличиваю.
Понимаете, рецептура всех моих препаратов, включая хэдейкин, была готова уже к девяносто третьему году, но я еще четыре, даже почти пять лет посвятил оценке возможных последствий того, что задумал. Нет, я не спрашивал об этом Шагора, хотя уже знал, что могу пообщаться с ним на Земле. Я чувствовал: это было бы нарушением правил игры, установленных кем-то. Может быть, им, Демиургом, может быть, мною самим, а может, и кем-то третьим.
И уж тем более казалось недопустимым советоваться с людьми. Это было не на уровне логики — скорее интуиция подсказывала: я не должен раньше времени преступать Третью заповедь. Я хотел нарушить ее лишь однажды.
Прежде чем окончательно поставить точку в технологии синтеза хэдейкина, я прокрутил в голове и в компьютере десятки различных вариантов воздействия и распространения нового препарата.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114