— Совершенно верно, ваша честь, правильное и здравое суждение. Но в этом человеке, если вообще это был человек, было что-то такое, отчего я не мог смотреть на него без содрогания. А часовые в зале сами признались, что со страху чуть не проглотили пули, которыми собирались зарядить свои карабины и мушкеты. Даже волкодавы и гончие (а это ведь самые свирепые собаки) отпрянули от незнакомца, забились по углам и принялись тихо и жалобно скулить и повизгивать. Незнакомец прошел на середину зала; тут он тоже выглядел совсем как обыкновенный человек, только одет был как-то необычно: под плащом — черный бархатный камзол с алыми шелковыми прорезями, в ухе серьга, на башмаках — большие розетки, а в руке платок, который он время от времени прикладывал к левому боку.
Отважный Уайлдрейк придвинулся к Эверарду и зашептал дрожащим от страха голосом:
— Милосердный боже, уж не несчастный ли это актер Дик Робинсон? Костюм точно такой, как я видел, когда он играл Филастра, мы еще после представления весело попировали в таверне «Русалка».
Порезвились мы с ним вдоволь! Помню все его веселые проделки! Он служил в армии Карла, нашего покойного государя, в полку у Моэна; слышал я, что собачий сын мясник застрелил его, когда он сдался в плен после сражения при Нейзби.
— Тише! Я тоже слыхал про это злодеяние, — прервал Эверард. — Ради бога, выслушай его до конца. Так этот человек заговорил с тобой, мой друг?
— Да, сэр, и приятным голосом, только выговор был какой-то странный, да еще казалось, что он привык говорить на суде или в церкви, а не разговаривать, как все люди. Он пожелал видеть генерал-майора Гаррисона.
— Вот как! Ну, а ты что? — воскликнул Эверард, тоже зараженный суеверием того времени. — Ты что сделал?
— Я поднялся в гостиную и доложил, что какой-то человек спрашивает генерала. Тот, когда услыхал, уставился на меня и потребовал подробно описать его внешность. Но только я дошел до серьги в ухе, как он закричал: «Поди скажи ему, что я не желаю с ним говорить. Скажи, что я его презираю, что я поборю его в великой битве в долине Армагеддонской, когда по гласу ангела все птицы небесные слетятся и насытятся кровью и командира и солдата, и коня и всадника. Скажи этому дьяволу, что в моей власти отложить наш поединок до дня великой битвы и что в тот страшный час он опять встретится с Гаррисоном».
Я вернулся с этим ответом к незнакомцу, н па лице его появилась такая дьявольская усмешка, какую редко увидишь у смертного. «Вернись, говорит, к нему и скажи что настал мой час, и если он немедленно не спустится, я сам к нему поднимусь. Скажи, что я приказываю ему спуститься сюда, а для подкрепления приказа добавь, что в сражении при Нейзби он сделал свое дело добросовестно».
— Слыхал я, — прошептал Уайлдрейк — его все больше и больше охватывал суеверный ужас, — что эти самые богохульные слова произнес Гаррисон, когда застрелил моего бедного друга Дика.
— Что же было потом? — спросил Эверард. — Да смотри, говори только правду.
— Я путаюсь, как звонарь, когда он толкует священное писание, потому что и сам не пойму, в чем дело, — ответил индепендент, — да и рассказывать-то, по правде говоря, осталось не много. Тут увидел я, что генерал сошел вниз, лицо у него было бледное, но решительное. Заметив незнакомца, он замедлил шаг, а тот сделал ему знак следовать за собой и вышел за дверь. Мой достойный господин хотел было пойти за ним, но опять остановился; тогда незнакомец — не знаю, человек это был или нечистый дух, — вернулся обратно и сказал: «Покорись своей участи!
Лесной болотистой тропой
Твоя судьба — идти за мной:
За мной, когда светит сквозь тучи луна,
За мной, когда ночь холодна и мрачна,
За мной, приятель, следом иди,
Тебя заклинаю раной в груди,
Последним словом в последний миг,
Когда я спал и в меня проник
Клинка твоего безжалостный клык».
После этого он вышел, а мой господин последовал за ним прямо в лес… Я тоже пошел, только держался на расстоянии, но когда добрался досюда, хозяин был один, он вел себя так же, как и сейчас.
— У тебя замечательная память, приятель, — холодно сказал полковник, — ты даже стихи с первого раза запомнил; роль-то твоя, видно, заранее выучена.
— Какое там с первого раза, помилуйте, достойный сэр! — воскликнул индепендент. — Эти стихи не сходят с уст моего злосчастного господина, особенно когда ему не везет в борьбе с сатаной, а это иногда случается. Но слышал я их впервые от другого человека. По правде говоря, мне и раньше казалось, что господин мой всегда повторяет эти стихи без большого удовольствия, а скорее как школьник отвечает урок: они у него не от сердца шли, как сказано в псалтыри.
— Странно, — заметил Эверард, — мне приходилось слышать и читать, что дух убитого имеет таинственную власть над убийцей, но меня удивляет то, что люди так настаивают на этом. Что с тобой, Роджер Уайлдрейк? Что ты так перепугался, приятель? Почему ты сорвался с места?
— Перепугался? Я не перепугался… Во мне кипит ненависть, лютая ненависть! Ведь передо мной убийца несчастного Дика! Погляди, он встал в позицию!
Погоди-ка, мясник, сукин сын, в противнике нужды не будет!
Прежде чем его успели остановить, Уайлдрейк скинул плащ, выхватил шпагу, одним прыжком очутился возле Гаррисона и скрестил с ним клинки; Гаррисон уже стоял со шпагой наголо, как бы в ожидании противника, поэтому нападение не застало его врасплох — в тот миг, когда зазвенели клинки, он вскричал:
— Ага, вот ты где! Ты опять явился в человеческом образе! Добро пожаловать! Добро пожаловать!
Меч господа и Гедеона да поразит тебя!
— Разнять их! Разнять! — закричал Эверард.
Оправившись от изумления, они с Томкинсом бросились вперед. Эверард схватил роялиста и оттащил его, а Томкинсу с трудом удалось вырвать шпагу у Гаррисона, который кричал:
— Ага! Двое на одного! Двое на одного! Вот как дерутся дьяволы!
Уайлдрейк тоже разразился страшными проклятиями.
— Маркем! — кричал он. — Ты одним махом истребил во мне благодарность… Она улетучилась… Забыта… Черт меня возьми!
— Ты уже прекрасно доказал мне свою благодарность, — сказал Эверард, — неизвестно, как на это дело посмотрят. Кто будет за него в ответе?
— Пусть я отвечу за все жизнью своею! — вскричал Уайлдрейк.
— Ладно, помалкивайте уж, — вмешался Томкинс, — а я все устрою. Достойный генерал никогда и не узнает, что дрался с обыкновенным смертным, так я поверну дело. Только пусть этот моавитянин вложит шпагу в ножны и утихомирится.
— Ну-ка, Уайлдрейк, убери шпагу, — приказал Эверард, — иначе, клянусь жизнью, тебе придется направить ее на меня.
— Ну, клянусь святым Георгием, я еще не рехнулся. Но с ним мы сразимся в другой раз!
— В другой раз! — вскричал Гаррисон, все еще не спуская глаз с того места, где он встретил такое яростное сопротивление.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156