6

- Не избавляйся от лукавого и ты, Эдик, - посоветовал Чарли мне. -
Ведь лукавый - кто? Вовсе иное, чем он виделся предку. Я тебе это
быстренько разъясню...
- Не старайся, - сказал я. - У меня дела поважней выслушивания твоей
трепотни. Будет что серьезное, вызывай. Софизмы я способен слушать только
в столовой, там они вроде перца к еде.
Я ушел к себе. Чарли еще был в возбуждении от разговора с Роем, ему
надо было остыть в одиночестве. Он мыслил всегда ясно, был, я неоднократно
поминал это, превосходным логиком, но сейчас его глаза застил туман удачи.
Он вообразил себе, что все заканчивается на успешном разговоре, больше от
Роя неприятностей не ждать. И странная просьба к Жанне - очаровать
посланца Земли - виделась ему точкой, завершающей итог: Рою будет еще и
приятно, в угоду нашей уранийской красавице, сделать то, что он и без нее
- и, возможно, без приязни - неизбежно сделать должен. Свою часть проблемы
Чарли понимал превосходно. Он не понимал одного: то была лишь часть
проблемы, а не вся она!
Возвратившись к себе, я проверил процесс и присел на подоконник.
Наступал вечер, Мардека закатывалась, на сумрачном, зеленоватом - такова
его обычная окраска - небе горели костры трех облачков: впечатляющая
картина, покажись она мне до катастрофы, я бы не отрывал от нее глаз. Все
бы во мне волновалось, все бы во мне ликовало от того, что так прекрасен
мир, в котором довелось жить. Я безучастно наблюдал, как разгорались и
гасли золотые и красные пламена заката, повода для ликований не было.
"Есть ли еще время?" - допрашивал я себя. И не находил ответа. Ответ мог
дать только Рой Васильев. Он был далеко, в гостинице, он странно,
угрожающе странно держался сегодня со мной.
Я вспоминал его слова, вспоминал, как он сидел, покачивая ногой,
закинутой на ногу, с какой почти равнодушной заинтересованностью слушал.
Дикое сочетание: "равнодушие" и "заинтересованность", в стиле острот
Чарли, но более точной формулы я найти не мог. И снова, без автоматических
фиксаторов пси-поля, ощущал, как все напряглось в нем, когда он бросил на
меня быстрый взгляд. Чем я поразил его? Чем возбудил внимание? Тем, что
молчал? Чарли часто говорит: молчание - красноречивый сигнал несогласия,
категорическое оповещение о протесте. Рой не мог заподозрить во мне
несогласие, тем более - протест. Все, что излагал сегодня Чарли, было
азбучно истинно, я готов подписаться под каждым его словом. Или Рой
почувствовал, что я мог бы чем-то дополнить рассказ Чарли, но не захотел?
Что из этого воспоследует? Будет ли время завершить так лихорадочно
ускоряемый и так не поддающийся ускорению процесс? Вопрос элементарно
прост, но простого ответа не было...
Я снова достал заветный альбом Павла, снова всматривался в портреты
Жанны. Все сходилось: она теперь была иной, чем на последних снимках, она
была много красивей, много моложе. Я закрыл глаза, Жанна предстала передо
мной такой, какой появилась сегодня у Чарли на экране. "Нет, - сказал я
себе, - это же девчонка, как в студенческие годы, в ней вытравлены все
следы трагедии с Павлом, даже печать, наложенная тремя годами труда на
Урании, двумя годами сумасбродной, сжигающей их обоих любви, - даже этого
не видно". Я задал компьютеру все ту же, изо дня в день повторяемую
программу анализа ее пси-поля. Компьютер выдал на экране данные, которых я
с таким беспокойством ожидал: инерция скорби преодолена, психика Жанны
приходит в соответствие с физическим состоянием ее организма, она
полностью - душой и телом - оправилась от несчастья. В моем сознании
зазвучал голос Жанны, голос смеялся: "В старину молили господа: избави
меня от лукавого!" Ее уже не нужно было упрашивать не избавляться от
лукавого, в ней возродились все женские инстинкты, все жизненные интересы.
Все сходилось, все страшно сходилось в одном беспощадном фокусе. Времени
могло не хватить.
"Она должна тебя возненавидеть, Эдуард, - сказал я себе то, о чем
думал уже давно, к чему псе больше склонялся, как к неизбежности. -
Страстно, самозабвенно, безмерно возненавидеть. Иного выхода нет".
Я соскочил с подоконника и заметался по лаборатории. Меня захлестнуло
отчаяние. Дело не в том, что я отказывался от мысли завоевать любовь
Жанны. От надежды быть ею любимым я отказался, когда она влюбилась в
Павла. И трагедии из ее равнодушия к себе не вообразил. Жанна выбрала
достойнейшего, нельзя было в том усомниться. Стоило мне и Павлу подойти
вместе к зеркалу, стоило увидеть нас за расчетами, у компьютеров, которым
мы задавали программу поиска, и сразу становилось очевидным, кто орел, а
кто кукушка. Даже Чарли временами говорил: "Ты подобрал себе удивительного
помощника, Эдик: красивого, умного, талантливого, работоспособного. Тебе
повезло, что в наше время не носят поясов, он заткнул бы тебя за пояс. В
старину, я слышал, подобные странные операции совершались часто". Эмоции
командуют мною редко, страсти во мне не горят, а тлеют. Я не
сентиментален, не романтик, не сумасброд, не себялюб, не карьерист - к
очень многим человеческим особенностям, анализируя меня, надо прилагать
это существенное уточнение "не". И мне, по-честному, все одно мало радости
- равнодушна ли Жанна или ненавидит меня. Она меня не любит - это
единственно важное, все остальное почти одинаково, так мне воображалось. А
любовь Жанны я не завоевал, когда Павел жил, не завоюю и после его гибели
и пытаться не буду. И отчаяние шло не от того, что Жанна возненавидит
меня. Суть была в другом: я не хотел умирать.
Желание жить - вот единственная жгучая страсть моей души. Все люди
хотят жить, инстинкт существования внедрен в каждого. Никто в здоровом
состоянии не жаждет смерти, это естественно. Но я настаиваю, что этот
инстинкт во мне особенно силен. Жажда существования для меня - жажда
всесуществования. Безразлично как жить, только бы жить, жить, жить! Не
знаю, почему я родился, именно я, такой внешне тихий, такой некрасивый -
"рот по фазе не совпадает с носом", как справедливо указывает Чарли, не
знаю, есть ли особая цель, высокая или глумливая, в том, что меня вызвали
из несуществования к бытию, но я бесконечно благодарен, что это
совершилось. Древний поэт как-то скорбно допытывался: "Кто меня враждебной
властью из ничтожества воззвал?" Могу понять его, вполне могу, но скажу:
благословенно то, что одарило меня существованием. Ибо жить - величайшее
блаженство! Видеть мир в его буйстве и тишине, в его пылающих красках и
сумрачных полутонах, ежечасно, ежеминутно, сиюмгновенно и вечно ощущать
себя частицей этого великолепного мира, любоваться им, погружаться в него,
все познавать и познавать, и снова, и снова всеполно - жалкая частица
Вселенной - ощущать себя всей Вселенной!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30