Потому что возможны всякие столкновения.
626
Когда достиг слух, что везде по ротам, по батареям надо выбирать комитеты, хотя ещё и не известно, для чего, три старших фейерверкера в батарее – старший орудийный, старший разведчик и старший телефонист, сговорились, что они и составят батарейный комитет. Шли доложиться о том капитану Клементьеву, по пути встретили подпоручика Гулая, сказали ему. Гулая уважали за суровость обращения и простоту происхождения, он был свой.
– Здорово придумано! – гулко отозвался подпоручик. Жёсткий взгляд его не сразу выдавал насмешку, бывает и задумаешься – что он? – Значит, комитет будет чисто фейерверкский? Правильно! Звание немалое. Сам император Пётр Великий дослужился только до бомбардир-ефрейтора.
– А что? – не понимали.
– А если канониры – свой комитет захотят?
– Так зачем же?… Лучше нас рази рассудят?
– Мы везде бегаем-хлопочем, а править другие будут?
– Правильно! – ещё гулче захохотал Гулай. – Так и вы лучше офицеров не рассудите, а вот же выбирают! Не-ет, братцы, не миновать вам теперь толковать с номерами, с ездовыми, с ними вместе составить списки, кого намечаете, – а потом на общем собрании голосовать, да ещё запротоколировать.
– Запрото…?
– Что-т шибко долго, господин поручик, всех обходить да со всеми говорить. А коли на собрании схотят совсем других, а не нас?
– Ну что ж, – посмеивался Гулай, – они и будут. Это вам – демократия, а как вы думали?
Что-то им потом и капитан сказал, не одобрил, дело захрясло. Никого они не обходили, и собрания не созывали.
А создались комитеты иначе: приехали чужие неизвестные люди и стали проводить собрания – в дивизии, в Солигаличском и Окском полках, в артиллерийской бригаде – и везде выбирали комитеты. А сегодня с утра приехал и к ним в батарею какой-то молодой, белокожий, с рыхлой ряжкой, не нашего цвета сизая шинель новонадёванная, а на плечах отстежные хлястики из серебряной рогожки с малиновым просветом, завроде наших погонов, не разберёшь, кто ж он по чину, а по возрасту решили – прапорщик. Одно видать: по земле ему ползать не выпадало. А с ним – унтер из Окского полка, но тот в стороне держался, как провожатый. И вот на позиции близ орудий собрали всех номеров, всех разведчиков, всех ездовых, кроме дневальных при лошадях, и сколько-то из батарейного резерва. Помещения тут никакого нет, но стоял мягкий серый день без оттепели – и все расположились прямо на позиции за пушками, подмостясь кто охапкой хвороста, кто колодой, кто на пенёк, а те на хоботах орудий, на отсошниках, как и подпоручик Гулай. А ещё был тут, из деревни, колченогий шаткий столик и три табуретки, поставили и их.
Приехавший сразу занял главное среднее место за столом, и грамотного телефониста посадил рядом записывать, – а третья табуретка так никому и не понадобилась, её потом перенесли капитану, который подошёл с опозданием.
Чудной прапорщик заложил руку за борт шинели и чудно поклонился вправо и влево. (Солдаты оглядывались по-за собой: кому это он поклоны бьёт?) Объявил, что сделает «внеочередной доклад по текущему моменту». (Вылупились.)
И – уверенно понёс, с удовольствием, смачно выговаривая и себя слушая. Чего-то мелькало: «вековой деспотизм… развратный проходимец Распутин вместе с царицей немкой правили Россией… Николая предупреждали, что народ ропщет, но он не слушался советов… на подвигах сотен борцов от декабристов до наших дней… звезда свободы… творчество солдатских масс…»
А дальше Гулай стал замечать у этого земгусара в терминологии признаки социологии и даже чуть не философии – и догадался: этот – из публики, отрепетированной в социал-демократических кружках, а то из тех провинциальных юных интеллигентов, какие читают гимназисткам лекции по философии, чтобы верней уложить по выбору в постель, в Харькове знал Гулай такого Межлаука.
Солдаты слушали смирно, хотя с глазами стеклянистыми. Прапорщик понёс и дальше – «история всех революций показывает… миражи оптимизма… преодолеть негативность организации», – вдруг кто-то из батарейцев сзади звучно приговорил:
– Зюньзя!
– и передался, перекатился смешок. Прапорщик не понял, не заметил, а солдаты стали шевелиться, доставать кисеты, скручивать газетные махорочные цыгарки. И задымило по всему расположению, а кто от дыма отмахивался – казалось: от докладчика.
А Зюньзя не заметил бесповоротного – и ещё разгорячался, уже и с жестами, да вольно было речь держать – ни обстрелу, ни ветру, ни снегу, ни холоду, – то ли ждал сопротивления от здешних офицеров, косо поглядывал в их сторону. Но унизительно было бы Косте Гулаю тратить свою превосходную философскую диалектику на этого мордатенького поросёнка.
Секретарь сидел над чистым листом, не понимая, что ему писать.
Капитан Клементьев и не смотрел на Зюньзю, а куда-то поверх стволов, будто обдумывал стрельбу. Несмотря на то, что он молод, в привычках у него что-то немолодое. Командира же батареи не было.
Наконец Зюньзя заметил, что его вовсе не слушают, и покинул свою фразеологию, стал подделываться под лубочный стиль, ища сочувствия в солдатских лицах: «совсем невтерпёж, невмоготу стало жить бедному люду… царские холопы… полиция грабила живого и мёртвого… начальство только и делало, что запрещало жить своим умом…»
Думали – все выборы будут двадцать минут, не рассчитали: время-то близилось к обеду. Народ забеспокоился, закашлялся, больше зашевелился. Наводчик 2-го орудия хозяйственный Прищенко не выдержал и высоко поднял руку, будь что будет.
Зюньзя заметил:
– Вам, товарищ, что? Отойти? Пожалуйста, разрешения не надо.
Прищенко слез с лафета, переминаясь:
– Да нет, господин прапорщик. Чего ж впорожную вола гонять? Вот-вот куфня приедет.
Зюньзя обиделся на грубость:
– Как же так, товарищи? Я вам – момент объяснял, а теперь должен объяснить о взаимоотношении с офицерами и о роли комитетов.
– Так вы, товарищ господин, и сказывали бы с конца, а то куфня приедет.
– Чего тары-бары размолачивать! – резким дерзким голосом закричал сзади Евграфов. – Давайте выборы!
Высокий страшноватый Хомутов высморкал на снег одну ноздрю, другую, обтёр нос рукавом шинели и с пучка хвороста у грозил:
– Немец молчить-молчить, а как бухнет раз-другой, тут нас всех и потрафит.
Улыбка презрения прошла по мясистеньким губам приезжего прапорщика. Он посмотрел на них светлыми глазами:
– Так как же мне, товарищи, с вами говорить? – и на беду опёрся о стол, а тот шатнулся, и секретарь подхватил прапорщика под локоть. И ещё менее уверенно: – Я – не знаю.
– Ну а не знаешь – не берись! – резко опять крикнул Евграфов сзади.
Кто-то застыдился, смягчил:
– Господин прапорщик, да ты нас не слушай. Средь нас такого наскажут – на плечах не унесёшь и на возу не утянешь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267 268 269 270 271 272 273 274 275 276 277 278 279 280 281 282 283 284 285 286 287 288 289 290 291 292 293 294 295 296 297 298 299 300 301 302 303 304 305 306 307 308 309 310 311 312 313
626
Когда достиг слух, что везде по ротам, по батареям надо выбирать комитеты, хотя ещё и не известно, для чего, три старших фейерверкера в батарее – старший орудийный, старший разведчик и старший телефонист, сговорились, что они и составят батарейный комитет. Шли доложиться о том капитану Клементьеву, по пути встретили подпоручика Гулая, сказали ему. Гулая уважали за суровость обращения и простоту происхождения, он был свой.
– Здорово придумано! – гулко отозвался подпоручик. Жёсткий взгляд его не сразу выдавал насмешку, бывает и задумаешься – что он? – Значит, комитет будет чисто фейерверкский? Правильно! Звание немалое. Сам император Пётр Великий дослужился только до бомбардир-ефрейтора.
– А что? – не понимали.
– А если канониры – свой комитет захотят?
– Так зачем же?… Лучше нас рази рассудят?
– Мы везде бегаем-хлопочем, а править другие будут?
– Правильно! – ещё гулче захохотал Гулай. – Так и вы лучше офицеров не рассудите, а вот же выбирают! Не-ет, братцы, не миновать вам теперь толковать с номерами, с ездовыми, с ними вместе составить списки, кого намечаете, – а потом на общем собрании голосовать, да ещё запротоколировать.
– Запрото…?
– Что-т шибко долго, господин поручик, всех обходить да со всеми говорить. А коли на собрании схотят совсем других, а не нас?
– Ну что ж, – посмеивался Гулай, – они и будут. Это вам – демократия, а как вы думали?
Что-то им потом и капитан сказал, не одобрил, дело захрясло. Никого они не обходили, и собрания не созывали.
А создались комитеты иначе: приехали чужие неизвестные люди и стали проводить собрания – в дивизии, в Солигаличском и Окском полках, в артиллерийской бригаде – и везде выбирали комитеты. А сегодня с утра приехал и к ним в батарею какой-то молодой, белокожий, с рыхлой ряжкой, не нашего цвета сизая шинель новонадёванная, а на плечах отстежные хлястики из серебряной рогожки с малиновым просветом, завроде наших погонов, не разберёшь, кто ж он по чину, а по возрасту решили – прапорщик. Одно видать: по земле ему ползать не выпадало. А с ним – унтер из Окского полка, но тот в стороне держался, как провожатый. И вот на позиции близ орудий собрали всех номеров, всех разведчиков, всех ездовых, кроме дневальных при лошадях, и сколько-то из батарейного резерва. Помещения тут никакого нет, но стоял мягкий серый день без оттепели – и все расположились прямо на позиции за пушками, подмостясь кто охапкой хвороста, кто колодой, кто на пенёк, а те на хоботах орудий, на отсошниках, как и подпоручик Гулай. А ещё был тут, из деревни, колченогий шаткий столик и три табуретки, поставили и их.
Приехавший сразу занял главное среднее место за столом, и грамотного телефониста посадил рядом записывать, – а третья табуретка так никому и не понадобилась, её потом перенесли капитану, который подошёл с опозданием.
Чудной прапорщик заложил руку за борт шинели и чудно поклонился вправо и влево. (Солдаты оглядывались по-за собой: кому это он поклоны бьёт?) Объявил, что сделает «внеочередной доклад по текущему моменту». (Вылупились.)
И – уверенно понёс, с удовольствием, смачно выговаривая и себя слушая. Чего-то мелькало: «вековой деспотизм… развратный проходимец Распутин вместе с царицей немкой правили Россией… Николая предупреждали, что народ ропщет, но он не слушался советов… на подвигах сотен борцов от декабристов до наших дней… звезда свободы… творчество солдатских масс…»
А дальше Гулай стал замечать у этого земгусара в терминологии признаки социологии и даже чуть не философии – и догадался: этот – из публики, отрепетированной в социал-демократических кружках, а то из тех провинциальных юных интеллигентов, какие читают гимназисткам лекции по философии, чтобы верней уложить по выбору в постель, в Харькове знал Гулай такого Межлаука.
Солдаты слушали смирно, хотя с глазами стеклянистыми. Прапорщик понёс и дальше – «история всех революций показывает… миражи оптимизма… преодолеть негативность организации», – вдруг кто-то из батарейцев сзади звучно приговорил:
– Зюньзя!
– и передался, перекатился смешок. Прапорщик не понял, не заметил, а солдаты стали шевелиться, доставать кисеты, скручивать газетные махорочные цыгарки. И задымило по всему расположению, а кто от дыма отмахивался – казалось: от докладчика.
А Зюньзя не заметил бесповоротного – и ещё разгорячался, уже и с жестами, да вольно было речь держать – ни обстрелу, ни ветру, ни снегу, ни холоду, – то ли ждал сопротивления от здешних офицеров, косо поглядывал в их сторону. Но унизительно было бы Косте Гулаю тратить свою превосходную философскую диалектику на этого мордатенького поросёнка.
Секретарь сидел над чистым листом, не понимая, что ему писать.
Капитан Клементьев и не смотрел на Зюньзю, а куда-то поверх стволов, будто обдумывал стрельбу. Несмотря на то, что он молод, в привычках у него что-то немолодое. Командира же батареи не было.
Наконец Зюньзя заметил, что его вовсе не слушают, и покинул свою фразеологию, стал подделываться под лубочный стиль, ища сочувствия в солдатских лицах: «совсем невтерпёж, невмоготу стало жить бедному люду… царские холопы… полиция грабила живого и мёртвого… начальство только и делало, что запрещало жить своим умом…»
Думали – все выборы будут двадцать минут, не рассчитали: время-то близилось к обеду. Народ забеспокоился, закашлялся, больше зашевелился. Наводчик 2-го орудия хозяйственный Прищенко не выдержал и высоко поднял руку, будь что будет.
Зюньзя заметил:
– Вам, товарищ, что? Отойти? Пожалуйста, разрешения не надо.
Прищенко слез с лафета, переминаясь:
– Да нет, господин прапорщик. Чего ж впорожную вола гонять? Вот-вот куфня приедет.
Зюньзя обиделся на грубость:
– Как же так, товарищи? Я вам – момент объяснял, а теперь должен объяснить о взаимоотношении с офицерами и о роли комитетов.
– Так вы, товарищ господин, и сказывали бы с конца, а то куфня приедет.
– Чего тары-бары размолачивать! – резким дерзким голосом закричал сзади Евграфов. – Давайте выборы!
Высокий страшноватый Хомутов высморкал на снег одну ноздрю, другую, обтёр нос рукавом шинели и с пучка хвороста у грозил:
– Немец молчить-молчить, а как бухнет раз-другой, тут нас всех и потрафит.
Улыбка презрения прошла по мясистеньким губам приезжего прапорщика. Он посмотрел на них светлыми глазами:
– Так как же мне, товарищи, с вами говорить? – и на беду опёрся о стол, а тот шатнулся, и секретарь подхватил прапорщика под локоть. И ещё менее уверенно: – Я – не знаю.
– Ну а не знаешь – не берись! – резко опять крикнул Евграфов сзади.
Кто-то застыдился, смягчил:
– Господин прапорщик, да ты нас не слушай. Средь нас такого наскажут – на плечах не унесёшь и на возу не утянешь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267 268 269 270 271 272 273 274 275 276 277 278 279 280 281 282 283 284 285 286 287 288 289 290 291 292 293 294 295 296 297 298 299 300 301 302 303 304 305 306 307 308 309 310 311 312 313