Гордон вышел из лаборатории, поднялся в комнату 317 — кабинет Кэрроуэя. На его стук никто не откликнулся. Тогда он зашел в приемную факультета, просунул голову в дверь и спросил:
— Джойс, где доктор Кэрроуэй?
По когда-то заведенному обычаю конторских служащих называли по имени, а научных работников факультета титуловали. Гордон всегда чувствовал себя неловко, когда придерживался этого правила.
— Вам большого или маленького? — спросила темноволосая секретарша, поднимая брови, никогда не остававшиеся в покое.
— Большого, но не ростом, а массой.
— Ищите его на семинаре по астрофизике. Он сейчас закончится.
Гордон тихонько проскользнул в помещение, где проходил семинар, как раз тогда, когда Джон Бойль заканчивал лекцию. Зеленые классные доски были испещрены дифференциальными уравнениями новой гравитационной теории Бойля. Он выдал заключительную фразу, приправил ее шотландской шуткой, и семинар рассыпался на отдельные кружки, в которых начались оживленные беседы. Бернард Кэрроуэй тяжело поднялся со своего места и принялся спорить с Бойлем и каким-то человеком, которого Гордон не знал. Гордон наклонился к Бобу Гоулу.
— Кто это? — спросил он, кивком показав на высокого курчавого мужчину.
— Сол Шриффер из Йельского университета. Он и Фрэнк Дрейк занимались проектом “Озма” — слушали радиосигналы других цивилизаций.
— Ух ты. — Гордон откинулся назад и стал наблюдать за Шриффером. Он чувствовал прилив энергии, ноздри раздувались от предвкушения охоты. Ему пришлось отложить на несколько месяцев дело с посланиями, во-первых, из-за безразличия Лакина, а во-вторых, все это время новых сигналов не поступало. Но теперь, когда сигналы пришли вновь, он неожиданно понял, что нужно заняться ими вплотную.
Бойль и Шриффер спорили о справедливости вывода Бойлем приближенного значения некоторой величины для упрощения уравнения. Гордон наблюдал за ними с интересом. Только непосвященные думают, что ученые спокойно обмениваются мнениями. В действительности эти споры протекают очень бурно, с выкриками и жестами. За ними, конечно же, скрывается столкновение личностей. Шриффер шумел гораздо сильнее, чем его оппонент. Он здорово нажимал на мел, который скрипел и ломался, хлопал руками, пожимал плечами, хмурился. Он говорил и писал очень быстро, часто опровергая то что говорил несколько мгновений назад. В его расчетам проскакивали небрежности, которые он тут же поправлял, стирая неправильные записи широкими взмахами тряпки. Тривиальные ошибки не имели значения, Шриффер старался схватить суть проблемы. Точное решение могло быть получено и позже. Доску покрывали его торопливые каракули.
Бойль разительно отличался от него. На встрече в “Лайм-хаусе” Гордон слышал энергичный, богатый эмоциями голос Бойля. Сейчас он говорил ровно, монотонно. Здесь он выступал как ученый. Время от времени голос его понижался так, что Гордону приходилось прислушиваться. Люди, которые находились поблизости, прекращали свои разговоры — психологически верный прием, чтобы привлечь к себе внимание. Бойль ни разу не перебил Шриффера. Он начинал свои фразы словами: “Я думаю, если мы попробуем вот это…”, или “Сол, неужели вы не видите, что получится, если…” Утонченное превосходство. Он никогда не позволял себе жестких заявлений, оставаясь всегда беспристрастным искателем истины. Однако постепенно его попытки вести спор спокойным, ровным тоном сошли на нет. Он не мог абсолютно точно показать, что найденное приближенное значение оправданно, и ему пришлось обороняться. Теперь подход Бойля к проблеме можно было охарактеризовать как “Докажите, что я не прав”. Мало-помалу его голос стал повышаться, а на лице появилось упрямое выражение.
Неожиданно Шриффер обнаружил способ, выявляющий неправомерность применения приближенного значения в уравнении Бойля. Суть его была в том, что нужно решить для контроля одну простую задачу, ответ на которую оба они знали. Сол пустился в расчеты и показал, что принятое Бойлем приближение годится только для очень узкого диапазона физических условий.
— Ну вот, видите, — заявил Шриффер.
— Если отбросить все нездоровые фокусы, — покачал головой Джон Бойль, — то станет видно, что это приближение точно подходит для наиболее интересного случая.
— Чепуха, — вскипел Сол Шриффер. — Вы выбросили все большие длины волн.
Публика вокруг отдавала явное предпочтение Джону. Раз принятое приближение не являлось абсолютно бесполезным, значит, его можно использовать. Сол, ворча, согласился, а через мгновение уже улыбался и обсуждал что-то еще. О предмете спора забыли. Бессмысленно волноваться по поводу любых доказуемых результатов. Гордон улыбнулся. Это был яркий пример того, что он называл Законом противоречий: страсти обратно пропорциональны объему имеющейся информации.
Он подошел к Кэрроуэю и показал ему координаты из послания.
— Бернард, как вы думаете, где это находится в пространстве?
Кэрроуэн поморгал, уставившись на цифры.
— Я никогда не помню таких деталей. А вы, Сол?
— Вблизи Веги, — сказал Сол. — Если хотите, я посмотрю и отвечу вам точнее.
После лекции по классической электродинамике Гордон собирался найти Сола Шриффера. Однако когда он зашел в свой кабинет, чтобы оставить записи лекции, оказалось, что там его ждал Рамсей, химик.
— Я решил завернуть сюда и рассказать, как идут дела, — сказал Рамсей. — Я стал разгадывать ту маленькую загадку, которую вы мне задали.
— Да?
— Считаю, что в этом есть что-то стоящее. Нам еще далеко до того, чтобы разобраться в длинноцепочечных молекулах, знаете ли, но меня эта задача заинтересовала. Особенно та часть, где сказано “вступает в режим симуляции и начинает имитировать исходную форму”. Это напоминает механизм самовоспроизводства, о котором мы ничего не знаем.
— А это случается с молекулярными формами, которые вам известны?
— Не-а, — наморщил лоб Рамсей. — Но я изучал специальные виды удобрений, с которыми экспериментируют некоторые фирмы, и.., ну, об этом еще рано говорить, просто кое-какие подозрения… А зашел я сказать вам, что не забыл об этом деле. Знаете, классы и мои регулярные гранты садятся на вас верхом. Но я все-таки буду копаться в этой проблеме. Может, спущусь и выведаю кое-что у Уолтера Мунка насчет океанографических связей. Во всяком случае, — он встал и шутовски отдал прощальный салют, — благодарю за информацию. Думаю, это приведет к чему-нибудь хорошему. Большое грасиос.
— Что это значит?
— Благодарю — по-испански.
— О, не стоит.
Бравирование испанским очень шло Рамсею. Но за манерами пройдохи-толкача подержанных автомашин скрывался острый ум. Гордон порадовался, что Рамсей просмотрел первое послание и не забросил его.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102
— Джойс, где доктор Кэрроуэй?
По когда-то заведенному обычаю конторских служащих называли по имени, а научных работников факультета титуловали. Гордон всегда чувствовал себя неловко, когда придерживался этого правила.
— Вам большого или маленького? — спросила темноволосая секретарша, поднимая брови, никогда не остававшиеся в покое.
— Большого, но не ростом, а массой.
— Ищите его на семинаре по астрофизике. Он сейчас закончится.
Гордон тихонько проскользнул в помещение, где проходил семинар, как раз тогда, когда Джон Бойль заканчивал лекцию. Зеленые классные доски были испещрены дифференциальными уравнениями новой гравитационной теории Бойля. Он выдал заключительную фразу, приправил ее шотландской шуткой, и семинар рассыпался на отдельные кружки, в которых начались оживленные беседы. Бернард Кэрроуэй тяжело поднялся со своего места и принялся спорить с Бойлем и каким-то человеком, которого Гордон не знал. Гордон наклонился к Бобу Гоулу.
— Кто это? — спросил он, кивком показав на высокого курчавого мужчину.
— Сол Шриффер из Йельского университета. Он и Фрэнк Дрейк занимались проектом “Озма” — слушали радиосигналы других цивилизаций.
— Ух ты. — Гордон откинулся назад и стал наблюдать за Шриффером. Он чувствовал прилив энергии, ноздри раздувались от предвкушения охоты. Ему пришлось отложить на несколько месяцев дело с посланиями, во-первых, из-за безразличия Лакина, а во-вторых, все это время новых сигналов не поступало. Но теперь, когда сигналы пришли вновь, он неожиданно понял, что нужно заняться ими вплотную.
Бойль и Шриффер спорили о справедливости вывода Бойлем приближенного значения некоторой величины для упрощения уравнения. Гордон наблюдал за ними с интересом. Только непосвященные думают, что ученые спокойно обмениваются мнениями. В действительности эти споры протекают очень бурно, с выкриками и жестами. За ними, конечно же, скрывается столкновение личностей. Шриффер шумел гораздо сильнее, чем его оппонент. Он здорово нажимал на мел, который скрипел и ломался, хлопал руками, пожимал плечами, хмурился. Он говорил и писал очень быстро, часто опровергая то что говорил несколько мгновений назад. В его расчетам проскакивали небрежности, которые он тут же поправлял, стирая неправильные записи широкими взмахами тряпки. Тривиальные ошибки не имели значения, Шриффер старался схватить суть проблемы. Точное решение могло быть получено и позже. Доску покрывали его торопливые каракули.
Бойль разительно отличался от него. На встрече в “Лайм-хаусе” Гордон слышал энергичный, богатый эмоциями голос Бойля. Сейчас он говорил ровно, монотонно. Здесь он выступал как ученый. Время от времени голос его понижался так, что Гордону приходилось прислушиваться. Люди, которые находились поблизости, прекращали свои разговоры — психологически верный прием, чтобы привлечь к себе внимание. Бойль ни разу не перебил Шриффера. Он начинал свои фразы словами: “Я думаю, если мы попробуем вот это…”, или “Сол, неужели вы не видите, что получится, если…” Утонченное превосходство. Он никогда не позволял себе жестких заявлений, оставаясь всегда беспристрастным искателем истины. Однако постепенно его попытки вести спор спокойным, ровным тоном сошли на нет. Он не мог абсолютно точно показать, что найденное приближенное значение оправданно, и ему пришлось обороняться. Теперь подход Бойля к проблеме можно было охарактеризовать как “Докажите, что я не прав”. Мало-помалу его голос стал повышаться, а на лице появилось упрямое выражение.
Неожиданно Шриффер обнаружил способ, выявляющий неправомерность применения приближенного значения в уравнении Бойля. Суть его была в том, что нужно решить для контроля одну простую задачу, ответ на которую оба они знали. Сол пустился в расчеты и показал, что принятое Бойлем приближение годится только для очень узкого диапазона физических условий.
— Ну вот, видите, — заявил Шриффер.
— Если отбросить все нездоровые фокусы, — покачал головой Джон Бойль, — то станет видно, что это приближение точно подходит для наиболее интересного случая.
— Чепуха, — вскипел Сол Шриффер. — Вы выбросили все большие длины волн.
Публика вокруг отдавала явное предпочтение Джону. Раз принятое приближение не являлось абсолютно бесполезным, значит, его можно использовать. Сол, ворча, согласился, а через мгновение уже улыбался и обсуждал что-то еще. О предмете спора забыли. Бессмысленно волноваться по поводу любых доказуемых результатов. Гордон улыбнулся. Это был яркий пример того, что он называл Законом противоречий: страсти обратно пропорциональны объему имеющейся информации.
Он подошел к Кэрроуэю и показал ему координаты из послания.
— Бернард, как вы думаете, где это находится в пространстве?
Кэрроуэн поморгал, уставившись на цифры.
— Я никогда не помню таких деталей. А вы, Сол?
— Вблизи Веги, — сказал Сол. — Если хотите, я посмотрю и отвечу вам точнее.
После лекции по классической электродинамике Гордон собирался найти Сола Шриффера. Однако когда он зашел в свой кабинет, чтобы оставить записи лекции, оказалось, что там его ждал Рамсей, химик.
— Я решил завернуть сюда и рассказать, как идут дела, — сказал Рамсей. — Я стал разгадывать ту маленькую загадку, которую вы мне задали.
— Да?
— Считаю, что в этом есть что-то стоящее. Нам еще далеко до того, чтобы разобраться в длинноцепочечных молекулах, знаете ли, но меня эта задача заинтересовала. Особенно та часть, где сказано “вступает в режим симуляции и начинает имитировать исходную форму”. Это напоминает механизм самовоспроизводства, о котором мы ничего не знаем.
— А это случается с молекулярными формами, которые вам известны?
— Не-а, — наморщил лоб Рамсей. — Но я изучал специальные виды удобрений, с которыми экспериментируют некоторые фирмы, и.., ну, об этом еще рано говорить, просто кое-какие подозрения… А зашел я сказать вам, что не забыл об этом деле. Знаете, классы и мои регулярные гранты садятся на вас верхом. Но я все-таки буду копаться в этой проблеме. Может, спущусь и выведаю кое-что у Уолтера Мунка насчет океанографических связей. Во всяком случае, — он встал и шутовски отдал прощальный салют, — благодарю за информацию. Думаю, это приведет к чему-нибудь хорошему. Большое грасиос.
— Что это значит?
— Благодарю — по-испански.
— О, не стоит.
Бравирование испанским очень шло Рамсею. Но за манерами пройдохи-толкача подержанных автомашин скрывался острый ум. Гордон порадовался, что Рамсей просмотрел первое послание и не забросил его.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102