Вопрос состоял в том, как подать эту информацию, как составить доклад с такой степенью научной достоверности, чтобы его не смогли с ходу отмести. Взять да и без всяких околичностей изложить все в “Физикал ревью”? Стандартный подход. Статью в этом журнале опубликуют не раньше, чем через девять месяцев. Можно, конечно, поместить сообщение в “Физикал ревью леттерс”, но информацию придется изложить коротко. Как уложить в нее все детали эксперимента да еще послания? Гордон грустно улыбнулся. Вот вам, пожалуйста. Он получил грандиозные результаты, а теперь мучается, как их преподнести. Да, как преподнести это открытие?
Пенни положила на стол вилки и ножи. Гордон принес тарелки. Сквозь полосатые шторы пробивался мягкий свет, подчеркивая грациозную, походку Пенни. На лице у нее застыла обида.
Какое-то время они ели молча, потом Пенни неуверенно начала:
— Я сегодня думала о твоем эксперименте.
— Да?
— Я ничего в этом не понимаю. Представлять себе время таким образом…
— Я тоже не нахожу в этом смысла, однако это факт.
— А факты командуют парадом.
— Конечно. Но у меня такое ощущение, что мы смотрим на это неправильно. Время-пространство не должно проявлять себя так, как думают наши физики.
Она кивнула, на ее лице еще сохранялось недовольное выражение.
— Томас Вулф. “Время, темное время, тайное время, вечно текущее, как река”. Я помню этот отрывок из “Паутины и скалы”.
— Никогда не читал.
— Я думала сегодня о тебе и искала поэму Добсона. — Пенни покопалась в своих книгах, вытащила листок и протянула его Гордону.
Вы сказали, что время проходит? О нет! Мы проходим, увы. А оно остается.
Гордон рассмеялся:
— Да, что-то такое в этом роде, — и с энтузиазмом набросился на пирог.
— Ты полагаешь, что Лакин и ему подобные усомнятся в твоих результатах?
Какое-то время Гордон молча жевал, а потом сказал:
— Если хорошенько подумать, они именно так и поступят. Во всяком случае, я на это надеюсь. Каждый научный результат должен подвергаться критическим замечаниям. Все они без исключения подлежат проверке и переосмыслению.
— Нет, я имела в виду…
— Ты хотела спросить, не попытаются ли вообще зарубить мою работу? Я надеюсь, что попытаются, — улыбнулся Гордон. — Если они полезут дальше, чем позволяет принятая научная этика, это будет означать, что они покатятся и дальше.
— Я надеюсь, что до этого дело не дойдет.
— Почему?
— Потому… — ее голос прервался, — потому что это сильно скажется на тебе, а я не могу больше видеть тебя таким.
— Ну, милая…
— Я не могу. Целое лето ты натянут как струна. И когда я пытаюсь что-то сделать, то не могу до тебя достучаться. Я стала огрызаться на тебя и…
— Милая…
— Мне очень тяжело.
— Господи, я понимаю. Меня просто захватило все это и понесло.
— И меня тоже, — выговорила Пенни тихо.
— Знаешь, когда я начинаю обдумывать какую-то проблему, то вещи и люди будто путаются под ногами.
— В этом есть и моя вина. Я требовала от наших отношений слишком многого и не получила того, что хотелось.
— Мы начали цепляться друг к другу.
— Да, — вздохнула Пенни.
— Я.., я думаю, что теперь проблемы физики для меня не будут выглядеть столь мрачно.
— Вот.., на это я только и надеюсь. Я хотела сказать, что в последние несколько дней все шло иначе. Лучше, Мне кажется, как и год назад, серьезно. Ты не так напряжен. Я перестала тебя пилить. У нас, по-моему, наладились отношения — в первый раз за столько времени.
— Я тоже так думаю, — сказал он робко. Они ели молча. Но тишина больше не давила. Освещенная последними лучами заходящего солнца. Пенни взболтнула белое вино в бокале и посмотрела в потолок, думая о чем-то сугубо личном. Гордон чувствовал, что в этот момент оба они молят судьбу.
Пенни снова улыбнулась, ее глаза затуманились. Она выпила еще немного вина и воткнула вилку в гамбургер.
Держа его на весу, она с улыбкой рассматривала котлету, поворачивая так и эдак, а потом произнесла:
— А твой больше, чем этот. Гордон с серьезным видом кивнул.
— Может быть. У этого какая длина? Порядка тридцати сантиметров? Я его переплюну.
— В делах такого рода предпочтительней система измерений в дюймах. Это более традиционно.
— Так оно и есть.
— Вовсе не потому, что я пуристка, понимаешь ли.
— Я так не думаю.
Он проснулся оттого, что рука затекла от неловкой позы. Гордон осторожно сдвинул голову Пенни со своего плеча и продолжал лежать неподвижно, чувствуя легкое покалывание в руке. За окном царила наполненная осенними ароматами ночь. Он медленно приподнялся, и Пенни, не просыпаясь, что-то бормоча, прильнула к нему. В полумраке спальни он внимательно разглядывал округлые позвонки ее изогнувшейся спины — маленькие холмики под загорелой кожей. Гордон думал о времени, которое течет и замыкается на себя в отличие от реки. Потом его глаза остановились на ослепительном изгибе бедер, гладкая поверхность которых переходила в зрелую полноту ляжек, а загар сменялся снежной белизной. Продолжая дремать, Пенни сообщила, что Лоуренс называл свой пенис колонной из крови, и эта фраза казалась ей гротескной. Но, с другой стороны, в этом что-то, по ее мнению, было. “Все охотятся за маленьким мучеником”, — сказала она и заснула. Гордон разделял ее тревогу по поводу возникшей в их отношениях напряженности. Теперь она понемногу рассасывалась. Он чувствовал, что всегда ее любил, но между ними было столько всего…
Вдалеке послышался вой сирены. Что-то заставило его осторожно высвободиться из объятий Пенни и по холодному полу подойти к окну. Он увидел людей, которые шли по бульвару Ла-Ойя, освещенные неоновым светом реклам. Мимо промчался на мотоцикле полисмен. Муниципальная полиция носила сапоги и военную форму, яйцеобразные шлемы и защитные очки; их лица не выражали ничего, кроме белого и черного, прямо как в футуристических пьесах. В Нью-Йорке поношенная униформа мирного голубого цвета выглядела куда человечнее.
Сирена звучала совсем близко. Полицейская машина, сверкая фарами, промчалась мимо. Красные отблески мигалки отражались в окнах соседних домов и в витринах магазинов. Машина, словно сгусток энергии, завывая и оповещая округу о смутах и беспорядках, умчалась дальше. Доплеровский эффект звука сирены подстегнул прохожих, заставляя их двигаться энергичнее. Головы поворачивались в поисках преступников или пожаров, которые ассоциировались с этой пулеобразной машиной. Гордон думал о посланиях и том почти незамаскированном отчаянии, которое сквозило в них. Сирена… Сигнал тревоги пришел в отрывках, импульсах, светом, отраженным от случайных волн, видениями издалека. На него следовало отвечать. Это требовалось для науки, но не только для нее.
— Вы заняты? — спросил Купер.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102
Пенни положила на стол вилки и ножи. Гордон принес тарелки. Сквозь полосатые шторы пробивался мягкий свет, подчеркивая грациозную, походку Пенни. На лице у нее застыла обида.
Какое-то время они ели молча, потом Пенни неуверенно начала:
— Я сегодня думала о твоем эксперименте.
— Да?
— Я ничего в этом не понимаю. Представлять себе время таким образом…
— Я тоже не нахожу в этом смысла, однако это факт.
— А факты командуют парадом.
— Конечно. Но у меня такое ощущение, что мы смотрим на это неправильно. Время-пространство не должно проявлять себя так, как думают наши физики.
Она кивнула, на ее лице еще сохранялось недовольное выражение.
— Томас Вулф. “Время, темное время, тайное время, вечно текущее, как река”. Я помню этот отрывок из “Паутины и скалы”.
— Никогда не читал.
— Я думала сегодня о тебе и искала поэму Добсона. — Пенни покопалась в своих книгах, вытащила листок и протянула его Гордону.
Вы сказали, что время проходит? О нет! Мы проходим, увы. А оно остается.
Гордон рассмеялся:
— Да, что-то такое в этом роде, — и с энтузиазмом набросился на пирог.
— Ты полагаешь, что Лакин и ему подобные усомнятся в твоих результатах?
Какое-то время Гордон молча жевал, а потом сказал:
— Если хорошенько подумать, они именно так и поступят. Во всяком случае, я на это надеюсь. Каждый научный результат должен подвергаться критическим замечаниям. Все они без исключения подлежат проверке и переосмыслению.
— Нет, я имела в виду…
— Ты хотела спросить, не попытаются ли вообще зарубить мою работу? Я надеюсь, что попытаются, — улыбнулся Гордон. — Если они полезут дальше, чем позволяет принятая научная этика, это будет означать, что они покатятся и дальше.
— Я надеюсь, что до этого дело не дойдет.
— Почему?
— Потому… — ее голос прервался, — потому что это сильно скажется на тебе, а я не могу больше видеть тебя таким.
— Ну, милая…
— Я не могу. Целое лето ты натянут как струна. И когда я пытаюсь что-то сделать, то не могу до тебя достучаться. Я стала огрызаться на тебя и…
— Милая…
— Мне очень тяжело.
— Господи, я понимаю. Меня просто захватило все это и понесло.
— И меня тоже, — выговорила Пенни тихо.
— Знаешь, когда я начинаю обдумывать какую-то проблему, то вещи и люди будто путаются под ногами.
— В этом есть и моя вина. Я требовала от наших отношений слишком многого и не получила того, что хотелось.
— Мы начали цепляться друг к другу.
— Да, — вздохнула Пенни.
— Я.., я думаю, что теперь проблемы физики для меня не будут выглядеть столь мрачно.
— Вот.., на это я только и надеюсь. Я хотела сказать, что в последние несколько дней все шло иначе. Лучше, Мне кажется, как и год назад, серьезно. Ты не так напряжен. Я перестала тебя пилить. У нас, по-моему, наладились отношения — в первый раз за столько времени.
— Я тоже так думаю, — сказал он робко. Они ели молча. Но тишина больше не давила. Освещенная последними лучами заходящего солнца. Пенни взболтнула белое вино в бокале и посмотрела в потолок, думая о чем-то сугубо личном. Гордон чувствовал, что в этот момент оба они молят судьбу.
Пенни снова улыбнулась, ее глаза затуманились. Она выпила еще немного вина и воткнула вилку в гамбургер.
Держа его на весу, она с улыбкой рассматривала котлету, поворачивая так и эдак, а потом произнесла:
— А твой больше, чем этот. Гордон с серьезным видом кивнул.
— Может быть. У этого какая длина? Порядка тридцати сантиметров? Я его переплюну.
— В делах такого рода предпочтительней система измерений в дюймах. Это более традиционно.
— Так оно и есть.
— Вовсе не потому, что я пуристка, понимаешь ли.
— Я так не думаю.
Он проснулся оттого, что рука затекла от неловкой позы. Гордон осторожно сдвинул голову Пенни со своего плеча и продолжал лежать неподвижно, чувствуя легкое покалывание в руке. За окном царила наполненная осенними ароматами ночь. Он медленно приподнялся, и Пенни, не просыпаясь, что-то бормоча, прильнула к нему. В полумраке спальни он внимательно разглядывал округлые позвонки ее изогнувшейся спины — маленькие холмики под загорелой кожей. Гордон думал о времени, которое течет и замыкается на себя в отличие от реки. Потом его глаза остановились на ослепительном изгибе бедер, гладкая поверхность которых переходила в зрелую полноту ляжек, а загар сменялся снежной белизной. Продолжая дремать, Пенни сообщила, что Лоуренс называл свой пенис колонной из крови, и эта фраза казалась ей гротескной. Но, с другой стороны, в этом что-то, по ее мнению, было. “Все охотятся за маленьким мучеником”, — сказала она и заснула. Гордон разделял ее тревогу по поводу возникшей в их отношениях напряженности. Теперь она понемногу рассасывалась. Он чувствовал, что всегда ее любил, но между ними было столько всего…
Вдалеке послышался вой сирены. Что-то заставило его осторожно высвободиться из объятий Пенни и по холодному полу подойти к окну. Он увидел людей, которые шли по бульвару Ла-Ойя, освещенные неоновым светом реклам. Мимо промчался на мотоцикле полисмен. Муниципальная полиция носила сапоги и военную форму, яйцеобразные шлемы и защитные очки; их лица не выражали ничего, кроме белого и черного, прямо как в футуристических пьесах. В Нью-Йорке поношенная униформа мирного голубого цвета выглядела куда человечнее.
Сирена звучала совсем близко. Полицейская машина, сверкая фарами, промчалась мимо. Красные отблески мигалки отражались в окнах соседних домов и в витринах магазинов. Машина, словно сгусток энергии, завывая и оповещая округу о смутах и беспорядках, умчалась дальше. Доплеровский эффект звука сирены подстегнул прохожих, заставляя их двигаться энергичнее. Головы поворачивались в поисках преступников или пожаров, которые ассоциировались с этой пулеобразной машиной. Гордон думал о посланиях и том почти незамаскированном отчаянии, которое сквозило в них. Сирена… Сигнал тревоги пришел в отрывках, импульсах, светом, отраженным от случайных волн, видениями издалека. На него следовало отвечать. Это требовалось для науки, но не только для нее.
— Вы заняты? — спросил Купер.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102